Максим Журавлев: «Казанский рок-клуб был структурой КГБ»

Слово «рок» тогда старались не говорить

— Считается, что дата открытия Казанского рок-клуба — это 14 декабря 1986 года, когда в Доме пионеров Советского района собрались практически все коллективы этого города. Но когда же все-таки в Казани сформировалось свое рок-сообщество на самом деле?

— Тут, значит, сразу два вопроса. Не знаю, откуда взялась эта дата: 1986 года — [это про] рок-клуб, если речь идет о том, который был в молодежном центре. Если не ошибаюсь, был все-таки 1985 год, хотя могу ошибаться. По-моему, все-таки 1985 год. Потому что я еще учился в школе, и мы уже как группа «Холи» приходили на собрания рок-клуба. Его тогда организовал человек по имени Рустем Бакунин — это был первый председатель рок-клуба, и это нам позволило, молодым и не очень молодым музыкантам, выступать уже легально, потому что до этого все наши выступления, ну, я говорю сейчас про группу «Холи», проходили подпольно либо полуподпольно.

То есть нас могли приглашать под шапкой мероприятия там какой-нибудь политической песни, а мы приходили и в каком-то общежитии играли свою авторскую программу, которая совершенно была, конечно, не приемлема по тем временам. Потому что мы уже пели о каких-то вещах, о которых было говорить не принято: о свободе, любви, свободе слова. Но это все еще каким-то эзоповым языком, потому что это был Советский Союз и в открытую говорить, конечно же, было не то что не принято, это было чревато.

Рок-клуб нам позволил выступать. Это вообще была такая организация, которая была комсомольская — кагэбэшная. Но все понимали, что это был компромисс. КГБ, насколько мне известно, хотело нас как-то в одном месте упорядочить каким-то образом, чтобы за нами было проще наблюдать, не хочется говорить — следить, но чтоб мы были под каким-то присмотром. Комсомол давал нам площадку в том же молодежном центре, под названием «Советская эстрада» или еще какая-нибудь фигня. Слово «рок» тогда старались не говорить, не произносить. Но как бы то ни было, вот первый рок-клуб — он был такой. Он объединил уже как молодые группы, так и уже более известные, ну которые работали уже давно. А вообще все рок-движение началось раньше, намного раньше.

Я начал в 1983 году, еще учась в школе, а группы, конечно же, были: «Волжане», «Звуки времени» с Лопатиным, «Героин», которую никто толком не видел, полумифическая, потому что ее сразу же закрыли, уже за одно название, но говорят, что она уже выпустила один альбом на тот момент. Было много коллективов: «ЗМЧ» («Записки Мертвого Человека»), «Поролон» — уже тогда довольно известные.

«Услышал Beatles и все поменялось»

— Как вы пришли в рок-музыку? С чего все это начиналось?

— Очень банально, как и все. Как 99 процентов музыкантов всего мира. Я услышал The Beatles, и все у меня перевернулось, у меня колпак съехал. Услышал Beatles и все поменялось. Я попробую объяснить, что это значит для советского подростка, когда ты живешь в вакууме: не было толком ни магнитофонов, если только у избранных и взрослых. Будучи подростком, в 13 лет, я слушаю радиоточку, по которой крутят музыку советских композиторов, там Иосиф Кобзон и Лев Лещенко. И так из года в год, из года в год. Десятилетия так проходят. Хоровое пение, патриотическое, сумасшедшая совершенно музыка, неинтересная, пресная, и вообще из 19-го века. И вот также существует телевидение, где всего три канала: два канала — это первый и второй, и один регионально-татарский. На татарском только татарская музыка, а на федеральных каналах нет вообще развлекательных программ. Там либо новости, либо общеобразовательная программа какая-нибудь, либо колхозы. Но под Новый год бывают такие программы типа «Мелодия ритма зарубежной эстрады», и все ее ждут. Ну вдруг там что-то покажут интересное. А мне, как подростку, иногда попадались какие-то фотографии зарубежных артистов длинноволосых. Но это не было ни интернета, ни вообще чего-либо.

