«Компьютер умеет передавать знания гораздо лучше любого человека. Но он не умеет сомневаться»

«Школа осталась такой же, какой была 35 лет назад. К сожалению»

— Рустам, кажется, школа сильно изменилась за последние несколько десятилетий. Единый экзамен, компьютеры, конкурентоспособность. Но в правильном ли направлении она меняется?

— Я думаю, что школа не меняется. Все изменения в школах за последние 20 лет — это некая рябь на поверхности воды. Если положить руку на сердце, перемены пришли разве что с технической стороны. Да, компьютеры проникли в школу, но в содержании по сравнению с тем временем, когда учился я (а это 35 лет назад), не изменилось ничего. Те же классы, те же дети, которые сидят за партами по два человека и слушают учителя, тот же учитель, который стоит у доски — неважно, у деревянной или интерактивной.

В основе современной школы лежит идея, что надо просто передавать знания. Школа представляется как некий механизм для перекачки гигабайтов информации из одной головы в другую. И здесь ничего лучше не придумано, чем классно-урочная система или административно-объяснительный метод, когда учитель что-то говорит, рассказывает, объясняет, демонстрирует на доске или на компьютере, а потом спрашивает, как это усвоили ученики, и самый лучший способ опроса — это тест, устный или письменный. То есть школа — это очень консервативный, устойчивый, даже неподвижный социальный механизм, который каким-то образом переживает все попытки его трансформировать, все модернизации, новации, реформы и прочие проекты и парадигмы.

— И это побудило вас создать частный лицей «Ковчег-XXI»?

— Это напоминает мне разговор с психиатром (смеется). Есть люди, которые больны школой, которые когда-то амбициозно и сумасбродно захотели изменить школу, сделать ее лучше. И эта мечта не дает им покоя.

— Вопрос в том, что такое хорошая школа.

— Ответы могут быть самые разные. Но в целом есть два варианта. Первый — это очень правильная школа, где правильно учат. И высший образец такой школы — это элитарные учебные заведения из отобранных учителей и детей. Это школа, которая во многом повторяет классическую модель, там ничего не меняется с точки зрения педагогики, просто работают очень хорошие люди, поэтому эффективно осуществляется передача информации. Второй вариант — школа, ориентированная на ребенка, где сам ученик находится в центре процесса, и мы начинаем что-то делать, чтобы были хорошие условия для его развития, чтобы ему было свободно. Это другое. И мне интересна вторая идея.

Есть люди, которые больны школой, которые когда-то амбициозно и сумасбродно захотели изменить школу, сделать ее лучше. И эта мечта не дает им покоя

— Можете рассказать о ней подробнее?

— Мне хотелось, чтобы в нашей школе было меньше зубрежки, того, что мы называем схоластикой, бессмысленным повторением одного и того же, чтобы была возможность думать самостоятельно, чтобы знания передавались не в готовом виде. Хотелось, чтобы дети не спали на уроке, могли двигаться, разговаривать. Не просто слушать, как учитель решает задачи, а самим решать их.

Я не сторонник левой идеи, что жизнь ребенка в школе никак не должна отличаться от жизни ребенка за ее пределами. Но мне хотелось, чтобы обучение для детей имело смысл. Потому что сейчас общее впечатление детей от массовой школы такое, что в ней нет никакого смысла. Все просто? как роботы? выполняют какие-то механические операции — и учителя, и дети, и родители, все совершают некие ритуалы, но никто не понимает, зачем это надо, и никто не испытывает никаких душевных чувств. У нас же, если ученик пишет письмо, он знает, что есть некий адресат, который прочитает это письмо. Если он делает некий проект по биологии, то потом он выступит перед учениками другого класса.

Ученик должен понимать, что труд имеет для него некое значение. Особенно важно это для подростков. Маленькие дети готовы делать все, что им говорят, по крайней мере, в первый и второй школьные годы, просто от радости, что они в коллективе, что есть учительница, которая может на них посмотреть, похвалить. А вот подростки совершенно не учатся, потому что для них важна осмысленность.

