«…А потом все удивляются, что 70% населения — какие-то сталинские инопланетяне. Надо больше «ходить в народ»

«Противники большевиков не понимали, что нужно обещать что-то большее, чем возвращение «порядка» и «твердой власти»

— Александр, как возник ваш личный интерес к теме революции и фигуре Троцкого?

— Мой интерес сначала был скорее идеологический, политический. Мне было лет 15—16, и я тяготел к оппозиционному образу мыслей, меня не устраивал либеральный и консервативный дискурс. И хотя я достаточно негативно относился к тому, что называлось «советское», я смог увидеть мир раннесоветской истории и революции как пространство исторической возможности. Фигура Троцкого возникла скорее как антитеза сталинизму. Я тогда много общался со сталинистами, и в противоречие их трактовке советской истории хотелось просто из азарта изучить, что же являлось альтернативой.

Потом я поступил на истфак Пермского госуниверситета и начал писать курсовые работы на темы внутрипартийной борьбы в 20-е годы. Затем отправился в Европейский университет в Петербурге, где написал на эту же тему диссертацию. Постепенно Троцкий стал для меня в первую очередь собирательным образом, символом ряда процессов.

В этом смысле меня до сих пор не отпускает ни Троцкий, ни эпоха революции, потому что это такое насыщенное время, когда возникло огромное предложение, если говорить в рыночных терминах, разнообразных идей устройства мира или сохранения старого, огромное количество культовых политических фигур. Политическое воображение современников было своеобразным: это гремучая смесь традиционных представлений о важности политического авторитета, лидера и каких-то новых демократических исканий, в рамках которых вождь играет не господствующую роль по отношению к «народу», но является буквально олицетворением всего лучшего, что есть в нем самом.

И этот дискурс производится зачастую не «сверху», а «снизу», само это разделение нередко теряло смысл в условиях революции. Самые интересные тексты производились людьми в провинции. У них было собственное представление о том, что происходит. Собственно, смыслы, которые люди вкладывали в политические процессы и лидеров, и являются предметом моего интереса. Через это, мне кажется, можно попытаться понять, что же тогда происходило поверх «больших» политических противостояний. Мы часто упускаем компонент социальной революции, который играл центральную роль, — это обычные люди, которые жили в необычные времена.

Для некоторых Троцкий был вождем, который ведет их к социализму, который своим личным примером демонстрирует лучшие качества самой революции, ее народный характер, ценности интернационализма и так далее

— А что за чаянья народ вкладывал в образы лидеров?

— Хороший и трудный вопрос. Я бы сказал, что внутри всех политических лагерей и внутри советского лагеря тоже, и даже конкретно среди большевиков, которыми советский лагерь не исчерпывался, но которые играли все большую и большую роль, бытовали разные представления о роли вождей. Большинство людей, которые политизировались уже после февраля 1917 года, вступали в партийные организации, становились функционерами или активистами разных советских организаций. И эта группа людей воспроизводила господствующие нарративы. Правда, это различалось в зависимости от региона. Как это ни странно, ближе к центру советской власти, в Москве и Петрограде, вождям уделяли меньше внимания. Тех, кто гиб от рук террористов или на полях сражений, героизировали, но с живыми вождями были более осторожны, даже с Лениным и Троцким.

Но огромное количество мобилизованных крестьян, которые составляли основу Красной армии и которые были не очень хорошо образованы, очень часто воспроизводили знакомый им нарратив о вождях, тиражировавшийся еще в императорской армии в годы Первой мировой войны, согласно которому вождь — это военнокомандующий. В эпоху Керенского, в годы Февральской революции лидеры наслаждались отношением к ним как к возможным «спасителям родины и революции», «лучшим людям» и т. д. Те чаяния, которые к ним обращали, были связаны в первую очередь со скорейшим завершением войны, с победой. Мы часто представляем себе то время как какой-то волшебный, чисто идеологический мир, где люди говорили вещи, которые не имели отношения к реальности. На самом деле за всем этим скрывались очень простые цели: скорейшим образом завершить войну и приступить к мирной жизни. И белые, и красные хотели этого. Что требовалось от Троцкого в глазах таких людей? Просто быть твердым, решительным и вести к победе.

