«Бабич»: соединить вместе краткий курс истории Башкурдистана и выжимку стихов молодого поэта

Создание икон

История с фильмом Булата Юсупова «Бабич» немного напоминает историю иконы «Блаженная Матрона благословляет Иосифа Сталина». В 2008 году она некоторое время была выставлена в одном из храмов Санкт-Петербурга, получила скандальную известность и даже отдельную статью в википедии. Где она «запрятана» теперь, никто не знает — дело тогда кончилось не только «изгнанием» иконы, но и отставкой настоятеля храма. Но ее авторы и сторонники из церковной среды явно ожидали более благополучного исхода, поэтому «подстраховались». Икона написана как бы по всем канонам: святая Матрона Московская — в центре, над головой ее нимб, в общем, формально все, как положено. Фактически же понятно, что настоящий герой здесь — известный всем человек в серой шинели и смазных сапогах. Пусть он и не в центре композиции и без нимба, и поклоняться вроде как предлагается не ему.

Башкирские кинематографисты поступили похожим образом. В центре и с нимбом у них Шайхзада Бабич — культовый национальный поэт, погибший в возрасте 24 лет в вихре Гражданской войны. Сбоку и без нимба — Ахмед-Заки Валиди, лидер башкирского национально-освободительного движения. Представить сегодня фильм «Валиди», снятый на государственные деньги, наверное, сложно. В девяностые, в «суверенном Башкортостане» такое вполне могло получиться. Да и то сказать: переименование в честь него одной из центральных уфимских улиц (бывшая Фрунзе), республиканской библиотеки (бывшая им. Крупской) вызывало глухое роптание даже в те годы. Лидер, на протяжении нескольких смутных лет пытавшийся воплотить в жизнь идею башкирской автономии, не важно — с белогвардейцами ли, большевиками ли, с чёртом лысым — прожил жизнь, материала которой хватило бы на несколько авантюрных романов, что даже удивительно для человека с обликом чеховского типа — интеллигентного профессора в очках.

Он, в общем, и был профессором, выпустившим уже позже, в Турции, ряд трудов по истории мусульманского мира. В начале двадцатых он находился в вихре вполне кинематографических событий, где большевистские застенки чередовались с встречами с Лениным. Но фильмов и вообще полноценного «культа» Валиди в Башкирии нового времени так и не сложилось. Не последнюю роль в этом сыграли сложные отношения стамбульского профессора с вузами нацистской Германии, поездки в Рейх, а затем и тюремный срок, назначенный турецким судом после окончания Второй мировой — за «пантюркистскую деятельность».

Enfant terrible из медресе «Галия»

В свою очередь, фигура Шайхзады Бабича не вызывает особых споров. Талантливый молодой поэт, активно печатавшийся в многочисленных газетах, альманахах и боевых листках, которых много издавалось в те годы: предреволюционная ситуация, революция, Гражданская война — все это означало болезненный всплеск печати и общественной мысли. Тысячи голосов, тысячи мнений, неразбериха. Хаос, в том числе национальной борьбы за независимость, когда не-историку сегодня трудно разобраться: что делало одно Башкирское правительство, что делало другое, что такое Малый Курултай и где тогда большой, кто за что голосовал в Оренбурге, что там были за заговоры против атаманов и т. д. и т. п. Что в этой ситуации делал молодой поэт Шайхзада Бабич? Понятно, что писал стихи, отдавая предпочтение сатире и теме освобождения башкир; возглавлял то газету, то молодежную организацию; входил то в Шуро, то в структуры Башревкома… В общем, в 1919 году он был убит красноармейцами, и то, что на тот момент он был уже на стороне красноармейцев, не должно удивлять. Это характеристика не Шайхзады Бабича (о котором, вообще говоря, известно не так уж и много), а времени.

Каким он был? Исходя из всей этой лихорадки фактов, спрессовавшихся в каких-то два-три года, воображение рисует такого холерика, гиперактивный типаж вроде Рудольфа Нуреева. Отчасти байопик, снятый Булатом Юсуповым, таким ожиданиям отвечает, изображая поначалу такого enfant terrible из медресе «Галия». Заглавный герой в исполнении Ильгиза Тагирова всюду шумно опаздывает, врывается в залы, производит переполох, он как чертик из табакерки — и частенько вышучивает, кстати, свой непрезентабельный облик. Долю здоровой шизофреничности привносят мистические сны, которые он то и дело видит. Огромный клоп, пожирающий лицо молодого человека, метания того, ослепленного, по бесчисленным комнатам и явные цитаты из «Превращения» Кафки — это что-то новенькое для башкирского кино на госзаказовскую тему.