Понимаю, что вам сложно сейчас это представить, но это абсолютный вакуум, в котором вы живете, как на необитаемом острове. И вот тут ко мне попадает пластинка Beatles, маленькая такая. Я ставлю ее на проигрыватель, и вот просто бабах! Моментально уничтожается весь тот мусор, который я слышал и думал, что это и есть музыка. Это выражение свободы, где они визжат, кричат что-то в этой пластинке. Плюс мелодика, и я понимаю, что моя жизнь меняется прям кардинально. Я вслушиваюсь в другую сторону, и меня колбасит. Как будто бы я всю жизнь там пил теплую соленую воду, и тут мне принесли ящик кока-колы, пива, и всякой прелести, а вокруг еще наложницы танцуют. Вот это было вот ощущение мощности. Такой заряд был. И до сих пор, в общем-то, он сохранился.

Примерно также рассказывают, что Макаревич, что Гребенщиков, что зарубежные музыканты. После Элвиса и The Beatles у них все поменялось. А потом уже я узнал и другую музыку. Уже когда началась перестройка, стала такая оттепель и в Советский Союз стало просачиваться все больше музыки. Стало все более доступно. И конечно, мы стали просвещаться все более правильно. Потому что в середине 80-х к тебе могла попасть пластинка, как и запись Beatles, так и Abba, Boney M, джаз. И не было понятия музыкальная хронология. То есть на сегодня мы понимаем, что есть музыка 50-х, 70-х, 60-х. А мы ели, как повезет, что попадет. И вот этот вот котел, он по-своему был очень интересный. Почему и ранняя рок-музыка СССР, что называется русским роком, была такая интересная? Это именно связано с тем, что еще не было большого доступа извне и люди сочиняли сами. То есть они брали брит-поп, не зная, что такое брит-поп. Они могли играть панк, даже не зная, что это панк. Поэтому было все очень самобытно и интересно. Плюс перестройка на дворе и вся жизнь впереди. Конечно, вот эта радость творчества была невероятная.

«Хотелось выступать везде — это был голод»

— Возвращаясь к теме казанского рок-клуба, это объединение, безусловно, связано с личностью Рустема Бакунина. Можете рассказать, каким он был?

— Рустем Бакунин был комсомольцем. Он был довольно взрослым. Мне казалось, он даже был дядька. Не знаю, сколько ему было лет, но если мне тогда было 16-17, то ему, наверное, было уже под 30, около 30. Чем он был хорош и интересен, как мне кажется, так это тем, что он смог подружить официальную власть с вот этой маргинальной молодежью. Она была мало кому интересна, была не то чтобы запретна, но можно так сказать. Нельзя было играть авторскую программу. А Рустем Бакунин, главное, что смог сделать помимо рок-клуба — это заняться всей номенклатурой и бюрократией. Раньше, чтобы спеть песню где-то публично, свою, авторскую, ты должен был показать ее «литовку текста». Сначала в горисполкоме, в отделе культуры, где какой-то дядя или тетя прочитал, есть ли там какая-то крамола. После этого ты шел в горком культуры, не помню, какая там еще инстанция, проверяли, нет ли там еще чего такого. Получаешь добро, эту песню можно петь. И третья станция была площадка, где ты выступаешь. Где бы не выступал –всегда был культмассовый отдел, который следил, как бы чего там не сказали: сценка юмористическая или песня. Это была третья печать, и вот с этими тремя печатями ты мог выступать — спеть эту песню, которая зарезервирована, и Рустем Бакунин как раз взял на себя всю эту черную работу. Все три печати где-то он их хитростью, не хитростью, но ставил, и мы могли уже махать перед любым организатором концерта — вот наши печати, нам разрешено петь. Но, естественно, мы врали — мы писали одно, а пели другое. Но как бы эта документальная часть была соблюдена с точки зрения закона, и Рустем конечно в этом помогал очень сильно.

— С точки зрения организации концертов, где было интересно выступать, а где больше хотелось?

— Хотелось выступать везде и всегда. Потому что был голод. В лучшем случае у нас были выступления, если говорить о начале и середине 80-х, 2-3 раза в год. Это было счастье. Мы ждали их, репетировали. Делали это дома, еще не было никаких репетиционных точек. И куда бы ни приглашали, мы всегда выступали. Поэтому если это вопрос монетизации, то ее не было еще много-много лет. Мы выступали там, где была возможность выступить, и даже готовы были сами заплатить. Лишь бы куда-то там попасть. Вот с перестройкой стали появляться фестивали, и, конечно, было приятно играть на больших мероприятиях, в больших залах, где есть аппаратура, хороший звук, свет. Зрители там уже не 15-20 человек, а, например, полный зал молодежного центра. Позже появился «УНИКС». И конечно, хотелось играть на больших площадках и ехать на гастроли. Иногда играли для 20 человек — это тоже клево и ничуть не хуже.

