«Если в конституции не будет четкого указания на суверенитет республики, мы отправим вас в рай»

Объединить нельзя ассоциировать

— Борис Леонидович, вы один из авторов Конституции Татарстана…

— Да, я написал главу о национально-государственном устройстве Республики Татарстан. Теперь ее в том виде не существует, она называется «Об административно-территориальном устройстве Республики Татарстан». В той главе были статьи о нашем суверенитете, которые потом «вылетели». Кроме того, я написал закон о президенте Республики Татарстан — вместе с Шаймиевым, в его присутствии. Этот закон позже целиком вошел в конституцию отдельной главой.

— К этому мы еще вернемся, а пока, если позволите, такой вопрос — почему для составления статей основного закона обратились именно к вам? И кто к вам обратился?

— В 1990 году Верховный совет Татарской республики образовал Конституционную комиссию в составе 39 человек во главе с Шаймиевым (тогда он был председателем Верховного совета). В эту комиссию вошли политики, депутаты и пять преподавателей юрфака нашего университета, в том числе я. Это произошло после принятия Декларации о государственном суверенитете Татарстана 30 августа 1990 года. В ней, собственно, и говорилось о необходимости приступить к подготовке конституции (на основе декларации).

Я, кстати, был и одним из авторов декларации. Как это было? В 1990 году большая группа политиков и ученых набросала ее первый текст. Этот проект мы опубликовали в газете «Советская Татария», и затем он был внесен на рассмотрение сессии Верховного совета. И огромная часть депутатов сочла его слишком «просоюзным». Была образована редакционная комиссия, которая должна была учесть многие замечания депутатов, занимавших, так сказать, более националистические позиции. Текст сразу же начали править, и фактически он был дезавуирован.

— Какие, к примеру, статьи были пересмотрены?

— Не могу вам сейчас точно сказать. Никто этих деталей и не припомнит. Помню, что убрали положение о том, что мы находимся в составе РСФСР. В комиссии, в которую вошел и я, были разногласия, однако большинством голосов был принят текст декларации в том виде, в котором его все знают. Там указывалось, что мы суверенное государство, что наши законы обладают верховенством на территории Татарстана, а Россия почти не упоминалась. То есть был принят жесткий вариант.

Возвращаясь к нашей теме — члены Конституционной комиссии были разбиты на рабочие группы, распределенные «по главам» будущего документа. В группе, которой руководил я, были пять-шесть человек и среди них оказались депутаты, которые жестко выступали за суверенный статус республики. Вопросы решались демократическим голосованием, у нас были споры.

Мы разработали проект Конституции (это уже 1992 год) и вынесли его на рассмотрение сессии. Поднялась большая буча. Наш проект стали резко критиковать, особенно Байрамова, Сафиуллин и другие. Снова создали редакционную комиссию, парламент заседал несколько дней, и к 6 ноября, последнему дню работы сессии, почти все вопросы были согласованы

Кто-то даже написал мне такую анонимку: «Господин Железнов, если в нашей конституции не будет четкого указания на суверенитет республики, мы отправим вас в рай». Когда увидел эту записку на своем столе на кафедре, сразу пошел к Шаймиеву. Говорю ему: «Минтимер Шарипович, я даже не татарин. Угроза серьезная». А он отвечает: «Да я такие угрозы каждый день получаю». Я ему: «Но у меня нет милицейского поста около моего дома. Короче, я ухожу из Конституционной комиссии». В этот момент зашел Лихачев (Василий Лихачев — в 1990-1991 гг. председатель Комитета конституционного надзора РТ, позднее вице-президент РТ, председатель Госсовета РТ, ныне — член ЦИК РФ, — прим. ред.). Шаймиев говорит ему: «Железнов больше не хочет работать в Конституционной комиссии». А тот в ответ: «Отдайте его мне». Но все равно меня таскали на заседания комиссии. Мы разработали проект конституции (это уже 1992 год) и вынесли его на рассмотрение сессии. Поднялась большая буча. Наш проект стали резко критиковать, особенно Байрамова, Сафиуллин и другие. Снова создали редакционную комиссию, парламент заседал несколько дней, и к 6 ноября, последнему дню работы сессии, почти все вопросы были согласованы. В первоначальном тексте «Российская Федерация» упоминалась только два раза и в родительном падеже.