Я говорю, может быть, банальные вещи, но ребенок заслуживает большего, чем просто сидеть за партой и зубрить. Ведь школьные годы — самые яркие, это лучшее время, когда формируется человек, когда он восприимчив, открыт, наиболее чувствителен к миру. Поэтому очень грустно, когда эти годы превращаются если не в каторгу, то в монотонное сидение.

«На наших уроках ученик может разговаривать с соседом, ходить по классу, читать, писать, задавать вопросы»

— Что из желаемого вам удалось воплотить в своей школе?

— Понимаете, все учителя и в экспериментальных, и в государственных школах уверены в том, что любят детей. Потому что все мы нормальные люди. Поэтому наша задача состояла не в том, чтобы наладить какие-то особые отношения, основанные на любви и сотрудничестве, а в том, чтобы решить чисто организационные и методические вопросы. Есть ли альтернатива скучным урокам? Да, есть. И у нас в начальной школе большая часть уроков — это активити. Это не совсем урок, это иногда индивидуальная, иногда коллективная работа, во время которой ученик может разговаривать с соседом, ходить по классу, читать, писать, задавать вопросы. На таких уроках дети не устают. Когда я, как директор, прихожу на такой урок, мне не жалко детей. В то же время на традиционном уроке мне трудно просидеть даже 10 минут, что уж говорить о детях, для которых это вообще противоестественно. Но урок, где с детьми работают, можно досидеть до конца. Потому что от школьной работы еще никто не уставал, устают от школьного безделья.

Второй по важности момент — чтобы дети понимали, что их обучение имеет некое значение и по форме, и по сути. Если мы учим английский язык, то потом снимаем фильм на английском языке. Причем с 1 по 11 классы фильмы эволюционируют от простых сценок до настоящих режиссерских работ. Также школа должна отвечать на важные мировоззренческие вопросы, которые ребенок ставит перед собой. В школах изучают все, что угодно — и законы перегонки нефти, и законы наследственности, и репрессии временного правительства. Но не отвечают на вопросы, с которыми ребенок сталкивается в жизни, — философские. А это тоже должно быть.

Есть ли альтернатива скучным урокам? Да, есть. И у нас в начальной школе большая часть уроков — это активити

— А какая у вас оценочная система? Ваши родители ведь тоже ждут хороших оценок от детей?

— То, что родители хотят оценки — это миф. На самом деле они хотят результата. И если мы находим другие формы сказать о результате работы, то можно обойтись без оценок. В начальной школе мы работаем совсем без них, а в средней школе ставим их редко, но метко.

Сейчас в России стала очень популярной леворадикальная педагогика — люди говорят, что у них в школах не будет уроков, классов, оценок. То есть все отменяется и дети учатся безо всякой системы. Но так нельзя. Это игры взрослых людей. Поэтому что мы сделали, отменив пятибалльную оценку в начальной школе? Ввели список заданий, которые ученик выполняет в течение недели. И когда он показывает нам свою работу, мы говорим «да» или «нет», принята она или нет. Собственно, взрослые работают точно так же: если их работа нравится заказчику, ее принимают; если нет, нужно переделывать. Это деловой подход, и мы его ввели.

«Лозунг «Давайте мы будем изучать только то, что пригодится нам в жизни!» — тоже крайность»

— Часто, жалуясь на наше школьное обучение, критики говорят об отрыве теории от практики. Школьник изучает различные предметы, но не понимает, как все это применимо к его жизни. Как вы оцениваете эту проблему и как ее решаете в своей школе?

