Охота и пиршественные столы Востока на выставке в «Эрмитаже»
В Казань приехала коллекция редких экспонатов, связанная с четырьмя странами БРИКС — Египтом, Ираном, Индией и Китаем
Пиршественные залы, ароматы далеких земель и живописные сцены охоты — все это собралось в Казани под сводами выставочного центра «Эрмитаж-Казань». Сорок шесть экспонатов, тщательно отобранных для проекта, объединили традиции светских мероприятий четырех великих культур, раскрывая исторический контекст пиров и охоты в Египте, Иране, Индии и Китае.
Чем пахнут страны Востока
Шатер на входе встречает гостей выставки как старый друг. Низкий стол, вокруг которого мысленно выстраиваются гости пира, тянет нить в далекие времена. Здесь, в выставочном центре «Эрмитаж-Казань», открылась экспозиция «Мужи благородства спешат ко двору… Пир и охота в странах Востока». Она воссоздает светскую жизнь и обычаи великих империй. На первый взгляд — тихий уголок, но стоит остановиться, поднести к лицу ароматическую колбу и прислушаться: запах пиона мягко наполняет зал, и вы будто перенеслись на сотни лет назад, в Китай.
«Пир — это не просто еда, это политическое событие», — напоминает куратор выставки и научный сотрудник Отдела Востока Государственного Эрмитажа Константин Петров. Все начинается с деталей. Например, китайский аромат. Пион и роза — главные символы китайского искусства. Их благоухание воссоздает атмосферу светского празднества. А рядом — ароматы Египта: морской шлейф, смешанный с сухостью пустыни, парадоксально, но точно передает дух страны, где плодородие Нила соседствовало с засушливыми землями.
Экспонаты поражают не столько количеством, сколько символизмом. Китайская бронзовая курильница и скульптура сокольничего с соколом, будто готового сорваться в охоту, соседствует с персидскими лакированными коробками, украшенными миниатюрными сценами охоты. Эти предметы, согласно Петрову, уже скоро пополнят постоянную экспозицию Эрмитажа в Санкт-Петербурге, но пока гостят в Казани.
Одна из главных особенностей выставки — разделение на шесть тематических блоков. Каждый блок посвящен либо отдельному региону, либо группе культур, которые тесно взаимодействовали друг с другом. Страны БРИКС — Египет, Иран, Индия и Китай — здесь не просто современная политическая коалиция, а культурные гиганты, чье наследие органично переплетается. Металл, керамика, фарфор, лаки — материалы, которые использовались в искусстве этих стран, становятся средством передачи тонкостей светской жизни.
Императорские символы и традиции Китая
Выставка в Казани переносит нас в мир тщательно скрытых от посторонних глаз ритуалов и символов. Особое внимание здесь уделено Китаю — стране, где пиршество и охота были не просто развлечением, а тонкой игрой политики, идеологии и власти. Ключевым текстом, отражающим это, стал древний китайский памятник «Ши-цзин» — «Книга песен». Именно она вдохновила на название выставки: фраза «Мужи благородства спешат ко двору...» — это отсылка к далекой эпохе, где пышные застолья еще воспевались поэтами и мыслителями. Но с приходом конфуцианства этот образ затмил строгий ритуал.
Итак, перед нами — китайский император. Фигура сакральная, идеологически непогрешимая. Он не развлекается, не утопает в пирах, как правители Запада, а каждый его шаг регламентирован. Конфуцианские добродетели диктуют правила, и пир превращается в демонстрацию верности традициям. Однако, как подчеркивает Константин Петров, в потаенных залах скрывались изысканные утехи — «это была закрытая жизнь двора», не являемая на всеобщее обозрение.
Выставленные здесь предметы искусства — свидетели этой эпохи. Вот простое белое блюдо из фарфора, которое, по словам Петрова, может показаться европейцу даже чересчур скромным. Ни броского декора, ни ярких росписей. Но не стоит недооценивать простоту. Императорская мастерская создала это блюдо специально ко дню рождения императора Канси в 1713 году. Его чисто белая поверхность лишь по краю украшена золотыми картушами с драконами, а в центре — иероглиф «долголетие». Этот скромный с виду предмет был важным символом великого правителя. Канси, как и все маньчжурские цари, вел непростую политику сближения с китайской элитой, и такие вещи становились не только частью ритуала, но и важным элементом укрепления власти. День рождения Канси — один из немногих крупных праздников его правления. Как отмечает Петров, «император Канси с идеологической точки зрения выбрал очень правильную стратегию». Этот пир собирал мудрых старцев со всей страны, демонстрируя, как император чтит старость и укрепляет свой имидж.