Были и другие нарративы среди сторонников советской власти. Для некоторых Троцкий был вождем, который ведет их к социализму, который своим личным примером демонстрирует лучшие качества самой революции, ее народный характер, ценности интернационализма и т. д. То, что революция обещает, нередко воплощается в образах героических борцов. И Троцкий был таким первым товарищем среди них. Это практиковалось в контексте демократизации политической коммуникации. Люди приветствуют вождей, обращаясь к ним как к «гражданам» или «товарищам». В некоторых письмах Троцкому обычные граждане обращались на «ты» — для них революция разрушила иерархические барьеры. Хотя сам Троцкий написал однажды отдельную статью, в которой потребовал от командиров, чтобы они обращались к своим подчиненным на «вы», чтобы не было фамильярности.

Мы со студентами в рамках проектной деятельности Вышки читаем газеты разных политических лагерей в годы гражданской войны и пытаемся составить галерею культов вождей. В разных политических лагерях наблюдаются схожие мотивы, где-то воспроизводятся одни и те же устоявшиеся образы. Пока еще рано делать окончательные выводы, но главное, к чему я пришел, это убеждение, что никакими фигурами вождей, ни Лениным, ни Троцким, ни другими, идеологическое пространство противостояний не исчерпывалось. Россия же была огромной страной, и это постимперское пространство, где формируются новые национальные идентичности, все это рождается на глазах.

И главное — не следует переоценивать значение большевистской пропаганды в первые годы советской власти. Очень многое делалось так, а не иначе, просто потому что люди знали, как это делается и без большевиков. Где-то были настолько малые ресурсы, что они элементарно не позволяли условным образованным большевикам из центра проводить свою политику. Люди на местах импровизировали на протяжении как минимум 1920-х годов. Потребовались годы политической борьбы, чтобы все это унифицировать, централизовать и выхолостить первоначальный дух эгалитаризма и исканий.

Тоже правда, что наряду со всей этой демократичностью авторитарность мышления тоже играла огромную роль. В годы Первой мировой войны, Гражданской войны и революции очень сложно противопоставлять демократию и авторитаризм. Потому что критическая масса людей была уверена, что только уничтожением своего противника можно в конце концов расчистить путь к светлым идеалам. Вместе с тем почти у всех было какое-то идеальное представление о будущем. И победила та сила, у которой эта картина была более ясной и которая ради этого была готова идти на огромные жертвы, не считаясь с гибелью мирного населения. Те, кто тянул назад, не понимали, что идеология играет важную роль и что нельзя одержать победу, просто обещая вернуть «порядок» и «твердую власть». Это служило слабой мотивацией для большинства людей.

Никакими фигурами вождей, ни Лениным, ни Троцким, ни другими, идеологическое пространство противостояний не исчерпывалось. Россия же была огромной страной, и это постимперское пространство, где формируются новые национальные идентичности, все это рождается на глазах

«Ленин и Троцкий никогда сознательно не поддерживали создание собственных культов»

— Как создавался культ личности в эти годы? Какие инструменты для этого использовались? Можете рассказать об этом на примере Троцкого?

— Я бы предложил осторожнее использовать термин «культ личности». Западные коллеги, особенно в Германии, критиковали нас, когда мы говорили о культе наших персонажей. Они говорили, что культ личности — это тоталитарный культ, это культ Гитлера, Сталина. Мы соглашаемся, ничего соизмеримого до этого не было. И тут есть еще другой момент: дело очень часто заключалось не в культе личности, а в культе Ленина или Троцкого как вождей. Культ вождей — это термин, фиксирующий не абстрактное обожествление властителя, а процессы политической борьбы вокруг образов лидеров.

