«Если точки зрения родителя и учителя сольются в одну, ребенку конец»

«В Штатах и Европе в школах учат умению жить с другими, и не один час в неделю»

— Рустам, на Западе в школах существуют отдельные занятия, где школьников знакомят с современной политикой, «учат» гражданственности. Нужно ли это делать и в нашей стране?

— Перестройка, демократизация — все это быстро закончилось в нашей стране. Все вернулось на прежние позиции. Видимо, не было каких-то глубоких изменений. Поэтому я убежден, что демократическая гражданская позиция должна формироваться в школе. Иначе мы все становимся просто исполнителями, посредственными людьми, которые сознательно отстраняют себя от решения общих вопросов. В некотором смысле это проблема русской интеллигенции: «Я совершенно спокойно буду жить без политики, пусть все общественные дела решаются как-то сами и другими людьми». Я думаю, что наших подростков нужно воспитывать по-другому. Все вопросы нашей жизни могут обсуждаться вместе, и каждый имеет право высказываться и голосовать. Человек уже в школе должен почувствовать вкус возможности изменений, что он может влиять на ситуацию. Это основа гражданского общества. Можно как угодно относиться к западному обществу. Но не случайно в Штатах и Европе учат гражданственности, умению жить с другими, может быть, даже не один час в неделю. Россияне все умеют — и математику, и физику, и биологию, и скорость чтения, а вот искусства общежития у нас нет.

Представим себе, что в школе не изучают «Евгения Онегина». А что будет, если в школе ничего не говорят о Великой Отечественной войне? От этого человек умрет? Существуют некоторые вещи, без которых в принципе жить можно, но не очень хорошо. И для русской интеллигенции всегда были такие индикаторы — это «Евгений Онегин» и «Война и мир». Если ты их прочитал, можешь считаться образованным человеком. Мне кажется, что в современной ситуации в нашей стране таким тест-драйвом может быть политика. В принципе человек может жить без политики, как и без «Евгения Онегина». Но эта жизнь будет не совсем полной. Надо определиться, что политика — это не только участие в выборах, политические партии, речь президента. В широком аристотелевском смысле это возможность участия гражданина в общих делах. И вот если мы эту возможность купируем, человек, конечно, физически не умирает, но его жизнь не полноценна. И в каком-то смысле его уже нельзя назвать интеллигентным человеком. Как раньше нельзя было назвать интеллигентным того, кто не читал классику, так сейчас нельзя считать интеллигентным того, кто говорит: «Меня это не волнует, пусть это делают другие, власти». Политика — это общественная или гражданская сфера жизни, такая же сфера жизни, как музыка, литература, искусство. Все это создает человека.

Человек уже в школе должен почувствовать вкус возможности изменений, что он может влиять на ситуацию. Это основа гражданского общества… Россияне все умеют — и математику, и физику, и биологию, и скорость чтения, а вот искусства общежития у нас нет

— И как вы осуществляете это политическое воспитание в своей школе?

— По-разному. Конечно, и на уроках истории, и на обществознании, и на переменах. Но мне кажется, что главным образом гражданское воспитание происходит на сборах класса. Потому что на уроках преподается теория общежития, а сбор класса — это практикум, лабораторная работа. Это умение жить вместе, принимать решения, выполнять волю большинства, слушать меньшинство, спорить, высказываться. Это такой же навык, как таблица умножения. Математику мы учим на протяжении десятилетия по 5 часов в неделю. Это 1,5 тысячи часов из жизни. И в результате у нас есть хорошие математики. Примерно одну тысячу часов отдаем на русский язык — 10 лет по 35 недель. И в результате мы все грамотно пишем. Но для того, чтобы воспитать человека, который умеет жить в обществе, тоже надо тысячу часов. Это такой же важный навык. И с этим навыком не рождаются. Человек не рождается свободным. Он таковым становится. Естественное состояние человека — надавать всем тумаков, порвать обложки на тетрадях, орать на весь класс. Это натуральное. Всему остальному надо учить.

«Закрыть ребенка в православной школе — значит выбрать за него»

— Как вы относитесь к таким системам, как Русская классическая школа?

