«Уповаю, что моя надежда не будет тщетна и старческий голос мой не будет гласом вопиющего в пустыне»

Докладная записка Г. Баруди казанскому губернатору М.В. Стрижевскому

26 февраля 1911 г.

Беру на себя смелость обратиться к Вашему превосходительству с настоящей моей запиской в полной надежде на Ваше просвещенное внимание. Цель моей записки — моя реабилитация в глазах Вашего превосходительства, ибо мои убеждения, моя предшествовавшая деятельность, очевидно, были освещены ложным светом и показаны через призму пристрастности и предубеждения, дававших повод видеть во мне человека как бы неблагонамеренного, почти вредного для общественного спокойствия и совместной культурной работы моих единоверцев с русскими. Между тем мое знакомство с историей народностей, мои личные наблюдения во время моих путешествий по Востоку выработали во мне глубокое убеждение, что для той народности, к которой я принадлежу, нет большего счастья, как составлять нераздельную часть великого русского народа, являющегося более благожелательным, чем какой-либо другой народ, хотя бы и связанный с ним узами крови и единой веры, и только в России в единении с русским народом мы, татары-мусульмане, можем достигнуть возможного на сей земле благоденствия, как материального, так и духовного. Держась таких убеждений не за страх, а за совесть, мог ли я, естественно желающий добра своему народу, поступать и действовать, хотя бы помышлением, в ущерб интересам России, не нанося неизмеримо большого вреда своему народу, ибо благо моего народа неразрывно связано с величием этой страны, Богом данной нам родины. В минуты помрачения разума темной народной массы, вследствие дурно понятых или плохо истолкованных распоряжений правительства, я и словом и делом старался, по мере моих слабых сил, к вразумлению этой темной массы. Так, в 1894 году по поводу распоряжения цензурного комитета об изъятии из обращения в школах книг, большею частью в то время рукописных, началось довольно сильное движение и началась было эмиграция в Турцию. Чтобы удержать людей от этого необдуманного поступка и чтобы выяснить высшей власти причины смущения мусульман, видевших в том распоряжении посягательство на свободу своей религии, я в числе других с покойными отцом моим Мохамеджаном Галеевым и муллой Абдулбадиговым был в Петербурге у тогдашнего Министра внутренних дел. Результатом этой поездки и данных нам объяснений было разъяснение со стороны министерства, успокоившее население, и эмиграция прекратилась.

Во время последней всенародной переписи в 1898 г., вследствие наущения темных и неблагонамеренных людей, темная масса хотела воспротивиться этой переписи, представляя ее себе со слов тех же неблагонамеренных людей мерой к обрусению. Моя непрестанная и упорная проповедь, разъясняющая истинный смысл переписи, до того озлобила этих людей, что я, ввиду угрожавшей моей с их стороны личной безопасности, вынужден был на некоторое время удалиться в Саратовскую губернию.

Это обстоятельство могут удостоверить все знающие меня лица в Казани.

В эпоху брожения умов учащейся молодежи 1904—[190]5 гг. я всячески старался противиться вторжению в медресе при 5-ой мечети превратных идей и, заметивши нежелательные элементы, всегда удалял их, и однажды сразу 50 учеников, увлекшихся новыми, модными идеями [были отстранены от занятий].

Эти факты, из числа многих им подобных, моей общественной деятельности достаточно обрисовывают как мою личность и мои убеждения с точки зрения приверженности к порядку, так [и] мою всегдашнюю лояльность.

Теперь перехожу к обзору моей педагогической деятельности, начавшейся с 1882 года. И в этой сфере моей деятельности не находится ни одного факта, который шел бы в разрез с видами правительства и интересами России. Зная по своему личному горькому опыту всю тяжесть и несовершенность существующей системы первоначального обучения в приходских школах и средневековой схоластики в медресе, я начал вводить в находящейся в моем заведовании школе при 5-ой соборной мечети г. Казани более современные методы обучения и преподавания. Цель моя была, с одной стороны, при наименьшей затрате времени дать возможность учащимся получить возможно большую сумму знаний, избавив их от того ненужного балласта, которым под видом науки их перегружали наши муллы-рутинеры, с другой — доказать, что при желании еще остается достаточно времени для изучения не обходимого для нас, русских мусульман, русского языка, ибо при предъявлении требования его знания наши противники, видевшие в изучении русского языка один из этапов обрусения, постоянно ссылались на сложность и продолжительность изучения мусульманских богословских наук, что не остается времени для изучения русского языка. Взамен беспрограммного обучения, существовавшего во всех медресе, я ввел преподавание в своем медресе по программе и лично составил много учебных руководств, чтобы избавиться от необходимости прибегать к таковым, изданным за границей, и тем избавиться от всевозможных нареканий учебного начальства, относившегося недоверчиво к заграничным учебникам. И в этой сфере моей деятельности красной нитью проходила та идея, которой я, повторяю, держался не за страх, а за совесть, что татары-мусульмане должны стремиться быть всегда искренно преданными России, их родине, ибо вне ее для них немыслимо их земное благоденствие. Я проповедовал не рознь, а единение, и по своему убеждению вел юношество к тому.

Мои труды и старания не были поняты и были истолкованы превратно, и мои стремления разграничить истину от ходячих, установившихся мнений причинили мне одни неприятности и огорчения. Темная, непросвещенная масса, послушная подобным ей непросвещенным муллам, увидала в вводимых мною новшествах чуть ли не ересь и отступничество. Эти приверженцы рутины начали распространять про меня слухи, что я подкуплен миссионерами, что я иду с ними рука об руку в деле обрусения татар, и тому подобные небылицы. Как ни горько было для меня слышать и читать в присылаемых мне и отцу моему анонимных письмах такую ложную оценку моей деятельности, я все это переносил с терпением, жалел этих людей, не знающих, не понимающих, что творят, и пребывал в надежде, что истина все-таки в конце концов восторжествует и что труды мои увенчаются признательностью моих единоверцев и получат должную оценку со стороны властей, хотя я трудился не для славы, не в ожидании похвал, а движимый чувством любви и сострадания к своей меньшей братии, коснеющей в невежестве, предрассудках и суеверии.

Горько же было мое разочарование. Мои идейные противники, испробовавши все находившиеся в их распоряжении средства, чтобы дискредитировать меня и мои дела в глазах единоверцев, и не будучи уже в состоянии остановить и погасить возжегшееся сияние истины, прибегли к последнему средству — доносу.

То, что постигло меня в мае 1908 года, я ожидал всего менее. Не говоря уже о моих личных нравственных страданиях, это событие так поразило моих родителей в преклонные их годы, что дни их сократились. Я далек от мысли роптать на Бога, пославшего мне такое тяжкое испытание. Я перенес его со смирением, но оно оставило, независимо от моей воли, горькое сознание двух вещей. Во-первых, сознание того, как трудно еще доказать правительству всю благонамеренность мусульманского населения, относительно которого существует еще такое досадное предубеждение.

Второе же касается лично меня. Свои 50 лет я провел исключительно за книгами, занимаясь наукой и преподаванием, пренебрегши торговым занятием своего отца; в этом мое призвание; я хотел остаток своих дней до последнего вздоха опять посвятить этому великому делу просвещения своих братьев и тем заслужил милосердие моего Бога в будущей моей жизни; хотелось бы уйти из мира с приятным сознанием исполненного долга перед Всемогущим Богом и людьми.

Такова моя искренняя исповедь, мое раскрытое сердце перед взорами Вашего превосходительства, и я уповаю, что моя надежда не будет тщетна и старческий голос мой не будет гласом вопиющего в пустыне.