С Троцким интересная ситуация. Потому что когда большевики пришли к власти, он был одним из членов Совета народных комиссаров. Председателем правительства был Ленин. И они оба, в отличие от Керенского и многих лидеров Временного правительства, первое время выстраивали свою политику (сознательно и бессознательно) на контрасте с ушедшей эпохой Февральской революции. Говоря просто, они не выпячивали свои личности на передний край. Скачком в создании культа личности Ленина стало покушение на него 30 августа 1918 года. Прошел год после того, как большевики пришли к власти, идет полномасштабная гражданская война, у красных дела не очень хороши, и тут в Ленина стреляют… Это отчетливо кризисная ситуация, и на местах, особенно в Петрограде, это производит сильнейший эффект. Прямым ответом на это стала официальная кампания красного террора, которая унесла много тысяч жизней. Но главное — на глазах рождается культ, в создании которого Троцкий сыграл огромную роль, произнеся речь о Ленине в духе типичного вождистского нарратива о вожде как исключительной личности и символе революции.

При участии Троцкого запускается процесс сакрализации Ленина, и что самое интересное, в те же дни Троцкий возвращается на фронт, он уже главный комиссар в армии, и при его участии красные берут Казань, стратегически важный пункт. После этого на протяжении месяцев идет очень успешная контратака красных. И в самых разных газетах начинают петь дифирамбы Троцкому и Ленину, причем нередко Троцкому — больше, потому что само присутствие его на фронте было интерпретировано как доказательство того, что это еще и вождь армии.

Другой момент, который меня поразил, что как минимум в январе Троцкий письменно просит редакторов своей газеты, которая издается в его знаменитом поезде, чтобы они поменьше «обращали внимание на его личность». И сразу после этого упоминаний Троцкого стало меньше. Больше статей о нем там не появлялось. Более того, на адрес Троцкого доставлялись разнообразные приветствия, резолюции, личные письма разных людей, которые по-разному чествовали его, и сначала газета Троцкого публикует эти резолюции, но после его просьбы просто вырезает финальные здравицы в адрес самого вождя, по сути, цензурируя культ.

Для меня это служит характерным примером того, что Ленин и Троцкий никогда сознательно не поддерживали создание своих собственных культов. Другое дело, что они не всегда этому и препятствовали…

— Почему не поддерживали?

— Было несколько причин. Во-первых, это традиция дореволюционной социал-демократии, сама по себе марксистская идея: ведущую роль в истории играют социальные классы, особенно рабочий класс, а не отдельные личности. Они это неоднократно подчеркивали даже в 1918 году. Это теоретическая часть.

Практическая часть была связана с тем, что следовало отличаться от эпохи Керенского, которого обвиняли в бонапартизме, потому что, среди прочего, в правых кругах был запрос на «твердую руку». В годы Гражданской войны пропаганда красных была зримо антимонархической и республиканской. Победив в войне, в условиях политической борьбы внутри коммунистической партии, многие влиятельные большевики во многом строили свою пропаганду на критике мнимого бонапартизма Троцкого. Они опасались, что Троцкий как «вождь армии» станет новым «могильщиком революции», Бонапартом. И это стало одной из причин того, что через пять лет после создания Красной армии, уже в условиях, когда Ленин отошел от дел, популярность Троцкого резко начинает падать именно среди большевистских вожаков.

Троцкий считал, что Сталин — персонифицированное зло, безусловно, он применял понятие «тоталитаризм» к советскому режиму, хотя и не в нашем современном смысле. Но в то же время он постоянно делал упор на то, что все дело в безликой бюрократии, которая является бенефициаром всех этих процессов. Сейчас мы знаем, что это лишь часть правды

«Троцкий не был готов признать, что Сталин нечто большее, чем выдающаяся посредственность»

— А у Троцкого вообще были амбиции стать главным после отхода Ленина?

