«Объятия змеи»: «Амазонская одиссея» в поисках Священного Грааля, или почему иногда 2x2=5 и это нормально

«Объятия змеи» (El Abrazo de la Serpiente, 2015) Чиро Гуэрры

Кино любопытно уже на уровне синопсиса: оно не документально, но снято по реальным дневникам исследователей, немца Теодора Кох-Грюнберга и американца Ричарда Эванса Шултса. Первый путешествовал по Амазонии в самом начале XX века – в 1909 году, умер в 1924 году там же, его помощник переслал дневники в Германию, где они и были изданы. Второй – почти наш современник, был в Амазонии по следам Теодора – в 1940-м, умер не так давно, в 2001-м. Дневники эти поразительны по содержанию, и кино от этого кажется еще более магическим и непостижимым. С самого начала нам показывают сердитого молодого индейца Карамакате (шаман из вымершего племени – их истребили белые колумбийские «каучуковые бароны»). Он собирается убить двоих в лодке, приближающейся к берегу: в ней индеец другого племени («предатель», одевающийся по-западному и не сражаюшийся с «белыми» до смерти) и немецкий исследователь Теодор. Теодор болен, другие шаманы посоветовали ему обратиться к Карамакате, который только и мог бы ему помочь. После того, как Теодор заверяет шамана, что его племя не вымерло полностью и он готов отвезти его к сородичам, шаман снимает с немца побочные болезненные эффекты, обещая вылечить окончательно. Но сможет он это сделать, если только они найдут загадочное растение «якруна». Все трое отправляются по Амазонке в путь.

Затем нам показывают другого «белого», американца, 30 лет спустя интересующегося, как подсказывает нам Википедия, галлюциногенами (а какой «кастанеда» в XX веке не интересовался мескалином и пейотлем?). Эванс, будущий соавтор Альберта Хоффмана, открывшего ЛСД, в 1940 году прибыл в джунгли, прочитав старые дневники Теодора, где упоминалась «якруна». Он нашел Карамакате, но тот уже глубокий старик, который мало что помнит. «Я всю жизнь занимаюсь растениями», — говорит «белый» индейцу вместе приветствия. «Это самое здравое, что я слышал от «белых», — отвечает шаман. «Белый» предлагает шаману деньги, если тот отведет его к месту произрастания загадочной «якруны» (якобы панацеи). Шаман смеется: «Муравьи любят деньги. Я – нет. Они не кажутся мне вкусными». Тогда «белый» предлагает ему листья коки (тоже своего рода деньги: у инков они использовались в качестве торгового эквивалента), но Карамакате стар настолько, что уже не помнит, как правильно их готовить! И Эванс великодушно готовит коку на костре. Карамакате плачет: совсем ничего не умеет. Говорит, что забыл и путь к «якруне», и предлагает самому Эвансу найти «якруну» при помощи Карамакате. Американец замечает на камнях рядом с домом шамана странный рисунок, похожий на карту, и решает, что эта карта местонахождения «якруны». «Не карта ли это? Не Карамакате ли нарисовал ее?» Карамакате не помнит. «Камни говорили со мной, отвечали на мои вопросы, потом линия прервалась и воспоминания ушли… Теперь я пустой. Чулачаки!». Теперь Карамакате вновь садится на лодку, и они с Эвансом пускаются в одиссею по водам величественной Амазонки.

Путем хитрого и завораживающего внутрикадрового (и не только) монтажа кино меняет время действия, показывая то первую, то вторую одиссею. Карамакате молодой, Карамакате старик. Карамакате просит сбросить с лодки чемоданы немца, иначе она потонет; Карамакате просит разгрузить лодку американца. Только Амазонка все та же, неизменная, пугающая и прекрасная. Фильм снят в черно-белом изображении, за что некоторые зрители предъявляют претензии: мол, чудные цвета Амазонии оказались принесены в жертву необязательному эстетству. Но надо отдать должное, с визуальной точки зрения «Объятия змеи» – настоящая кинематографическая драгоценность: так Амазонию, кажется, не снимал никто.

В фильме есть и магические сны, связывающие белых и индейцев, и снящаяся во сне карта-рисунок, и споры о том, как правильно передавать знания, и потребление разных психогаллюциногенных напитков, которые, как живые, как боги, как демоны, умеют открывать сознания только безгрешных – на остальных «дух лианы» не действует. «Якруна» в случае обоих «одиссей» – с одной стороны, всего лишь повод, макгаффин, триггер путешествий. Но одновременно и аналог «голубого цветка» немецких романтиков и Священного Грааля средневековых рыцарей. Которые даются и открываются, как мы знаем, только избранным – «парсифалям», святым, прозревшим.