— Формулировка референдума марта 1992 года в этом проекте была?

— Да, была. Но не в 123-й статье как сейчас. В 61-й статье было указано, что Татарская республика — демократическое государство, объединенное (вот здесь собака зарыта) с Российской Федерацией Конституцией России, Конституцией Татарстана и Договором о разграничении полномочий.

Часть депутатов категорически возражала против слова «объединенное». Многие националисты в Верховном совете были в принципе против «объединения», они считали, что мы уже вышли из России. Они не хотели даже указывать на какую-либо связь с Российской Федерацией. Причем, если помните, текст критиковала и пророссийская часть парламента, уже со своих позиций. В общем, накануне последнего заседания Шаймиев собрал пятерых ученых из состава комиссии. И спросил меня как государствоведа: «Я слышал, что есть такое понятие, как ассоциированное членство». Я ответил, что да, есть, например, Пуэрто-Рико — ассоциированный член США, у них тесные связи, в американском Конгрессе присутствуют два представителя Пуэрто-Рико с правом совещательного голоса.

И вот наступило 6 ноября. Все основные главы конституции приняты, но опять поднимается буча вокруг 61-й статьи. Многие другие статьи вытекали из нее — например, что наши ребята служат в армии Российской Федерации только по договоренности с Татарстаном, что республика определяет, где им служить; что все содержимое недр нашей земли принадлежат Татарстану; и так далее. Надо было решать, кто мы.

Уже было 5 часов вечера, все устали, вокруг здания бушует море из людей в зеленых повязках. Тогда Шаймиев вышел на трибуну и предложил записать не «объединенное», а «ассоциированное государство». Это произвело эффект: каждый понял это слово в меру своих знаний. Большая часть депутатов ведь не были юристами, они восприняли слово «ассоциированная» как противовес «объединенному», то есть как будто мы не входим в РФ.

В общем, Шаймиев выступил и тут же предложил поставить эту формулировку на голосование. И буквально все проголосовали за. А в подвале для нас уже были накрыты столы. Проголосовали — и пошли водку пить. Все были довольны.

Когда рухнул Советский Союз, все автономные республики продолжали оставаться субъектами РФ, а мы оказались в подвешенном состоянии. Надо было решать вопрос — кто мы?

— С того момента прошло 25 лет. Скажите, как вы оцениваете этот документ сейчас?

— Конечно, Конституция Татарстана служила неким образцом. Башкиры основательно отталкивались от нее. Меня приглашали в Башкортостан, я проводил экспертизу их проекта. Представители Республики Саха, Тувы приезжали к нам, знакомились с нашими законами. Декларацию, насколько я помню, мы приняли четвертыми, а вот в конституционном строительстве были, так сказать, флагманом.

— Вы сказали, что писали закон о президенте в его присутствии. Какие были пожелания со стороны Минтимера Шариповича?

— Никаких. Я с ним советовался, когда писал, но мы все делали с чистого листа. Я не брал никаких источников и аналогий. Как мы представляли этот статус — так и писал. Два дня у него в кабинете.

— Но какой-то вектор он задавал?

— Вектор был задан декларацией и всем ходом событий.

Правовая коллизия

— А как отреагировала на принятие конституции Москва?

— Это большой разговор. Напомню, Ельцин был здесь 8 августа 1990 года, до принятия нашей декларации. Тогда в битком набитом зале УНИКСа он сказал ту самую фразу: «Берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить». Потом он вышел, мы его окружили, и он опять это повторил. Так вот, когда он выступал в УНИКСе, я отправил ему записку, предложив изменить статус автономной республики и обсудить эту проблему. Тогда я писал докторскую диссертацию на эту тему.

Он назначил мне встречу 1 сентября в 9 часов 15 минут в Белом доме. Я приехал, мы поговорили. Борис Николаевич тогда заявил: «Я уверен, что республика всегда будет с Россией. И разговоры о выходе республики будут сняты». Вернувшись в Казань, я доложил Шаймиеву о нашем разговоре. Но когда мы приняли декларацию, Ельцин помалкивал. Потому что для него это была конкуренция с Горбачевым. 26 апреля 1990 года Верховный совет СССР принял закон, в котором автономные республики, наряду с союзными, были названы субъектами союзной федерации.