— Троцкий не подходил на роль единовластного властителя. Он был сторонником разделения труда, бюрократии в духе Макса Вебера, с профессионализмом и субординацией. Это такие качества, которые не очень помогают выстроить сеть политических друзей и тем более сеть политических клиентов с Троцким во главе, как это было отчасти сделано Сталиным в 20-е годы. Целенаправленно Троцкий этим не занимался. Более того, многих людей он отталкивал такими своими личными качествами. Именно поэтому я никогда не поддерживал представление, что Троцкий стремился к личной власти, что он хотел заменить Ленина. Для самого Троцкого это было немыслимо во многих отношениях.

— Почему?

— Тут важно учесть такой аспект: Троцкий как писатель, как биограф и автобиограф. Троцкий был феноменально продуктивным человеком. И, как многие социал-демократы того времени, считал своей профессией писательство. Во время партийных съездов, когда заполняли анкеты, и Ленин, и Троцкий писали в графе «занятость»: «писатель». Троцкий буквально работал журналистом революции. Он жил по принципу «ни дня без строчки». Но, что самое важное и чем он сильно отличался от Ленина, это то, что Троцкий очень много вкладывал в художественную сторону текстов. И он иллюстрировал абстрактные политические процессы и партии живыми фигурами. Для него было очень важно показать через фигуру Керенского или еще кого-нибудь какие-то особенности живого характера политического процесса. В его произведениях отсутствовали сухие позитивистские схемы. Он мыслил иначе.

И он постоянно писал биографии. Мы все знаем его автобиографию «Моя жизнь». Когда он ее написал, он нуждался в деньгах. Не факт, что он бы ее написал в других условиях. Но он писал быстро и легко. У него было очень много заготовок. Он не очень любил дневник, но он его вел некоторые годы. И когда он оказался в эмиграции, его основной проблемой была необходимость поддерживать собственное существование и существование своего политического движения, потому что он был главным спонсором своего движения. И к нему обращались многие издательства, чтобы он писал для них. Так появились проекты биографий Ленина и Сталина. Обе книги не были закончены.

Особенно тяжело Троцкому давалось писать биографию Сталина. Обычно очень глубоко понимавший какие-то процессы, в случае со Сталиным он не был готов признать, что это нечто большее, чем выдающаяся посредственность. Тут он оставался на классической марксистской позиции, что социальные группы, которые стоят за человеком, важнее, чем сама личность. Троцкий не мог это предугадать, никто тогда не знал, в какой степени Сталин сыграл личную роль в развязывании террора. Троцкий считал, что Сталин — персонифицированное зло, безусловно, он применял понятие «тоталитаризм» к советскому режиму, хотя и не в нашем современном смысле. Но в то же время он постоянно делал упор на то, что все дело в безликой бюрократии, которая является бенефициаром всех этих процессов. Сейчас мы знаем, что это лишь часть правды. Сама сталинская бюрократия тоже очень сильно пострадала. Потому что террор был неуправляемым и только сам Сталин мог его корректировать и, в конце концов, остановить.

— Как образ Троцкого постепенно слился с образом Иуды, предателя родины и революции?

— В создании демонизированного образа Троцкого, абсолютно чуждого ценностям и идеалам революции, огромную роль сыграл сталинизм. В СССР в 30-е годы Троцкий был самым главным злодеем даже на фоне Гитлера. Хотя он не играл значимой политической роли, Сталин все равно принимает решение его ликвидировать. Это отчасти месть, но и представление о том, что в символическом плане Троцкий все равно опасен, нельзя допустить того, чтобы с левых позиций от кого-то, кто имел отношение к изначальной революции, шла критика в адрес сталинского режима.