Сложно избавиться современному зрителю от аллюзий к лентам Вернера Херцога о «белом безумии» (в частности, к «Агирре, гнев Божий» об испанской экспедиции 1560-1561 годов в поисках Эльдорадо и «Фицкарральдо» о конфликте мании величия «белого» с менталитетом индейцев). К «Апокалипсису» Мела Гибсона и «Апокалипсису» Фрэнсиса Форда Копполы. Так, например, в «Объятиях змеи» американец привез в Амазонию граммофон: «музыка меня утешает». Выкинув за борт по просьбе шамана все остальное, он оставляет только его, зачаровывая себя и индейца бетховенскими гармониями, ночью на берегу Амазонки им кажется, что их уносит в ускользающий потусторонний мир. Сразу вспоминается финальная сцена «Фицкарральдо», где герой Клауса Кински утешает себя музыкой на граммофоне. Но в пользу нового фильма говорят аутентичные дневники, написанные задолго до известных нам лент реальными «белыми», а не выдуманными ницшеанскими гордецами.

Отношения между индейцами и «белыми» так же конфликтны, как и во времена гибсоновского «Апокалипсиса», даром, что на дворе XX век. На каучуковых плантациях могилы замученных индейцев, в джунглях промышляют безжалостные «каучуковые бароны», работникам на плантациях отрубают руки. Но почти ничего из этого в кадре мы не увидим: сама картинка происходящего в начале века складывается у нас постепенно. От параллелей с «Апокалипсисом сегодня» тоже не уйти. И эти параллели сногсшибательны! Замечательно то, что, если верить дневникам немца и американца, тут ничего не придумано: все так и было. Даже если предположить, что кто-то из исследователей нафантазировал, ведь тогда и сами фантазии сходятся!

Судите сами. В начале XX века одиссея из трех человек причаливает к берегу, прибывая в одно из амазонских поселений, где их встречает капуцин-монах с ружьем: поселение оказывается «Миссией святого Антония Падуанского». Здесь, к неудовольствию Карамакате и индейца-помощника немца, монах воспитывает индейских детей в католических ценностях (и запрещает им говорить на родном языке). Священник, конечно, малоприятный, но, во-первых, все-таки пустил поужинать наших героев. Во-вторых, он не украл детей для миссии, а напротив, спас сирот, оставшихся после резни племен, устроенной бандитами-плантаторами. Но Карамакате, разъярившись в ответ на реплики монаха о том, что индейские верования от дьявола и вообще в Амазонии сплошь каннибалы, пошел и приготовил индейским ребятишкам какую-то шаманскую еду, назвав католиков сумасшедшими, которые «едят своего Бога!» (см. Евхаристия). Вечером монах наказывает детей поркой, привязывая их к столбу (справедливости ради, пороли в «Европах» и белых детей). Индеец-помощник, не стерпев детских криков… убивает монаха. В итоге, несмотря на протесты немца, наши герои оставляют детей одних на произвол судьбы (или «духа лианы»), отправляясь дальше на поиски «якруны». Спрашивается, кто тут более виноват? Кажется, ответ очевиден, но есть, конечно, разные мнения.

Но это еще не все! В 1940 году американец со стареньким Карамакате прибывают на то же место, следуя маршруту 1909 года. И находят там детишек, выросших в монахов-индейцев, ставшими в итоге фанатиками под руководством новоявленного Мессии, похожего на Христа, и, очевидно, колумбийца по происхождению. Он – местный Савонарола. Индейцы на коленях ходят вокруг монастыря, каются, бьют себя плетьми. В случае неповиновения им предлагается убить себя. Грешников распинают заживо. Нашим героям грозило последнее, но в силу того, что их приняли за волхвов (!), а шаман «освятил» варево Мессии шаманскими галлюциногенами, «монастырь» сходит с ума. Мессия кричит монахам-последователям, предлагая себя: «Ешьте, это тело Бога!» И монахи, конечно, Мессию, больше похожего на полковника Курца, сожрали. Заживо. В ответ на обвинение американца в отравлении индейцев Карамакате пожимает плечами: «Это Маку, они не рождены от анаконды. Они не совсем люди». «Ты говоришь как каучуковый барон», — с презрением бросает ему Эванс.

Действительно, случившееся (даже если американец немного пофантазировал) оказалось блестящей метафорой. Налицо маленький социум, живший по своим правилам (вам они не нравятся? – но так вы там и не живете!). Да, он создан вмешательством «белых», это печально. Но вот в социум приходят чужие люди и разрушают его. 30 лет спустя перед нами социум с еще более чудовищными, по нашим меркам, правилами. Ну как же его не переделать, аж руки чешутся! Результат вмешательства извне – каннибализм. У большинства сторонников социального прогресса взгляд на историю как на некую Вавилонскую башню, где люди на 526-м этаже, попивая мартини, сплевывают на «ненормальное общество», жившее когда-то на 6-м этаже (хотя даже по форме получается, что без 6-го этажа не было бы и 526-го), или на «ненормальное общество», живущее в одно время с жителями 526-го этажа – на 524-м. Но не исключено, что история – это не вертикальный процесс (прогресс), а горизонтальный. Как амазонские джунгли.