Но не только фарфор имел значение в этих ритуалах. Большое белое блюдо с яркими росписями выделяется на фоне других экспонатов. В отличие от первого, это — экспортный товар, созданный для европейских ценителей. На его поверхности сцена, на которой изображены китайские чиновники, они беседуют и ведут переговоры. «Сюжет рассказывает историю о взаимоотношениях правителя со своими сотрудниками», — объясняет Петров. Сложная, детализированная работа фарфоровых дел мастеров точно попадала в европейский вкус, который жаждал экзотики и китайской изысканности.
В следующем блоке витрины внимание привлекает сцена охоты. Это фарфоровое блюдо показывает китайского всадника, который охотился на зайцев. Забавные, даже немного наивные изображения этих зверьков вызывают улыбку. «Это пример экспортного искусства», — говорит Петров, добавляя, что европейцы ценили в таких предметах именно экзотическую составляющую. Охота, как и пир, была не просто развлечением. Она носила политический и даже военный характер. В императорском Китае охота — это еще и подготовка к войне, тренировка в мирное время.
Среди этих торжественных и пышных вещей есть экспонаты, которые вовсе не предназначались для пиршественных столов. Два небольших керамических изделия — погребальная пластика эпохи Тан. Фигуры сокольничего и собачки — это дань уважения умершим. Сокольничий с соколом на перчатке и миниатюрная собачка — примеры того, как китайцы использовали керамику для создания вечных охранников, которые будут сопровождать своих хозяев в загробной жизни. Фигурка сокольничего покрыта знаменитой трехцветной глазурью, излюбленной техникой мастеров того времени. Петров подчеркивает: «Это один из наиболее ярких примеров китайского искусства эпохи Тан».
И, наконец, шахматы. Но не те, к которым мы привыкли. В Китае шахматы — это не просто игра, а почти что произведение искусства. Витрина демонстрирует лаковую доску, создавшуюся с расчетом на европейских покупателей. Китайский лак, как замечает Петров, отличается от западного. «Это сок лакового дерева, очень токсичный, образующий твердое покрытие, которое защищает предметы от насекомых, жидкости, даже кислоты». Это не просто шахматная доска, а целое произведение, дополненное фигурками из кости, украшенными «шарами в шаре» — изюминкой китайских резчиков по кости.
Индийские миниатюры: символика власти и охоты
Индийский блок выставки в Казани по праву можно назвать одним из самых изысканных. Он лаконичен и скромен по размеру, но насыщен деталями, подобно точкам, из которых складываются шедевры миниатюры. Взгляд сразу приковывают крошечные картины, которые говорят больше, чем можно себе представить. Здесь все — игра символов, а в каждой мелочи таится подтекст.
«Индия — один из основных участников выставки. Представлена в основном через индийскую миниатюру. Это произведения, созданные в Могольской Индии в XVII—XIX веках, когда страной правила династия Великих Моголов», — объясняет Константин Петров. Миниатюры эти — словно живые свидетели ушедшей эпохи, они говорили о могуществе и процветании.
Один из ключевых экспонатов — миниатюра 1830-х годов. Это сцена пышного приема Могольского императора Акбара II. В ней все, на первый взгляд, идет своим чередом — император окружен придворными, символы власти на месте. Однако, как говорит Петров, «это прием для самоуспокоения». Моголы уже не были той мощной силой, что раньше. Индия находилась под контролем британской короны, а пышные ритуалы — лишь тени былого могущества. Эта миниатюра не просто изображение — это документ эпохи, когда внешняя помпезность уже не могла скрыть истинного положения дел.
