«Бабич»: соединить вместе краткий курс истории Башкурдистана и выжимку стихов молодого поэта

Создание икон

История с фильмом Булата Юсупова «Бабич» немного напоминает историю иконы «Блаженная Матрона благословляет Иосифа Сталина». В 2008 году она некоторое время была выставлена в одном из храмов Санкт-Петербурга, получила скандальную известность и даже отдельную статью в википедии. Где она «запрятана» теперь, никто не знает — дело тогда кончилось не только «изгнанием» иконы, но и отставкой настоятеля храма. Но ее авторы и сторонники из церковной среды явно ожидали более благополучного исхода, поэтому «подстраховались». Икона написана как бы по всем канонам: святая Матрона Московская — в центре, над головой ее нимб, в общем, формально все, как положено. Фактически же понятно, что настоящий герой здесь — известный всем человек в серой шинели и смазных сапогах. Пусть он и не в центре композиции и без нимба, и поклоняться вроде как предлагается не ему.

Башкирские кинематографисты поступили похожим образом. В центре и с нимбом у них Шайхзада Бабич — культовый национальный поэт, погибший в возрасте 24 лет в вихре Гражданской войны. Сбоку и без нимба — Ахмед-Заки Валиди, лидер башкирского национально-освободительного движения. Представить сегодня фильм «Валиди», снятый на государственные деньги, наверное, сложно. В девяностые, в «суверенном Башкортостане» такое вполне могло получиться. Да и то сказать: переименование в честь него одной из центральных уфимских улиц (бывшая Фрунзе), республиканской библиотеки (бывшая им. Крупской) вызывало глухое роптание даже в те годы. Лидер, на протяжении нескольких смутных лет пытавшийся воплотить в жизнь идею башкирской автономии, не важно — с белогвардейцами ли, большевиками ли, с чёртом лысым — прожил жизнь, материала которой хватило бы на несколько авантюрных романов, что даже удивительно для человека с обликом чеховского типа — интеллигентного профессора в очках.

В центре и с нимбом у них Шайхзада Бабич, культовый национальный поэт. Сбоку и без нимба — Ахмед-Заки Валиди, лидер башкирского национально-освободительного движения

Он, в общем, и был профессором, выпустившим уже позже, в Турции, ряд трудов по истории мусульманского мира. В начале двадцатых он находился в вихре вполне кинематографических событий, где большевистские застенки чередовались с встречами с Лениным. Но фильмов и вообще полноценного «культа» Валиди в Башкирии нового времени так и не сложилось. Не последнюю роль в этом сыграли сложные отношения стамбульского профессора с вузами нацистской Германии, поездки в Рейх, а затем и тюремный срок, назначенный турецким судом после окончания Второй мировой — за «пантюркистскую деятельность».

Enfant terrible из медресе «Галия»

В свою очередь, фигура Шайхзады Бабича не вызывает особых споров. Талантливый молодой поэт, активно печатавшийся в многочисленных газетах, альманахах и боевых листках, которых много издавалось в те годы: предреволюционная ситуация, революция, Гражданская война — все это означало болезненный всплеск печати и общественной мысли. Тысячи голосов, тысячи мнений, неразбериха. Хаос, в том числе национальной борьбы за независимость, когда не-историку сегодня трудно разобраться: что делало одно Башкирское правительство, что делало другое, что такое Малый Курултай и где тогда большой, кто за что голосовал в Оренбурге, что там были за заговоры против атаманов и т. д. и т. п. Что в этой ситуации делал молодой поэт Шайхзада Бабич? Понятно, что писал стихи, отдавая предпочтение сатире и теме освобождения башкир; возглавлял то газету, то молодежную организацию; входил то в Шуро, то в структуры Башревкома… В общем, в 1919 году он был убит красноармейцами, и то, что на тот момент он был уже на стороне красноармейцев, не должно удивлять. Это характеристика не Шайхзады Бабича (о котором, вообще говоря, известно не так уж и много), а времени.

Каким он был? Исходя из всей этой лихорадки фактов, спрессовавшихся в каких-то два-три года, воображение рисует такого холерика, гиперактивный типаж вроде Рудольфа Нуреева. Отчасти байопик, снятый Булатом Юсуповым, таким ожиданиям отвечает, изображая поначалу такого enfant terrible из медресе «Галия». Заглавный герой в исполнении Ильгиза Тагирова всюду шумно опаздывает, врывается в залы, производит переполох, он как чертик из табакерки — и частенько вышучивает, кстати, свой непрезентабельный облик. Долю здоровой шизофреничности привносят мистические сны, которые он то и дело видит. Огромный клоп, пожирающий лицо молодого человека, метания того, ослепленного, по бесчисленным комнатам и явные цитаты из «Превращения» Кафки — это что-то новенькое для башкирского кино на госзаказовскую тему.