— Это означало приравнивание?

— Нет. Приравняли на словах, автономии оставались субъектами второго сорта. Но Горбачев — в том числе этим — рассчитывал, что автономные республики поддержат его в борьбе с Ельциным. Но Союз рухнул. И все автономные республики, кроме нашей, в своих декларациях записали, что они входят в состав РСФСР. У нас же отмечалось, что мы суверенная республика, что на нашей территории действуют те законы РСФСР, которые не противоречат нашему законодательству. Это было практически объявление суверенного государства. То есть, когда рухнул Советский Союз, все автономные республики продолжали оставаться субъектами РФ, а мы оказались в подвешенном состоянии. Надо было решать вопрос — кто мы?

Мы еще в декларации предусмотрели заключение договора с Россией на равных. И мы начали переговоры о нашем статусе. По указу Шаймиева была создана комиссия (я в ней тоже состоял), которую направили в Москву. Возглавил ее Лихачев. Ельцин своим указом образовал свою комиссию во главе с государственным секретарем РФ Геннадием Бурбулисом.

123-я статья нашей Конституции говорит, что ее первая статья (о статусе республики) может быть изменена только референдумом. А российский закон о референдуме 2002 года категорически запрещает субъектам выносить на референдум вопрос их статуса. Круг замкнулся

И в августе 1991 года, за несколько дней до ГКЧП, мы встретились в здании Белого дома. Вышли навстречу друг другу, тепло поздоровались, поскольку многие были хорошо знакомы. В их комиссию входил министр юстиции Николай Федоров, мой бывший студент. Он вообще нарушил этикет: увидев меня, бросился, поднял, стал кружить. Тут заходит председатель Совета министров: «Вы что делаете?!».

А потом сели и начали ругаться. Ругались долго, по-настоящему, целых два дня. Приняли протокол: решать все проблемы политическим путем и уважать стремление сторон к повышению своего статуса. Это известный документ от 14 августа 1991 года, он стал основой дальнейших переговоров, результаты которых учитывались при подготовке нашей конституции. Наши делегации встречались потом еще несколько раз (я к тому моменту ушел из комиссии).

В конце концов была выработана общая договоренность, в соответствии с которой мы в своей конституции сочинили вот такую связь с Российской Федерацией. А Россия у себя это не учла. И в соответствующей статье Конституции РФ мы были обозначены просто как входящие в состав федерации, наряду с другими республиками и областями. Получилось так, что их статья не соответствовала нашей. И такое противоречие есть и сегодня: «там» мы просто в составе, а здесь у себя сохранили первую статью: мы суверенное государство, мы связаны договором. Да, в российской конституции тоже есть упоминание о субъектах-государствах, точнее о «республиках (государствах)». Но слово «суверенное» оттуда вылетело. А в договоре от 1991 года значилось, что мы «республика (суверенное государство)». То есть у нас сохраняется это положение (за исключением полномочий, переданных Российской Федерации).

И у нас сегодня проблема. В первой статье нашей Конституции говорится, что мы суверенное государство, объединенное с Российской Федерацией конституциями и договором. А договора нет. Что делать?

123-я статья нашей Конституции говорит, что ее первая статья (о статусе республики) может быть изменена только референдумом. А российский закон о референдуме 2002 года категорически запрещает субъектам выносить на референдум вопрос их статуса. Круг замкнулся.

— Какой выход предложили бы вы сами?

— Я пока не вижу прямого выхода. Необходимо какое-то политическое решение. Наше руководство этот вопрос сейчас не поднимает. Я был на мероприятии, на котором отмечалось 25-летие конституции, и я так понимаю, никто не знает, что с этим делать. Они подняли шум по поводу татарского языка, а насчет этого как будто договорились. Но — никуда не денешься, статья-то есть, и вопрос так или иначе надо будет решать.

Моя единственная идея передать дело на рассмотрение Конституционного суда РФ. Или в наш Конституционный суд. Пусть они ломают голову. Так что мы опять на распутье.