Также не следует забывать, что Гражданская война и белый лагерь внес не меньший вклад в создание этого демонического образа. Так как Троцкий не был особенно известен за рамками социал-демократии до революции 1918 года, те мифы, которые начали производиться в антибольшевистском лагере, были гомерически смешными. Это какой-то мошенник, ловкий прохиндей, который на гребне охлократии пробрался во власть и держался там только благодаря человеческой глупости и голому насилию. Причем часто подчеркивалось, что власть Троцкого носит полуцарский характер, его изображали новым и ложным царем, антихристом. Подчеркивали, что он еврей, а потому — чуждый русскому народу. То есть его образ изначально был связан с ксенофобией. К примеру, Троцкий был абсолютно чужим в представлении таких писателей, как Бунин или Куприн. Им было вообще непонятно, как можно реализовывать такие политические проекты в России. Их оскорбляло, что человек, о котором ничего не слышали, внезапно пользуется такой славой.

Все лагеря сражались за поддержку крестьянства. Потому что на чью сторону встанет крестьянство, та сторона и победит. И в глазах крестьянства было странным то, что нерусский (некто под фамилией Бронштейн) играет такую важную роль. Ходили исторические анекдоты, и Троцкий сам повторил один в своей автобиографии, что некоторые не верили, что Троцкий еврей, считали, что он «наш, русский». У Бабеля это тоже было в «Конармии», где один из героев-красноармейцев назвал Троцкого «отчаянным сыном тамбовского губернатора».

Создатели сериала не ставили задачу дать объективный портрет самого Троцкого. Это развлекательное кино и карикатурный образ. В каком-то смысле это попытка выйти за рамки сталинистского и белогвардейского нарративов, примирить либералов и консерваторов в их нелюбви к социализму и революции

«Сериал «Троцкий» воспроизвел стереотипные и ксенофобские представления о своем герое»

— Что происходит после убийства Троцкого в 1940 году? Как на это событие отреагировали в России и в русской эмиграции?

— Наступает молчание на несколько десятилетий, его имя под запретом в Советском Союзе, память о нем уничтожается. Вторая мировая война заслонила собой события революции и гражданской войны даже в глазах эмигрантов, западных современников. Например, когда я составлял антологию о Троцком, смотрел, что писали о нем Виктор Некрасов, Бродский, другие советские писатели и поэты, которые уехали в эмиграцию. Они ничего не писали. Троцкий где-то на периферии их внимания. Только начиная с 60-х годов происходит левый поворот в настроениях западных интеллектуалов, и Троцкий снова становится популярен. Особенно в Латинской Америке и Европе. Троцкисты играют заметную роль в политике, много интеллектуалов с симпатией пишут о нем.

— А что сейчас?

— То, что мы имеем сейчас, это такое постсоветское состояние памяти о Троцком. Оно не сильно изменилось с момента развала Советского Союза. Это очень эклектичные представления, вызов которым в известном смысле был сделан только телесериалом «Троцкий», который воспроизвел многие стереотипные и тоже ксенофобские представления о своем герое.

— Что вы еще скажете об этом сериале?

— Троцкий был продан в образе «рок-звезды революции». Это был сознательный выбор продюсеров, они хотели создать образ, в котором сама революция персонифицирована как абсолютное зло. Человеческие качества Троцкого амбивалентны. С одной стороны, признается, что он испытывает какое-то раскаяние по отношению к своим близким, детям, сподвижникам, которые пострадали по его вине. Но, с другой стороны, показано, что герой одержим властью в примитивном фрейдовском смысле, и это толкает его на ужасные преступления, массовое насилие.

Создатели сериала не ставили задачу дать объективный портрет самого Троцкого. Это развлекательное кино и карикатурный образ. В каком-то смысле это попытка выйти за рамки сталинистского и белогвардейского нарративов, примирить либералов и консерваторов в их нелюбви к социализму и революции, но сделано это так грубо, с таким огромным количеством натяжек, что трудно сказать, что это нечто большее, чем фальсификация. Это не творческое переосмысление событий, потому что основные факты извращаются, чтобы подвести людей к мысли, что политика — грязное дело, а революция — тем более. Революция — это когда вот такие самовлюбленные, одержимые идеологией люди приходят к власти, идя по головам и трупам, а потом еще и отказываются честно признать, что их идея была дискредитирована.