— Я не хочу разбирать конкретные школы православного, еврейского, мусульманского, классического и какого-либо другого образования. Разберу саму идею. Это попытка всем разбежаться по своим углам и чуланам. Это некое антимодерновое движение. Мир на протяжении нескольких столетий имел представление, что он улучшается, эволюционирует, модернизируется, и мы все стремимся к разумному объединению, пониманию друг друга, выработке общих гуманистических либеральных ценностей. Это была основная европейская идея прогресса. Но сейчас такое впечатление, что все рассыпается и все разбегаются по закоулкам. Поэтому я могу только критически высказаться на тему этих школ. Это попытка остановить время и сказать: «Давайте вернемся к эпохе пушкинских балов, давайте говорить на латыни, немецком, французском. Давайте учить мальчиков и девочек танцам и фортепиано». В целом в основе этого лежит чувство страха перед изменениями.

Я понимаю, что пробуждаются религиозные и национальные чувства. Это прекрасно. Но попытка отгородиться — это тупик. Православие можно преподавать как культуру в школе. Но закрыть ребенка в православной школе — значит выбрать за него. Я с уважением отношусь к религиозным чувствам, но я вижу в основе этого страх: «Мы отгородимся, потому что этот сумасшедший мир пугает и движется непонятно куда. Мы не хотим, чтобы во всем этом потоке ребенок потерялся». Но мне кажется, это не выход. Выход все-таки в том, чтобы человек стоял на своих ногах, думал своей головой, принимал решения сам. Чтобы он сам определял свою жизнь. А если мы вернемся в XVIII—XIX века, поставим некие костыли ребенку, дадим некие старые модели поведения, что у нас получится? Это очень печально. Несмотря на то, что в этих школах много хороших людей.

— И идеалы у них хорошие.

— Да. Но давайте тогда создадим средневековую школу XIV века. Красиво! Или китайскую школу, где все сидят и зубрят канон трех иероглифов. Почему нет? Тоже хорошо, великая цивилизация была. Понятно, что это судорожные попытки спрятаться.

Для того, чтобы воспитать человека, который умеет жить в обществе, тоже надо тысячу часов. Это такой же важный навык. И с этим навыком не рождаются. Человек не рождается свободным. Он таковым становится.

— В некоторых из этих школ присутствует раздельное обучение девочек и мальчиков. Как вы к этому относитесь?

— Ровно так же. У нас в школе есть благотворительная программа, мы учим подростков, приехавших из стран СНГ — Средней Азии и Кавказа. Таджики, киргизы. И родители московских детей чуть-чуть волнуются, мол, у киргизов другое отношение к женщинам, мальчики и девочки у них по-другому общаются. И когда вы говорите об идее раздельного обучения, это в том же русле. Давайте вернемся в конец XIX века, где были гимназии для мальчиков и для девочек. В основе этого — страх жизни: жизнь бросает новые вызовы, и мы не знаем, как на это реагировать. Нужно научить человека быть свободным и думать своей головой. Тогда ничего не страшно.

— Но сторонники этих систем приводят статистические данные, что в случае раздельного обучения успеваемость в школах намного выше.

— Это не аргумент. У великих строек коммунизма тоже была заявлена высокая производительность труда. Кто ее меряет? Мы имеем раздельное обучение в кадетских корпусах. Там тоже офигенная успеваемость. Не о чем думать. Гормоны не играют. Дети на учебе сосредотачиваются. Но вопрос: к какой жизни мы готовим наших детей? В монастырь?

«Хорошей школы должно быть много — и 10, и 12 лет, но там должно быть также больше спорта и искусств»

— А сколько учеников должно быть в классе?

— От 10 до 20. Понятно, что большие классы никак нельзя оправдать. Это вопрос экономии и экономики. И когда некоторые говорят, что большие классы — это здорово, мне становится стыдно. Большие классы — это просто экономия. Школа сама по себе казарма. Это армия. Неважно, 10 или 30 человек — все равно казарма. Но когда 30 человек — это более суровая казарма. Можно, конечно, спеть целую песню о маленьких классах. Но класс в три—пять человек, индивидуальное обучение всегда будет прерогативой только обеспеченных людей. Поразительно, что даже европейские хорошие школы все равно имеют в классах по 25 человек. Однако лучше всего 15 человек. Это меняет дисциплину, отношения, снимаются многие психологические проблемы. У нас классы по 15 человек, и я давно уже не слышал не то что истерических, просто громких криков. Но само по себе количество человек не меняет школу. Может быть 10 человек, но это все равно милитаризированная школа. Поэтому это важный момент, но не самый важный.