Отчасти байопик, снятый Булатом Юсуповым, таким ожиданиям отвечает, изображая поначалу такого enfant terrible из медресе «Галия»

Однако смешение стилей становится слабым местом картины Булата Юсупова и вообще, и в частности. «Вообще», потому что фильму очевидно не хватило цельности ударного высказывания: неординарный герой терпит поражение в столкновении со скрупулезным сценарием. На него медленно наезжает, как каток, историческая выверенность, обилие имен, дат и фактов, и тут уж ни у каких шизофренических клопов нет никаких шансов спастись. Черно-белая эстетика фильма нет-нет, да и напомнит, как в «Броненосце Потемкине» Эйзенштейн нашел выход для фанатичного, иступленного «главного высказывания»: вручную раскрашенный флаг, красное пятнышко. От «Бабича», одного из первых полнометражных произведений башкирского кино, такого цельного высказывания дождаться не удается. В частности же — «сумасшедший» Бабич не очень сочетается с тяжеловесной эстетикой сталинского кинематографа в ряде сцен. Когда благоговейный Мажит Гафури смотрит на молодого «преемника» лучащимся взглядом, громыхает благородный пафос, в правильных позах замирает на втором плане эпический Ахмед-Заки Валиди.

Краткий курс истории Башкурдистана и внушительная подборка стихов Бабича

Главным оружием кинематографа-1948 в таких сценах становятся стихи, которые Бабич торжественно начинает читать в любом интерьере в ответ на многочисленные просьбы, и то, что этот процесс не сопровождается никаким движением души, кроме чего-то парадного (то есть поэт не знает ни смущения, ни нежелания, ни сумеречного состояния), нехорошо напоминает высказывание Ахматовой о том, что стихи не должны литься, как из водопровода. Желание создателей фильма вместить в экранное пространство не только краткий курс истории Башкурдистана, но и внушительную подборку основных стихов Бабича, понятно и в чем-то даже оправдано: несмотря на культовый статус, поэта не слишком-то активно переводят. Но, может быть, стихи стоило ввести в фильм каким-то параллельным потоком. Это бы хорошо сочеталось со «странностями» героя и наполнило бы их бóльшим смыслом. А если бы случилась удачная, прорывная идея режиссера относительно того, как эти стихи могут присутствовать в фильме, это могло бы стать тем самым «красным флагом Эйзенштейна».

Без этого молодой поэт на глазах превращается в статичный монумент, тем более что места для чего-то, кроме геополитики, в его душе в конце концов не находится: у сценаристов и режиссера не остается времени на то, чтобы развить, например, любовную линию. Она чахнет на глазах, ограничившись, в итоге, двумя мимолетными встречами с понравившейся Шайхзаде девушкой. Апофеозом проезда «катка по творчеству» становится сцена, в которой члены башкирского правительства объясняют башкирской армии, что вот вчера мы воевали с красными, а сегодня переходим на их сторону. Ропот, непонимание, конфликт. Казалось бы, Ахмед-Заки Валиди с трудом подыскивает слова. Но вот стоящий перед ним «народ» сам начинает подсказывать аргументы, совсем как в советском кино доцветовой эпохи — наивно, устами такого же костюмного народа, объясняли зрителю лукавые резоны Брест-Литовского мира или «нашего ответа Чемберлену». Тем не менее Валиди вызывает выступить Бабича — и тот, не дрогнув ни мускулом отяжелевшего лица, начинает читать правильное стихотворение, то есть колебаться вместе с линией партии.

Валиди вызывает выступить Бабича — и тот, не дрогнув ни мускулом отяжелевшего лица, начинает читать правильное стихотворение

«Мы не красные и не белые, мы башкиры»

На самом деле, Булат Юсупов все-таки нащупал саспенс именно в этом. И, будучи более развитым, это ощущение перевело бы фильм на новый уровень. И обилие исторических фактов и имен, которыми загроможден сценарий, оказалось бы его сильной стороной. В какой-то момент зритель начинает терять нить, понимание, что и зачем происходит: зачем заговор против атамана Дутова, почему против Колчака, почему кто-то кого-то убил, и черная кровь эффектно потекла изо рта на фоне паровозных колес. С кем встречается Бабич, кто именно это из его собратьев по беззаботным годам в медресе, почему они сумрачно толкуют о расхождении во взглядах, если уже непонятно — у кого какие взгляды, и никто их не озвучивает. Где вообще находится Бабич. Это не праздный вопрос. Если поначалу еще понятно, что вот он едет из Уфы в Троицк, вот в Оренбург (рядом с Караван-сараем его эффектно окружает русский фольклорный ансамбль), вот, кажется, в Казань или Челябинск, или… Тут зритель уже перестает улавливать: мрачные интерьеры нетопленых меблированных комнат сменяют один другой. Бабич все хаотичнее мечется по «большому Башкортостану». Вот если бы «докрутить», развить это ощущение. Довести до абсурда — здесь, пожертвовав всеми прочими «клопами».

Ключевой тезис, не раз повторенный экранным Ахмед-Заки Валиди, — «Мы не красные и не белые, мы башкиры» — обрастает, словно клубком, большими и малыми курултаями, взаимоисключающими съездами, тактическими союзами, стратегическими заговорами. Возможно, как-то так и было в действительности: чтобы окончательно разобраться в этом даже век спустя, Башкирия еще ждет своего Льва Гумилева, который объяснит ей ее 1920-е, и, может быть, ждет и своего романа «Зулейха открывает глаза». Фильм «Бабич» вряд ли претендует на такую роль, протоколируя факты, но позволяет хотя бы отдаленно ощутить масштабы хаоса и ветров истории.