«Мама в ответ на давление сказала: идите вы все…»

— Касательно прессинга со стороны властей, были ли у вас какие-то ситуации, проблемы?

— Ну меня вышвырнули из Комсомола. Сначала не принимали, а потом вышвырнули перед выпуском из школы. То есть, уходя из школы, я не стал комсомольцем. А если ты не комсомолец, тебе перекрывается любой вуз, любой техникум, вообще любое учебное заведение. Если ты не комсомолец, ты, значит, ненадежный. А раз ты ненадежный, то никто тебя брать не будет, какой бы ты ни был умный. Это вот первый этап, мне написали такую характеристику, что ни один вуз меня даже не допустил к экзаменам. Еще учась в школе, у меня уже были беседы с КГБ. А потом мне повезло, я всегда рисовал неплохо и так как никуда не поступил, устроился работать художником-оформителем на предприятие. И однажды мы выступили на каком-то капустнике местном. Это был институт, где я работал, и там на выступлении мы спели несколько рок-песен, которые, видимо, не особо были приятны надзирателями. Меня уволили через два дня. 8 марта был капустник, вечеринка для наших женщин дорогих. А 10 марта меня вызвали на ковер и сказали — по собственному желанию. И такие вещи происходили очень долго и часто. Это со стороны давления, так скажем, властей.

Было давление еще ну очень такое гнусное, не официальное, через гопников. Они не давали нам жить. Было давление на родителей со стороны тоже. И горисполкома, и обкомов, и военкоматов. Были угрозы: если ваш сын не прекратит этой фигней заниматься, то отцу на работу тоже придет телеграмма — будет какая-то беседа, у вас будут тоже проблемы. Но у меня родители были крутые. Мама до сих пор, слава богу, жива. Мама в ответ на давление сказала: идите вы все. Они всегда боялись какой-то огласки, публичности, если это дело касалось каких-то политических моментов. Пока ты малоизвестный, тебя можно гнобить, что угодно с тобой делать. Когда ты немножко становишься публичным, хотя бы немножко, об этом могут узнать. И вот мне повезло, что в один момент я стал чуть выше, и стали об этом говорить. Уже перестройка началась, и вот эта хватка разных инстанций немножко ослабла. С середины девяностых было уже полегче. То есть в этом плане не было давления, был криминал, всякие непонятные личности, но уже государственная машина меня не трогала.

«Моих друзей, бывало, лупили, а многие даже не живы сегодня»

— О конфликтах с представителями других субкультур. Как это происходило, были ли у вас такие конфликты?

— Гопники, конечно. Они больше всего нас ненавидели, гопники же воспитываются с чувством патриотизма, что все наше — советское очень клевое, а вот западное — буржуазное. Если ты, не дай бог, панк еще, у тебя какая-то не такая прическа или сережки в ухе, значит все, ты элемент, который надо уничтожать. А мы были длинноволосые и одевались не так, как все, мы уже пытались выделяться в этой серости, мы пытались быть яркими. Вокруг нас уже была сформирована вузовская тусовка, то есть были студенты, вся продвинутая молодежь тянулась не только к нам, но еще к каким-то музыкантам. Это было здорово, а гопники, конечно, от этого сильно бесились, учитывая что в восьмидесятые годы это был центр гопничества, который на всю страну прогремел. Тогда нельзя было на соседнюю улицу выйти, чтобы тебя не измолотили.

Это да, конфликт был, слава богу, мне везло, я умел болтать. Мог прикидываться совершенно тупым, когда меня спрашивали какие-то фенички жлобские, ну как-то выкручивался без больших потерь, но моих друзей, бывало, лупили, а многие даже не живы сегодня. Тогда это было в порядке вещей, так скажем, милиция закрывала на это глаза, пока это не вышло за пределы Татарстана, когда уже об этом стали говорить за границей, они вынуждены были что-то сделать.