— А 10 лет — это действительно необходимый срок для обучения? Или его можно сократить или увеличить?

— Вопрос, на что сократить и как увеличить. В массовой традиционной школе 10 лет сидеть жалко. Это именно срок, который отсиживают. Но понятно, что образование должно быть длительным, насколько это позволяет экономика, насколько это терпят генералы со своей армией. Хорошей школы должно быть много — и 10, и 12 лет, но там должно быть также больше спорта и искусств. Тогда это будет не только загрузка интеллекта.

Любая проверка знания будет формальной. Я не могу придумать более гибкой, тонкой, человечной проверки знания. Это в любом случае стандартизированный процесс. Пускай будет ЕГЭ. Выполнив ЕГЭ, другими вещами можно заниматься свободнее

«Тема ЕГЭ — это лишь повод отвлечься от важных разговоров о школе»

— Как вы относитесь к ЕГЭ?

— У нас сейчас холодно, и я не могу повлиять на погоду, могу только одеваться потеплее. Точно так же нет смысла воевать с ЕГЭ. Тема ЕГЭ — это всего лишь повод отвлечься от важных разговоров о школе. На мой взгляд, что ЕГЭ, что не ЕГЭ — это одно и то же. Как и раньше формально спрашивали на экзамене, так и сейчас. Поэтому я не разделяю позиции резких критиков ЕГЭ с точки зрения того, что он погубил советскую школу. Губить было нечего: школа была достаточно формальная. Любая проверка знания будет формальной. Я не могу придумать более гибкой, тонкой, человечной проверки знания. Это в любом случае стандартизированный процесс. Пускай будет ЕГЭ. Выполнив ЕГЭ, другими вещами можно заниматься свободнее.

— Вы пишете: «Одна из моих педагогических задач — научить культурно выражать чувства». Что это значит?

— Как говорили сто лет назад, учитель на уроках должен смеяться вместе с учениками 5 минут в день. Сейчас ситуация в мире стала серьезнее, поэтому, я думаю, смеяться надо больше. Как говорил барон Мюнхгаузен: «Смейтесь, господа, смейтесь. Я понял вашу проблему: самые большие глупости были сделаны с серьезным выражением лица». Я думаю, что если мы будем больше смеяться над школой вместе с учениками, не дурачиться, а смеяться, мы решим какие-то проблемы. Потому что смех — это проявление свободы. У нас дети могут смеяться на уроках. Я преподаю историю культуры старшеклассникам, и мы часто смотрим разные фильмы. И выбор такой: либо фильм, где будем плакать, либо фильм, где будем смеяться. И оба эти чувства одинаково хорошо. Плохо отсутствие какого-либо чувства, равнодушие. Сегодня считается, что чувства не должны сильно выражаться, у нас нет эмоционального аффективного воспитания, поэтому вырастают люди, у которых не развита способность выражать свои чувства. Есть такая интимная шутка: «Успешно вышла замуж, мы смеемся в одних и тех же местах в фильме». Умение смеяться в одних и тех же местах — это создает общий контекст, это и понимание, и образованность, и интеллигентность. Я люблю со старшеклассниками смотреть комедии, не потому что их надо расслабить, а потому, что школьное образование страдает нехваткой аффективного начала, все слишком сухо, официально. И выход из этого — смех.

«Я уверен, что в школе надо говорить и о политике, и о сексе, и о религии»

— Я читала вашу заметку на тему религиозной нетерпимости школьников. Когда вы на своих занятиях читали им Ветхий завет, Книгу Бытия, реакция была резкой как со стороны верующих, которым не нравится светский характер комментирования писаний, так и со стороны атеистов.