Однако смешение стилей становится слабым местом картины Булата Юсупова и вообще, и в частности. «Вообще», потому что фильму очевидно не хватило цельности ударного высказывания: неординарный герой терпит поражение в столкновении со скрупулезным сценарием. На него медленно наезжает, как каток, историческая выверенность, обилие имен, дат и фактов, и тут уж ни у каких шизофренических клопов нет никаких шансов спастись. Черно-белая эстетика фильма нет-нет, да и напомнит, как в «Броненосце Потемкине» Эйзенштейн нашел выход для фанатичного, иступленного «главного высказывания»: вручную раскрашенный флаг, красное пятнышко. От «Бабича», одного из первых полнометражных произведений башкирского кино, такого цельного высказывания дождаться не удается. В частности же — «сумасшедший» Бабич не очень сочетается с тяжеловесной эстетикой сталинского кинематографа в ряде сцен. Когда благоговейный Мажит Гафури смотрит на молодого «преемника» лучащимся взглядом, громыхает благородный пафос, в правильных позах замирает на втором плане эпический Ахмед-Заки Валиди.

Краткий курс истории Башкурдистана и внушительная подборка стихов Бабича

Главным оружием кинематографа-1948 в таких сценах становятся стихи, которые Бабич торжественно начинает читать в любом интерьере в ответ на многочисленные просьбы, и то, что этот процесс не сопровождается никаким движением души, кроме чего-то парадного (то есть поэт не знает ни смущения, ни нежелания, ни сумеречного состояния), нехорошо напоминает высказывание Ахматовой о том, что стихи не должны литься, как из водопровода. Желание создателей фильма вместить в экранное пространство не только краткий курс истории Башкурдистана, но и внушительную подборку основных стихов Бабича, понятно и в чем-то даже оправдано: несмотря на культовый статус, поэта не слишком-то активно переводят. Но, может быть, стихи стоило ввести в фильм каким-то параллельным потоком. Это бы хорошо сочеталось со «странностями» героя и наполнило бы их бóльшим смыслом. А если бы случилась удачная, прорывная идея режиссера относительно того, как эти стихи могут присутствовать в фильме, это могло бы стать тем самым «красным флагом Эйзенштейна».

Без этого молодой поэт на глазах превращается в статичный монумент, тем более что места для чего-то, кроме геополитики, в его душе в конце концов не находится: у сценаристов и режиссера не остается времени на то, чтобы развить, например, любовную линию. Она чахнет на глазах, ограничившись, в итоге, двумя мимолетными встречами с понравившейся Шайхзаде девушкой. Апофеозом проезда «катка по творчеству» становится сцена, в которой члены башкирского правительства объясняют башкирской армии, что вот вчера мы воевали с красными, а сегодня переходим на их сторону. Ропот, непонимание, конфликт. Казалось бы, Ахмед-Заки Валиди с трудом подыскивает слова. Но вот стоящий перед ним «народ» сам начинает подсказывать аргументы, совсем как в советском кино доцветовой эпохи — наивно, устами такого же костюмного народа, объясняли зрителю лукавые резоны Брест-Литовского мира или «нашего ответа Чемберлену». Тем не менее Валиди вызывает выступить Бабича — и тот, не дрогнув ни мускулом отяжелевшего лица, начинает читать правильное стихотворение, то есть колебаться вместе с линией партии.

«Мы не красные и не белые, мы башкиры»

На самом деле, Булат Юсупов все-таки нащупал саспенс именно в этом. И, будучи более развитым, это ощущение перевело бы фильм на новый уровень. И обилие исторических фактов и имен, которыми загроможден сценарий, оказалось бы его сильной стороной. В какой-то момент зритель начинает терять нить, понимание, что и зачем происходит: зачем заговор против атамана Дутова, почему против Колчака, почему кто-то кого-то убил, и черная кровь эффектно потекла изо рта на фоне паровозных колес. С кем встречается Бабич, кто именно это из его собратьев по беззаботным годам в медресе, почему они сумрачно толкуют о расхождении во взглядах, если уже непонятно — у кого какие взгляды, и никто их не озвучивает. Где вообще находится Бабич. Это не праздный вопрос. Если поначалу еще понятно, что вот он едет из Уфы в Троицк, вот в Оренбург (рядом с Караван-сараем его эффектно окружает русский фольклорный ансамбль), вот, кажется, в Казань или Челябинск, или… Тут зритель уже перестает улавливать: мрачные интерьеры нетопленых меблированных комнат сменяют один другой. Бабич все хаотичнее мечется по «большому Башкортостану». Вот если бы «докрутить», развить это ощущение. Довести до абсурда — здесь, пожертвовав всеми прочими «клопами».

Ключевой тезис, не раз повторенный экранным Ахмед-Заки Валиди, — «Мы не красные и не белые, мы башкиры» — обрастает, словно клубком, большими и малыми курултаями, взаимоисключающими съездами, тактическими союзами, стратегическими заговорами. Возможно, как-то так и было в действительности: чтобы окончательно разобраться в этом даже век спустя, Башкирия еще ждет своего Льва Гумилева, который объяснит ей ее 1920-е, и, может быть, ждет и своего романа «Зулейха открывает глаза». Фильм «Бабич» вряд ли претендует на такую роль, протоколируя факты, но позволяет хотя бы отдаленно ощутить масштабы хаоса и ветров истории.