Новости раздела

«Мой белый калфак»: как советские татары и американские мухаджиры оказались одинаково несчастливы

В Камаловском театре показали пронзительный спектакль о чувстве Родины

«Мой белый калфак»: как советские татары и американские мухаджиры оказались одинаково несчастливы
Фото: realnoevremya.ru/Максим Платонов

Накануне в Татарском академическом театре им. Камала прошел пресс-показ спектакля по далеко не новой пьесе Ильдара Юзеева «Мой белый калфак», поставленного Фаридом Бикчантаевым. Пьеса, написанная в перестроечное время, удивительным образом оказалась вневременной, что точно угадал постановщик. Сегодня на большой сцене ТГАТ им. Г. Камала пройдет премьера этого спектакля. Корреспондент «Реального времени» побывал на мероприятии.

Первая постановка в Казани

Ильдар Юзеев написал «Мой белый калфак» в 1989 году, во времена, как тогда было принято говорить, «перестройки и нового мышления». Если вспомнить страну в то время, то пьеса, несомненно, смелая. Многое в ней называется своими именами. В Казани пьеса Юзеева не ставилась, одна из известных постановок была осуществлена в начале девяностых в Уфе.

Но за эти три-четыре года, что прошли с момента написания пьесы до момента постановки, мы уже жили в другой стране. И «лихие девяностые» с их бесконтрольностью и отсутствием четких ориентиров сейчас можно воспринимать отчасти как короткую, немного карикатурную оттепель.

Главный режиссер Камаловского театра Фарид Бикчантаев, взяв в работу пьесу Ильдара Юзеева, удивил многих: как правило, произведения, созданные в социально-активное время на рубеже 80-х и 90-х, грешат излишней публицистичностью. Но Бикчантаев, тонкий и чуткий художник, меньше всего подвержен конъюнктуре. Беря в руки самый, казалось бы, неожиданный материал, умеет находить и вскрывать пласты, невидимые на первый взгляд, но важные и даже болезненные.

Конец 80-х — начало 90-х, когда нам казалось, что мы получили относительную свободу и государство, потчевавшее нас многие десятилетия тотальной ложью, больше не будет ее нам навязывать, ознаменовались проектами, связанными с телемостами. Имена Фила Донахью, Леонида Золотаревского, Владимира Познера были у всех на устах. Новая культура — культура диалога, неожиданных вопросов, окно в запретный доселе для многих мир — ворвалась на советское еще телевидение. Фабула спектакля «Мой белый калфак» строится на таком телемосте, соединившем татар Советского Союза и Америки.

Время мухаджиров?

На сцене выстроено две телестудии — в Казани и в Сан-Франциско (сценография Сергея Скоморохова). Две ведущие — американская татарка Сафия (Люция Хамитова) и ее коллега из Казани Клара (Раушания Юкачева). Работают телекамеры, горят мониторы — мы словно присутствуем на телемосте в режиме реального времени, мы словно сами его участники.

Практически все они, кого пригласили пообщаться с соотечественниками, если уж впрямую не несчастны, то несчастливы. Все они, даже те, что живут на исторической Родине, в Казани — мухаджиры, беженцы. Причина у тех, что живут в Америке — реальная утрата родной земли, вынужденный по разным, чаще драматическим, причинам отъезд. Причина у живущих в Казани — все еще витающий в воздухе, впитанный на генном уровне страх, заставивший словно уйти во внутреннюю эмиграцию. Даже ценой предательства близких.

Когда-то один из самых известных эмигрантов-татар Рудольф Нуриев объяснял, что не испытывает чувства ностальгии, потому что взял за правило одну поговорку: «Хочешь жить в Риме — веди себя как римлянин». «Это лучшее средство от ностальгии», — говорил во время приезда в Казань Нуриев, тем не менее часто вспоминавший, что Казань — не чужая ему земля, а родина его матери.

Но не все могут вести себя «как римляне», кому-то вдруг да пригрезится то ли в снах, то ли наяву белый калфак — символ родины, матери, рода. И чувство сиротства прочно поселится в подсознании. И об этом тоже спектакль Фарида Бикчантаева. И исторические аллюзии он вызывает вполне определенные и четкие.

Режиссер выстраивает «Мой белый калфак» как-то бережно и осторожно, раскапывая одну драму за другой — художника-авангардиста (блистательный Искандер Хайруллин), которому на родине грозила психушка. Знаем, были такие случаи, когда не вписывающийся в общие рамки талант отправлялся в дом скорби. Бойца татарского легиона (Ильдус Ахметзянов), который по прошествии лет боится за родных и друзей в Советском Союзе и отрекается от своего имени. Его матери в Казани (Рузия Мотыгуллина). Потомка «той самой» семьи Акчуриных (Азгар Шакиров), отказавшегося от родных и от ученика по идейным соображениям.

Человек за все платит сам — в этом основоположник соцреализма был прав. Человек имеет право быть гражданином мира, выйти замуж или жениться, уехав в другую страну, найти где-то новую интересную работу. Это добровольный выбор. Мухаджирами добровольно не становятся. Телемост, выстроенный на сцене, показал определенный срез, когда вынужденная эмиграция, вроде бы благополучная жизнь на чужбине и несвобода, институт запретов на родине делают человека одинаково несчастными.

Впрочем, в спектакле Фарида Бикчантаева, как и во всех его постановках, множество пластов. Один из них — кто мы? Люди, принадлежащие своему роду, к народу, среди которого рождены, или родства не помнящие? Белый калфак — это не просто символ рода, это — соломинка, за которую цепляются герои. Образ, пришедший из любимой народом песни, вырастает в метафору.

У Бикчантаева, несомненно, режиссера-романтика по типу творчества, что неоднократно подтверждали его постановки, нет и не может быть жирной точки в финале. Ведь и в жизни точки ставятся нечасто. В спектаклях главного режиссера Камаловского театра всегда есть воздух и ощущение безоглядной дали. Той самой небольшой цезурки перед паузой, которая иногда имеет значения больше, чем длинный монолог. Так и в новой его работе.

В студии гаснет свет, актеры выносят стулья на авансцену, садятся, глядя в зал, и мы встречаемся с ними глазами. И это — не фронтальная мизансцена, коей могла бы быть. Просто минута тихого диалога с залом, в котором, возможно, есть мухаджиры. Они ведь бывают в разные времена, и могут быть ими, даже живя на родине. И актеры поют песню про белый калфак, про то, как было раньше хорошо и все были вместе. Поют тихо, но слушать их невозможно без кома в горле.

Если забыть высокопарные слова, чувство родины бывает всяким. Оно может внезапно пронзить воспоминанием, явиться незваным сном, от которого проснешься на мокрой подушке. Это может быть запах, звук, неожиданное слово. Все, что напомнит родные голоса и дым Отечества, напомнит «песни ветровые» и «слезы первые любви».

Особенно острым чувство утраченной родины бывает осенью. Как правило, в самой середине октября, когда двор в Казанском кремле пылает пожаром листьев.

P. S. Трудно, практически невозможно писать о новой работе Фарида Бикчантаева через несколько часов после просмотра. Трудно, потому что гражданское мужество, поэзия народной души, корректная публицистика существуют в ней в идеальных пропорциях, и это требует более тщательного осмысления, без эмоций. Впрочем, отсутствие эмоций и спектакли Бикчантаева — две вещи несовместные.

1/38
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов
  • Максим Платонов


Татьяна Мамаева, фото Максима Платонова

Новости партнеров