Троцкий действительно был во многих вопросах слишком упорным, например, по вопросу о подавлении Кронштадтского мятежа. Но, тем не менее, все, кто читал его основные произведения, знают, что он часто признавал свою неправоту. Он призывал других исправлять ошибки. За два года до введения НЭПа он предлагал заменить продразверстку, изъятие у крестьян хлебных излишков, на продналог. Он публично оправдывал применение террора в условиях войны, но он никогда не был идейным сторонником террора как позитивной практики для строительства социализма.

Другое дело, что такие люди, как Троцкий, показательны для своей эпохи. Это то, что отказывались признавать многие его современники. Но Троцкий был более чем их современник. Это было время, когда ради каких-то великих идеалов люди были готовы многое поставить на кон, от самой идеи оправданности насилия тогда мало кто был готов отказаться. Эпоха порождала таких людей, как Троцкий. Это главное, что упущено в современных дискуссиях о нем. Смешно, конечно, но единственная публичная дискуссия о Троцком была связана не самим столетием события революции, а с сериалом, который вышел 7 ноября 2017 года. И часто образованные и вполне себе начитанные люди типа Дмитрия Быкова писали просто поразительно глупые вещи о Троцком, расписываясь в незнании его биографии.

Я бы сказал, что образ Троцкого живет своей собственной жизнью, так случается со всеми политиками. Но задача, которую я вижу, как «антибиограф» Троцкого, это поставить его биографию в исторический контекст. Увидеть эпоху через его фигуру по-новому. Увидеть его не как очередную «великую личность», а как плод тех общественных и политических практик, которые содействовали формированию такой личности, которые создавали культовый и антикультовый его образы.

Я бы сказал, что у нас проблема с десталинизацией. Вроде бы государство не высказывает одобрения сталинизму. Но власть, как и в случае со столетием революции, пытается уклониться от однозначной оценки

«Власть уклоняется от однозначной оценки сталинизма»

— А что вы скажете о недавнем нашумевшем опросе центра Левады, который показал, что 70% населения якобы были бы не против современного сталинизма?

— Я не социолог, мне трудно выразить свое отношение в плане техники создания этого опроса. Но я поддерживаю тех, кто критикует методологию и главные выводы, которые сделаны на основе этих опросов. Я считаю, что категорически некорректно говорить о современном сталинизме. Сталинизм — это историческая форма конкретного политического режима, которая только и могла появиться в тех конкретных исторических условиях. И в действительности адепты идеологемы советского человека часто забывают, что десталинизация Хрущева, запущенная сверху в 1956 году, достаточно быстро и безболезненно была реализована. А осторожная ресталинизация при Брежневе была скорее популистским ходом, нежели сознательной идеологической позицией властей. Просто власть признавала, что часть людей связывает какие-то достижения с фигурой Сталина.

Потом у нас была перестройка и первые годы демократической России, когда десталинизация в обществе была достаточно глубокой. И где-то в конце 90-х мы наблюдаем новый всплеск. И кто-то в духе откровенной конспирологии связывает это с заговором во власти, которая все это поощряла. Я считаю, что это, конечно же, не так. Это был рыночный процесс, когда книгоиздатели и другие деятели медиа откликнулись на спрос снизу как на реакцию на травму, перенесенную большинством населения в 90-е годы.