— С одной стороны, вы правы. Мы изучаем в школе разные вещи, но не понимаем, грубо говоря, почему нельзя совать палец в розетку, что такое электрический ток и как он работает. Поэтому первый тренд современной российской педагогики — это опираться на интересы ребенка, отталкиваться от опыта. Сегодня это очень популярная вещь и среди родителей, и среди учителей, а уж дети как это поддерживают! Все они говорят: «Давайте мы будем делать то, что пригодится нам в жизни!». Это некий революционный лозунг. «Мы будем изучать физику и химию, с которой сталкиваемся в быту. В истории нам интересны главным образом современные процессы. На уроках литературы мы не будем заниматься анализом литературных произведений, но поговорим о собственном мнении». Это все идет под знаком опоры на опыт. И в общем-то это, наверное, правильно, потому что в нашей стране школа всегда была схоластична и оторвана от опыта: жизнь — сама по себе, а знания — сами по себе.

Но, с другой стороны, я не могу до конца разделять этот подход, потому что в нем есть некая опасность. Это крайность. Надо уметь совмещать практическую направленность, опору на опыт и теоретическое мышление и умение отвечать на мировоззренческие вопросы. Да, научим мы детей ремонтировать розетку и прикручивать лампочку, узнают они, из чего состоит стиральный порошок на уроках химии — но ведь некоторые вещи выходят за пределы опыта. В нашем опыте мы никогда не сталкиваемся ни с атомами, ни с фотонами, ни даже с электрическими волнами.

Поэтому современное образование, с одной стороны, должно быть вроде как практично. А с другой стороны, философия должна быть главным предметом, потому что мы не понимаем, откуда произошла наша Вселенная, мы ничего не понимаем в эволюции человека, не можем ничего предположить о будущем человечества. Вопросов так много, что нельзя все сводить только к опыту.

— Создавая свою школу, вы ориентировались на чей-то опыт?

— Это важный вопрос. Я 25 лет думаю над тем, родилась ли другая школа из обычной школы. Школа — это замкнутый круг. Когда находишься внутри, варишься в этом рассоле, трудно из него выйти. Поэтому, видимо, должен быть какой-то образец, должна быть идея. Есть идея — есть школа. Без идеи, которая приходит извне, школу не сделать. Потому что мы будем повторяться, опираясь на стереотипы поведения. Поэтому что было в 90-е годы? Была попытка творческой гуманной педагогики, педагогики сотрудничества. Это был мощнейший импульс начала 90-х. Многие учителя были вдохновлены и очарованы идеей другой школы, где ребенку будет интересно, где будут раскрываться его способности, где нет бесконечного повторения, насилия. Под знаком педагогики сотрудничества у нас в стране прошли все 90-е.

«Ребенок заслуживает большего, чем просто сидеть за партой и зубрить. Ведь школьные годы — самые яркие, это лучшее время, когда формируется человек, когда он восприимчив, открыт, наиболее чувствителен к миру». Фото covcheg.org

На Западе, кстати, педагогика сотрудничества возникла в начале XX века. То есть мы опоздали почти на сто лет. И там, конечно, активно развивались идеи Монтессори, Френе, Дьюи. Меня очень вдохновил Селестен Френе — французский педагог, который революционно изменил школу. Он принес в школу типографский станок, и дети сами стали печатать на нем. Что представлял собой этот станок? Два листа формата А3, которые умещаются на парте, и буковки-литерки. Дети, которые раньше писали в тетради, стали набирать свои тексты этими литерками. Они стали писать не для учителя, а для других людей — они распечатывали эти письма и обсуждали их все вместе. А дальше — и групповая работа, и индивидуальные задания. Это школа, ориентированная на ребенка, где превыше всего человек, а не некие нормативы и стандарты.

«Школа сейчас в таком грустном состоянии, что ее не ругает только ленивый»

— Но, говоря вашими же словами из одной заметки в прессе — «к чему школа, когда всюду, где ловит вай-фай, есть Википедия»?

— Школа сейчас в таком грустном состоянии, что ее не ругает только ленивый. И все больше среди родителей тех, кто переводит детей на домашнее обучение, говоря: «Мы не будем водить их в школу, они сами все выучат с помощью компьютера». Да, это устойчивый тренд современного образования. Отчасти я поддерживаю этих людей, потому что жалко отдавать десять лет ребенка в пустоту. Я даже не говорю по поводу казарменности школы — грустно от бездумья, от того, что эти десять лет будут просто убитым временем.

