Садры Максутов: как кучер генерал-губернатора Финляндии Магнитку строил
История татарской семьи на протяжении трех веков от уральского историка
Директор магнитогорского филиала Института истории им. Ш. Марджани Салават Ахметзянов сегодняшнюю авторскую колонку, написанную для «Реального времени», посвятил своему деду по материнской линии — Садры Максутову. Этот предок нашего колумниста работал кучером у известного генерал-губернатора Финляндии Николая Бобрикова (о котором финны позже вспомнят в песне «Нет, Молотов»), а впоследствии оказался в спецпоселке первостроителей Магнитогорска.
Семья в трех веках
Садртдина Максутова, деда (бабая) по матери, я никогда не видел, так как он умер задолго до моего рождения. Но с самого раннего детства он незримо присутствовал в моей жизни. Его образ многократно воскрешался рассказами о нем моей бабушки (аби) Раузы, а также дяди (абы) Ибрагима и тети (апы) Шамсии, и, наконец, более всего моей матери (ани) Камарии. Я решился обнародовать эти воспоминания лишь потому, что они очень сильно отражают взаимозависимость «большой» истории страны в целом с «малой» историей обычной татарской семьи в диахроническом срезе трех веков.
Если моя фамилия Ахметзянов была получена моим дедом по отцу на заре советской власти как производная от имени прадеда Ахметджана (и это свойственно большинству татарских фамилий), то фамилия Максутов уходит в глубь столетий. Давность и устойчивость этой фамилии является указанием на дворянское и даже княжеское происхождение ее носителей, а также на их возможную роль в далеком прошлом в качестве «служилых татар». Удивляет совпадение фамилии и имени моего деда и известного татарского просветителя, политического деятеля Садртдина Максудова. По возрасту они были почти сверстниками и имели реальную возможность встречаться в Петербурге начальных дореволюционных лет прошлого века. Далее следует рассказ моей матери, подкорректированный с учетом того, что вспоминали о дедушке другие члены его семьи.
Рассказ Максутовой (Ахметзяновой) Камарии (1928 г. р.). На службе в Хельсинки и Петербурге
Я родилась в деревне Сюндюково Буинского (Тетюшского района) Татарстана, которая была родной для моего отца и его предков на протяжении нескольких столетий. Отец мой, Максутов Садртдин (1873 г. р.), родился в обычной крестьянской семье и по достижении 21 года был в качестве рядового солдата забран на военную службу, проходившую недалеко от Петербурга.
Отслужив положенные годы, он отправился в тогдашнюю российскую столицу, где устроился рабочим в механические мастерские. Затем ему удалось поступить кучером к генерал-губернатору Финляндии Бобрикову, у которого работал пару лет вплоть до убийства того финским террористом в июне 1904 года в Гельсингфорсе (Хельсинки). Садры вспоминал, что генерал был по-военному строг, но справедлив. Однажды отец вез зимой на санях Бобрикова по столице. Вдруг тот крикнул ему: «Стой! У меня золотые очки куда-то в снег улетели! Поищи их за санями». Садры минут пятнадцать копался вокруг в сугробах, а затем генерал спокойно сказал: «А черт с ними! Поехали! Потом другие такие куплю!»
После трагической смерти своего хозяина отец был принят разнорабочим в царский Зимний дворец в штат вспомогательного состава. Дело в том, что татар в те годы ценили как работников за исполнительность и трудолюбие, трезвый образ жизни и, что еще немаловажно, за отсутствие склонности к революционной деятельности. Из окон дворца Садртдин воочию видел события 9 января 1905 года, так называемое «кровавое воскресенье». Отец рассказывал, что громадная толпа людей, подпираемая сзади, двигалась к дворцу, и это было неостановимо, хотя им пытались объяснить, что царя здесь в данный момент нет и встреча с ним невозможна. Призывали разойтись, но тщетно. Когда стало ясно, что эта людская масса скоро ворвется в помещения, начали стрелять, что и привело к гибельным для многих последствиям.