Другого конфликта культур у нас не было, мы ни с кем не воевали, мы сами были контркультурой, нам не с кем было воевать. А кто-то воюет сегодня? Я просто не знаю, вряд ли панки или готы воюют, такого и не было, гопники да, гопники усложняли жизнь очень сильно, особенно когда мы выезжали на гастроли. Если тут мы в какой-то момент были какими-то известными относительно, региональными звездами, каждый гопник знал меня в центре в лицо, и меня не трогали, потому что уже было понятно, это наш, ладно, пускай живет. Приезжая в небольшие города, периферийные, можно было огрести по полной, у нас отдельно была в Казани охрана, чтобы нас всегда кто-то охранял, потому что было такое, что и на сцену что-то кидали, и выкрики были, и с удовольствием бы нас там распяли.

«Вот этот парадокс — не лучшее выступление попало в историю такого большого масштаба»

— Поговорим о тех еще молодых, начинающих рок-группах и начнем с «Холи». В 1987 году группа попадает на серьезный фестиваль в Подольске, скажите, что это значило тогда для вас?

— Ну тогда мы не понимали масштабность этого мероприятия, особенно что про него будут спрашивать через 40 лет. Я плохо помню как мы туда попали, но видимо нас туда запустили как десант от Казани, и кто-то там подсуетился. Было 3-4 дня выступления в Подольске, мы жили на загородной базе отдыха, туда расселили всех рокеров, со всего Советского Союза. Это было наше не лучшее выступление, но вот этот парадокс — не лучшее выступление попало в историю такого большого масштаба. Итоги этого фестиваля в том, что в 88 или 89 году вышла толстенная книга, «кто есть кто в советском роке», мы там были упомянуты поименно и группа, затем после этого фестиваля нас заметили и в Питере и так далее, и журнал «Аврора» написал заметку о нашем первом альбоме. Мы попали в 100 лучших альбомов СССР, ну и в общем было много приятных бонусов, но само выступление было не очень, мы там очень волновались, и было мне тогда 17 лет. Перед нами играла группа «Калинов мост», после нас играла «Бригада С», вот, ну я к тому что обойма была очень солидная и мощная. Такой сгусток был известных и неизвестных, причем не только из России нынешней, Советский Союз он же большой, там были и с Прибалтики группы, и из Грузии. Был Свердловский, тогда еще себя показывал «Наутилус Помпилиус». Все мы жили на этой базе отдыха и там был сухой закон. Мы ходили в единственный пивной ларек, который открывался в два часа дня и закрывался в четыре часа. И вот эта вся ватага рокеров и алкашей местных стояла в одной очереди и закупала там выпивку. В одни руки давали одну бутылку водки или вина, поэтому стояли все: Борзыкин, Шевчук, Науменко, и Макс Журавлев, и Слава Бутусов.

— Удалось тогда с кем-то познакомиться?

— Мы уже были знакомы с «Наутилусом», долго дружили. Тогда был Михаил Борзыкин — это самый революционный музыкант после «Алисы», а может, он даже выше был. Вот с ними очень долго потом общались и пересекались на фестивалях и на гастролях, с кем мы еще подружились, была группа Андрея Храмова из Горького, не могу сказать, что мы стали очень близкими друзьями, но на каком-то таком хорошем уровне, как коллеги остались. Тогда не было понятия «звезда», просто музыкант, из этого города, из того города, вот там из Уфы Шевчук, из Казани «Холи», из Москвы «Бригада С». Кого мы действительно боготворили, это был Майк Науменко, он на тот момент уже был звезда. А вот чтоб какого-то трепета — такого не было. В Подольске, несмотря на то, что мы там ничего не получили, мы засветились, и в этом плане дорога нам открылась в Питер, Нижний Новгород, Тольятти. А Подольск — ступенька трамплина ко всему этому оказалась, потом вышел юбилейный бокс с видеозаписями, аудиозаписями, это было приятно, до сих пор он хранится у меня. После Подольска у нас поменялся состав в «Холи», и с этого момента начинается уже совсем другая история. Мы уже стали не совсем школьная-подростковая группа, а уже превратились в солидный коллектив с хорошими музыкантами. Уже с опытом за плечами, и, конечно, гвардия у нас уже не поклонников, а слушателей, мы выпустили два альбома.