История – жуткий, но и прекрасный лабиринт, где общества разного рода кружатся сотни и тысячи лет, перекрикиваясь друг с другом, вступая в войны и строя свои маленькие системы в поисках золотого века, идеального государства и царствия небесного на земле. В поисках Эльдорадо! Какие-то участки лабиринта, казалось бы, давно покинутые и поросшие мхом, вновь оказываются полны посетителей, чьи историки и политики утверждали, что этот этап был пройден давным-давно. «Что же мы тогда тут делаем, — спрашивают удивленно жители этого участка, — и как мы сюда попали?». Где-то относительно лучшие условия (детей не бьют, руки не отрубают), где-то худшие, но в целом все равны хотя бы в отношении пресловутого счастья/несчастья. Как справедливо писал когда-то Константин Леонтьев: «Статистики нет никакой для субъективного блаженства отдельных лиц; никто не знает, при каком правлении люди живут приятнее». Но, конечно, высокие стены лабиринта не позволяют утверждать этого с полным на то основанием: каждому обществу хочется быть лучшим, чем иные. Общества в настоящем кажутся себе лучше (прогрессивнее!), чем «дикие» общества прошлого. «Обществам прошлого» возразить на это нечего, ибо они превратились в косточки, а то и костяную пыль под ногами современных толп, кружащих по тем же коридорам, но надменно уверенных в своем превосходстве.

Надменность и уверенность в превосходстве в «Объятиях змеи» олицетворены западными исследователями, которые, спасибо, что не с оружием в руках, пришли насаждать свои ценности (с оружием здесь уже побывали их предки). Показательны два эпизода. В первом старенький Карамакате спрашивает у американца, сколько берегов у Амазонки. Ответ: два. «Откуда ты знаешь?» — «Вот один, а вон другой. Один плюс один равно два» — «Откуда ты это знаешь?» — «Потому что это так! Один плюс один равно два». — «Ошибаешься. У этой реки три, пять, тысяча берегов. Дети это понимают, а ты нет. Река – это ребенок анаконды. Мы узнали это в наших снах, но это правда. И она намного реальнее вашей «реальности». Американец лезет в карман за картой, индеец вырывает ее из рук и выкидывает в кусты: «Что ты видишь? Мир такой огромный. Но ты выбрал видеть только это. Мир говорит. А я просто умею слушать». И предлагает послушать хотя бы музыку предков «белых», то есть Бетховена, которая и укажет путь к таинственному растению.

Тот же иррационализм и магическое видение мира, веру в сверхъестественное и волшебное Карамакате демонстрирует в сцене, где после того, как американец пытался убить шамана (который выразил презрение, что тот искал «якруну» лишь для получения чистого каучука – для будущей победы Америки над Японией и нацистской Германией), индеец предлагает ему выпить напиток «медора каапи, самое чудодейственное средство». «Оно существовало еще до сотворения мира, еще до схождения змеи. Оно тебя отведет к ней. Она огромная, страшная на вид, но ты ее не бойся. Ты должен позволить ей обвить тебя. Ее объятия перенесут тебя в древние места, где нет ни жизни, ни ее зачатков». «Я пытался тебя убить. Я не заслужил этого», — отвечает американец. «Я тоже тебя убил. Раньше, в какой-то момент, вчера, 40 лет назад, 100… а может быть, миллион лет назад. Но ты вернулся. Я не должен был учить свое племя. Я должен был научить тебя. Дай им больше, чем они хотят. Принеси им песню. Расскажи им все, что ты видел и чувствовал. Вернись как цельный человек», — призывает Карамакате.

Наверное, это не великое кино. Бог с ним. Есть фильмы (и книги), которым не обязательно быть великими в эстетическом смысле слова. Этот прекрасен по-другому. Скорее как жест. Жест отчаянный и безнадежный. Как реквием и причитание по умершему. Можно соглашаться с тем, что дважды два – четыре, или думать, что дважды два – пять. Главное, говорит нам реквием, не лезть со своим Пифагором в чужую волшебную арифметику. Каннибализм там, война на смерть, дикие алгебраические неравенства, многоженство, вера в других богов, божков или демонов. Мы к вам не лезем, и вы оставьте нас, пожалуйста, в покое. Золотая середина взглядов на многообразие мира, мифов и обществ доходит до некоторых только сегодня. А до многих она еще долго не дойдет.

Финал – кубриковский: единственные цветные эпизоды в фильме галлюцинаторные, в духе «Космической одиссеи». Еще там есть старые оригинальные фото Карамакате и других индейских вымерших племен. Но сам финал не так уж важен. Как не была важна на самом деле и «якруна». А важна надпись в самом конце: «Дневники являются единственными описаниями многообразной культуры Амазонки. Посвящается народам, чьи песни мы никогда не узнаем». Вот про это и кино.

Кадры из фильма — facebook.com/elabrazodelaserpiente