Поправив свое материальное положение, Садры купил хорошую лошадь с бричкой, что позволило ему начать индивидуальную трудовую деятельность в качестве тогдашнего питерского «таксиста». Он приобрел небольшой домик в Василеостровском районе и женился. В 1917 году в Петербурге начались нарастающие революционные волнения, которые мой отец не понял и не принял, поэтому решил вернуться свою родную деревню.
Вернувшись на родину
Ко времени возвращения в деревню Садры прожил с женой уже полтора десятка лет, но она оказалась бездетной, хотя ему было уже 44 года и, как человеку крестьянского склада, очень хотелось иметь детей. Поэтому в 1918 году он женился во второй раз на моей будущей матери Раузе (1890 г. р.). Уже через год у них родился старший сын Ибрагим, затем последовали дочь Шамсия, сын Исхак и дочь Камария.
Отцу и матери, чтобы прокормить такую большую семью, приходилось много работать. У них имелось на подворье небольшое количество домашней скотины, а также были земельные участки, на которых выращивались пшеница и овощи. Их крестьянское хозяйство не было товарным, то есть производило продукты лишь для собственного потребления. Очень помогало то, что Садртдин был мастером на все руки, поскольку имел долгое питерское прошлое, поэтому в деревне у него было прозвище Садры Питерский.
На речке соорудил водяную мельницу, которой за небольшую плату пользовались односельчане. Дома поставил крупорушку, также приносившую небольшой доход. Кроме того, отец выполнял разнообразные кожевенно-сапожные работы и занимался починкой часов, швейных машин и всякой домашней утвари. Наемных работников, батраков у нашей семьи не было. У нас жил глухонемой мальчик-сирота, которого родители взяли к себе из жалости, что пропадет в одиночку с голоду. Он посильно работал наравне со всеми и на равных сидел-кушал за общим столом. Когда в 1951 году я и моя мама единственный раз посетили Сюндюково, то виделись с этим мальчиком, выросшим в мужчину. Он пригласил нас к себе домой, всячески угощал и жестами выражал благодарность за все хорошее, что ему было сделано.
К сожалению, не осталось фотографий Садры петербургского периода. Когда он вернулся в свою родную деревню, то через какое-то время к нему пришел местный мулла и сказал, что мусульманину не подобает иметь подобные изображения и посоветовал их сжечь. Что и было сделано.
Наш дом был всегда полон соседскими детьми, которым очень нравилось общаться с нашим отцом, потому что он был общительный человек, склонный к веселью и шуткам. Садры часто мастерил для детворы какие-то незатейливые игрушки, а также любил рассказывать сказки и занимательные истории.
В ссылку на Южный Урал
В конце 1920-х годов в нашей деревне был организован колхоз и отца постоянно уговаривали в него вступить. Но отказывался, заявляя: «Все имущество отдам в колхоз, а как потом семью буду кормить? Колхозом управляют лодыри да пьяницы. И почему я должен им подчиняться?».
В конечном счете, наша семья была раскулачена и в конце июля 1931 года сослана в Магнитогорск. В конце 1990-х годов мной была получена справка о реабилитации, в которой было перечислено семейное имущество: небольшой бревенчатый дом, сарай, лошадь, корова и четыре овцы. На «кулацкое богатство» оно явно не тянуло. В момент раскулачивания у родителей было четверо детей, включая меня — младшую трехлетку. Мама преодолевала все тяготы тяжелого пути в товарном вагоне, будучи на сносях.
По прибытию на место ссылки, нас, по рассказам старших, поселили с еще несколькими семьями в большую брезентовую палатку, стоявшую в продуваемой ветрами голой ковыльной степи. И там, в нечеловеческих условиях, на земляном полу моя мама родила сына Саидгарея, который прожил лишь месяц и умер. В конце октября нашу семью перевели в саманный барак Старосеверного спецпоселка, где в декабре скончался мой пятилетний братик Исмагил. Сама я несколько раз тяжело болела, ведь различных эпидемий при такой скученности людей в бараках хватало, да голод и холод не способствовали укреплению здоровья. Не знаю как, но выжила. Аллах миловал.