Поэтому, бросаясь в крайность, люди говорят, что учитель им не нужен. Мы понимаем, что к этому идет — искусственный интеллект скоро завоюет всех нас. Но где границы искусственного интеллекта? Ученик один на один с компьютером или с книгой сможет прочитать, выучить, рассказать, но он не сможет одного — поставить вопроса. В то время как самое главное в обучении — это ключевой момент — уметь удивиться, усомниться, задать вопрос. И это возможно только в разговоре с другим человеком. Можно всего Шекспира и иностранный язык выучить с помощью компьютера. Но нужен собеседник, чтобы задавать хорошие провокационные вопросы. И только в этом смысле современная школа может себя оправдать. Передача знаний через компьютер осуществляется лучше, чем через учителя. Компьютер обыграл человека в шахматы, в го, и передавать знания компьютер умеет значительно лучше любого человека. Но он не умеет сомневаться. А это нужно. И вообще современное образование мыслится не в виде готовых ответов, а, скорее, в виде вопросов, которые человек ставит в своем уме. Желательно, чтобы выпускник школы был озадачен, удивлен, чтобы он вышел с огромным списком непонимания и желанием постигать этот мир всю свою жизнь. Мне кажется, это и есть образование.

— В Финляндии уже тестируют первых роботов-учителей, преимущество которых перед людьми-учителями в том, что они не устают и их нельзя вывести из себя. Но ведь учитель — это не только передатчик знаний, в нашей истории учитель был также примером нравственности. К классному руководителю ученики ходили на протяжении всей жизни…

— Как к батюшке… Мне кажется, это такая ностальгическая картина. Уходящая натура. Предмет ностальгирования главным образом для районных учителей: мол, были времена… Но надо понимать, что это воспоминания о той эпохе, когда учитель и врач были два единственных образованных человека в поселке. Но этого больше не будет никогда. Поэтому сожалеть и пускать слезу можно сколько угодно, но, мне кажется, это недостойно настоящего учителя. Мы понимаем, что действительно через интернет ребенок за две секунды может узнать все, что он хочет, что он раньше узнавал за месяцы. И тем же самым компьютером ребенок пользуется значительно лучше учителя. Поэтому не будем всхлипывать. Этого прежнего состояния, когда подходили и говорили «Господин учитель…», не будет. Давно уже пора слезть с пьедестала, иначе мы все порастем мхом. Эта натура ушла, это средние века. Учитель должен не о своем статусе думать, а о том, кем он сегодня может быть для подростка.

Что касается нравственного идеала, то этот вопрос вообще не обсуждается. Про некоторые вещи говорить неприлично. Разумеется, если учитель не очень хороший человек, он должен уйти из школы.

Можно всего Шекспира и иностранный язык выучить с помощью компьютера. Но нужен собеседник, чтобы задавать хорошие провокационные вопросы. И только в этом смысле современная школа может себя оправдать

— Но почему все-таки профессия учителя не пользуется таким же уважением и почетом в обществе, как еще лет пятьдесят назад?

— Мне кажется, что учителя должны перестать думать о почтении и авторитете. Потому что авторитет сегодня уже не может быть статусным — просто из-за того, что ты учитель. Авторитет остался, но это больше не авторитет власти (я имею в виду здесь не только политическую власть, но и власть знания, о которой говорил Мишель Фуко). Раньше могли существовать некоторые люди, которые знали что-то, чего не знали другие. И это позволяло им управлять и манипулировать людьми. Сейчас этого нет. Если тебе нужен авторитет, завоевывай его. Мы в старшей школе пытаемся многие вопросы решать коллективно, на сборе класса, в совете школы, где ученики могут рассказать обо всем, поставить любую проблему, которая их волнует. И мне кажется, что это основа новых отношений между учителем и учеником. Учитель сегодня — тот, кто готов слушать, обсудить.