— Нетерпимы обе стороны. В России сейчас наэлектризована религиозная тема, верующие очень обидчивы. Но больше недоумения вызывает нетерпимость и агрессивность атеистов. Это очень грустно. Они рассматривают попытку читать фрагменты Ветхого завета в школе как насаждение средневекового мракобесия. Елки-палки, а если я античные мифы буду читать — это будет насаждение античного мракобесия? Того же «Евгения Онегина» можно воспринять как навязывание устаревшей морали, все-таки литература двухсотлетней давности. Выход я вижу только в хорошей образованности, в понимании, что все эти тексты Ветхого и Нового завета — часть нашей жизни, нашей культуры. И верующий ты или нет, это все сформировало нас как русских и европейцев, эти идеи о сотворении мира, о том, что творец один, что человек создан по его образу и подобию, по слову Божьему, лежат в основе нашей культуры. Поэтому говорить о том, что нам это не нужно — это позиция не очень образованных людей. Хотя формально они могут быть очень образованы.

Я думаю, что если мы будем больше смеяться над школой вместе с учениками, не дурачиться, а смеяться, мы решим какие-то проблемы. Потому что смех — это проявление свободы. У нас дети могут смеяться на уроках

— А что насчет секспросвета?

— Когда я смотрю на детей, думаю, что они сами готовы вести сексуальное просвещение среди учителей. Они сами все знают. Но можно ли про это говорить вообще? Конечно, можно. Кто еще с ними про это будет говорить? Семья? Я очень сомневаюсь в этом. Я понимаю возмущение родителей, потому что все то, что делает массовая школа, делается не очень хорошо. И родители боятся, что в школе так расскажут про это, что… Да, таковы реалии массовой школы. В классе, где 30 человек, рассказывать про сексуальность не очень хорошо. Но в целом эти разговоры должны быть. Если их нет, все остается в области подсознания. А из подсознания потом это все выплескивается в самых диких и больных формах, и человек ходит на прием к психиатру. Все фрейдисты, в том числе Юнг, говорят, что нужно все это проговаривать, выводить из области подсознания, инстинктов, неопределенности на уровень взрослого мышления, понимания. Поэтому такие разговоры должны быть, но при условии, что это не казенная школа, что это разговоры тактичные, на хорошем уровне. Потому что я не думаю, что семья сейчас в состоянии говорить на эти темы. Родители возмущаются, но сами они все равно не будут ничего делать. И это отдается даже не улице, а порносайтам. Поэтому альтернатива следующая: либо на эти темы с подростком будет говорить школа, либо интернет. Я уверен, что в школе надо говорить и о политике, и о сексе, и о религии.

— Вы это делаете?

— Специально нет. Но если кто-то спросит, поговорим. Общая мысль такая — говорить с подростками надо обо всем. Если с ними не говорить, то все это приобретет очень дикие формы. Единственный способ разумного существования среди людей — обо всем говорить.

— А каково участие родителей в жизни вашей школы?

— Наше сообщество родителей другое, потому что они сознательно нас выбрали, школа платная, многие возят ребенка за 1,5 часа в один конец. Я бы мог закончить на радостной ноте, что мы с родителями едины. Но это очень сложный вопрос. У нас 400 учеников, и каждый родитель ждет своего. Но когда я слушаю директоров других школ, даже хороших частных или государственных, то понимаю, как наши родители здорово отличаются. Это близкие люди, интеллигенты, которые прощают наши ошибки, готовы на наши дерзкие проекты, не совсем порой удачные. Мне кажется, что очень важно для понимания проблемы родителей и учителей уяснить для себя, что это два разных взгляда на ребенка. По определению.

Потому что родители, в особенности мамы, которые в основном и представлены в школе, занимают позицию охранительную, позицию стабильности, обороны, защиты, возвращения в родное лоно, чтобы у ребенка все было хорошо, хорошая работа, заработок. Это правильно. Родители должны быть такими. Но позиция учителя не может быть охранительной, это позиция разрыва, прорыва, движения к чему-то новому, неизвестному. Учителя должны думать о той жизни, которая будет через 10—20 лет, при которой будут жить эти дети, они должны предвидеть это и то, какие качества будут нужны. Поэтому позиция учителя во многом авантюрная и радикальная. Если эти две точки зрения — родителя и учителя — сольются в одну, ребенку конец. Они должны быть разными, это нормально.