Воспоминания детства связаны с чувством постоянного голода, непрерывными мыслями о еде. Обычным явлением были крысы, мыши, клопы. Более десятка лет были посвящены ежедневной борьбе со вшами, которые кишели в головах и по телам, в складках одежды. На время помогала сдача одежды в вошебойки или «жарилки», которые уничтожали вошь при высокой температуре.
Чтобы выжить в этих ужасных условиях приходилось все время работать каждому члену семьи независимо от возраста. Помню, как часами искала кизяк для топлива, ходила далеко за водой, стояла в многочасовых очередях для получения продуктов по карточкам. Именно крепкая крестьянская закалка нашей семьи и ее единство помогали преодолевать все трудности. Продуктовые пайки были очень скудными, поэтому без ведения личного подсобного хозяйства было не выжить. Люди по разным причинам не имевшие его буквально, что называется, пухли с голода. На выделенных нам земельных участках мы сажали картошку, капусту и свеклу, сеяли пшеницу. Не один год держали молочную козу, а также кур. Поэтому каждый день приходилось очень много ходить пешком, преодолевая такие расстояния, которые современному городскому человеку, возможно, показались бы непосильными.
«Считаю большой удачей, что трудности бытия прошлого пробудили невероятную жажду жизни, которая пока не угасает во мне по сию пору». На фото Камария Максутова (Ахметзянова), 2016 г.
Быт налаживается
Отец как настоящий крестьянин той поры очень любил лошадей. На магнитогорской ссылке первые десять лет использовались десятки тысяч лошадей. Поэтому отец достаточно быстро нашел привычную работу конюха, которой он занимался до самых своих последних дней. Работа коневозчика была небезопасной, особенно к 1937 году, когда начались массовые репрессии. По разным причинам временами наблюдался активный падеж лошадей. И независимо от причин карательные органы обвиняли в намеренной диверсии тех, кто на них ездил и ухаживал. В Магнитогорске были арестованы и расстреляны многие сотни конюхов. По счастью, Садры миновала эта участь.
Постепенно к концу 1930-х годов наша жизнь улучшилась в плане продовольствия и жилищных условий. Стало не так голодно, бараки были уже не общими без перегородок, а с отдельными комнатами. Очередная волна испытаний пришла с началом войны в июне 1941 года, которая вновь утяжелила и усложнила существование. Сильным ударом для меня стала смерть отца, умершего в начале лета 1942 года прямо у меня, тогда тринадцатилетней, на глазах. Вероятно, непомерные многолетние физические и нервно-психические нагрузки, а также отсутствие элементарной медицинской помощи оборвали его жизнь раньше возможного срока.
Язык моего «раскулаченного» детства был татарским, как, впрочем, у подавляющего большинства сосланных татарских детей. Поэтому для нас на спецпоселке была создана школа №35 с преподаванием на родном языке. Там я и закончила «семилетку», после которой поступила в медицинское училище.
Владение русским языком с годами становилось все глубже не без помощи многочисленных подруг по поселку и по учебе. Мое сознание изменялось и развивалось в соответствии с новыми вызовами времени. После получения диплома медучилища удалось поступить на исторический факультет Магнитогорского педагогического института, который успешно закончила в 1953 году. Наличие этих двух профессий, медработника и учителя, затем мне очень помогло как в профессиональном, так и лично-семейном плане. Пять лет работала фельдшером-терапевтом в поликлинике, а потом больше четверти века — учителем истории в школе.
В 1953 году вышла замуж за парня тоже из бывших спецпереселенцев. Муж мой, Ахметзянов Харис, долгие годы трудился в качестве инженера-доменщика. В браке родила двух сыновей, которые выросли успешными и порядочными людьми и сегодня являются опорой и радостью в моей уже весьма немолодой (89 лет) жизни.
Предельно суровые испытания в долгие годы униженного, рабско-крепостного состояния на магнитогорской ссылке кого-то ломали и уничтожали, а кого-то закаляли и укрепляли. Считаю большой удачей, что трудности бытия прошлого пробудили невероятную жажду жизни, которая пока не угасает во мне по сию пору.