И то, что они выбирают образ жесткого патриархального правителя, не значит, что они готовы были бы жить при сталинизме. Про кого-то можно сказать, что он идейный сталинист. Но много ли у нас вообще идейных людей по каким-либо вопросам? Об этом часто забывают. У нас абсолютно аполитичное население. У нас почти отсутствуют политические партии. У нас люди редко способны защитить собственные скверики во дворе. Но внезапно они предстали как активные сталинисты. Это меня всегда удивляет. Я бы сказал, что можно спорить о результатах этих опросов.

Другое дело, что очень опасно выстраивать такой нарратив, когда у нас есть только сильный актор в лице государства и таких заведомо манипулируемых, ведомых пассивных существ в виде 70% населения. Потому что единственным рациональным ответом на это является то, что необходимо хорошее государство, которое просто проведет сверху «хорошую» десталинизацию. Но это, во-первых, утопия, потому что такие действия могут встретить сильное сопротивление по принципу протестного голосования оппозиции. С другой стороны, никакая деятельность сверху не заменит низовой мобилизации людей, как только общество начнет политизироваться. Будут левые, правые партии, они будут заниматься конкретными вопросами, которые есть сейчас, и все эти разговоры о Сталине просто потеряют свою актуальность.

Я бы сказал, что сама по себе идея о наличии некоего неубиваемого советского человека, хомо советикуса, не основана ни на одной из знакомых мне социологических и любых научных теориях. Это просто иррациональная вера, которая позволяет части интеллектуалов поддерживать свою собственную идентичность. Когда очень тяжело находиться в постоянной оппозиции большинству, это такой в том числе завуалированный и немножко извращенный ответ на рост популизма.

— То есть такие запросы на Сталина, сильного лидера — одно из проявлений популистского запроса?

— Да. Но я бы сказал, что у нас проблема с десталинизацией. Вроде бы государство не высказывает одобрения сталинизму (нет сознательной поддержки, памятники не ставят, наоборот, ставят памятники жертвам). Но власть, как и в случае со столетием революции, пытается уклониться от однозначной оценки. Потому что главное для нее — поддерживать консенсус в обществе, откликаться на запросы большинства, запросами недовольного меньшинства всегда проще пожертвовать.

Но проблема еще и в том, что все публичные дискуссии о сталинизме и десталинизации преимущественно ведутся в рамках либерально-консервативной повестки. В то время как очевидным образом среди тех людей, которые думают что-то позитивное о Сталине, есть люди разных взглядов. И по моим представлениям, наиболее активные левые политические силы в стране никакие не сталинисты, наоборот. Будь это троцкисты, коммунисты, анархисты, левые социалисты, они не поддерживают Сталина.

Все публичные дискуссии о сталинизме и десталинизации преимущественно ведутся в рамках либерально-консервативной повестки. В то время как очевидным образом среди тех людей, которые думают что-то позитивное о Сталине, есть люди разных взглядов

Другое дело, что когда начинаются разговоры о таком совершенно черно-белом восприятии эпохи 1920—30-х, все это красится одной краской и объясняется только через призму террора, тоталитаризма и лично Сталина. Это как объяснять сегодняшнюю Россию Кремлем, его политикой, забывая, что всегда есть люди, которые имеют другие взгляды. И абсолютное большинство населения даже в годы сталинизма пыталось уклониться от всей этой насильственной мобилизации в ритуальную политику. Одно дело — преступные действия власти. Другое дело — социальные процессы. Это часто опускается.

И мне кажется, что у нас еще даже не выработан язык для дискуссий о таких вопросах. Я всегда считал, что какой-то сдвиг в исторической памяти возможен в первую очередь благодаря не ученым, а деятелям искусств, когда они создают новое прочтение тех событий, сдвигая разговор с мертвой точки. Нужно искать новый язык дискуссии по этим вопросам. Потому что сейчас все сводится к псевдоинтеллектуальным междусобойчикам, а потом удивляются, что 70% населения у нас какие-то сталинские инопланетяне. Надо больше «ходить в народ». Каким образом это делать, непонятно, потому что большинство медиа у нас воспроизводят эту атомизацию.