Но не все на выставке демонстрирует безнадежную эпоху. Здесь оживают образы страстных охотников, и среди них — гепарды. Да-да, те самые гепарды, которых держали при дворе для охоты. Один из ярчайших экспонатов — миниатюра XVIII века. На ней юноша, который держит хищника на тончайшем поводке. Как отмечает Петров, «это один из самых экзотических охотников нашей выставки». Гепарды при дворе были привилегией падишахов, особенно Великого Акбара. Он не умел читать, но был страстным любителем изображений, и подобные миниатюры, вполне возможно, украшали его коллекцию.
Что делает эту миниатюру уникальной? Это невероятное внимание к деталям: «Художник мельчайшими точечками воспроизводит и шкуру гепарда, и ошейник на нем, и тончайший поводок. Можно увидеть драгоценные камни на кинжале юноши», — рассказывает Петров. В этих миниатюрных штрихах — вся суть индийского искусства, где каждое движение кисти имеет значение.
Но выставка не ограничивается только миниатюрами. Внимание привлекают и предметы быта, которые олицетворяют не просто роскошь, но и целые культурные традиции. Особое место занимают предметы, украшавшие пиршественные столы. На выставке представлены два кувшина. На первый взгляд, они абсолютно одинаковы: одинаковая форма, крепления для крышек и ручек. Но созданы они в разных традициях.
Первый кувшин, фестончатый, напоминающий инжир, родом из Индии. Этот предмет был частью единого комплекта с тазиком для омовения, когда-то закрытым крышкой для слива. Его пара — кувшин из Ирана, более поздний, XIX века. И вот тут начинается настоящий визуальный пир: «Это фантастический предмет для разглядывания», — говорит Петров. На кувшине десятки сцен, от охоты до пиршеств, от фантастических существ до исторических событий в стиле того, что можно увидеть в телеграм-канале «Страдающее Средневековье». Все это выгравировано, выбито чеканкой и усердно украшено насечками, что превратило обычный кувшин в произведение искусства, которое рассказывает целую историю.
Иран: подражание и свой путь в искусстве
Иран — страна, где традиции и искусство сплетаются в узор изящных контрастов. Иранские мастера заимствовали, подражали, экспериментировали, но всегда оставались верны собственной эстетике и символике. Взгляд цепляется за керамические изделия — две изразцовые плитки и бутыль, созданные в XVII—XVIII веках. «Мы видим на иранских изразцах верных спутников человека на охоте — коня, сокола и собаку», — уточняет Петров. Три неизменных символа охоты, три друга иранского охотника. В отличие от китайских, изразцы выполнены не из фарфора, а из фаянса — материал, рожденный из стремления Ирана подражать китайским мастерам. Иранская глина пористая, но мастера нашли свой путь, покрывая ее белой глазурью и росписью, вдохновленной китайскими мотивами, тем самым создавая нечто уникальное.
Но время шло, и, как отмечает Петров, «китайское влияние на персидскую керамику ослабло, и иранские мастера вернулись к своим традиционным сюжетам». Мастера снова обратились к своим исконным техникам, позволив древним традициям возродиться. И вот мы перемещаемся к двум серебряным блюдам, яркому образцу Сасанидского Ирана VII—VIII веков. Эпоха, когда империя уже теряла свое величие, она завоевана арабским халифатом, но искусство продолжало процветать. «Эти блюда представляют нам иранских вельмож в символическом ритуале демонстрации своей силы», — объясняет Петров. Мастерство исполнения потрясает: на одном блюде изображен охотник, натягивающий тетиву, его лошадь в динамичном прыжке, лев вздыбился, кабан пытается скрыться в зарослях, но стрела, выпущенная охотником, уже пронзила его плечо.
Иранские мастера демонстрируют исключительное внимание к деталям: каждая складка одежды охотника, каждый мускул животного изображены с такой точностью, что кажется, будто эти образы вот-вот оживут.
Следующий экспонат — кальяны, воплощение слияния культур. Один из них, согласно Петрову, «сочетает в себе особенности разных стилистик». Он словно вобрал в себя мотивы Индии и Средней Азии, отразив культурный диалог, характерный для того времени. Другой роскошный кальян состоит из двух частей: его нижняя часть, выполненная в Индии, украшена техникой бидри, характерной для индийского искусства XVIII—XIX веков, а верхняя — «это уже произведение иранского искусства», подчеркивает Петров. Стальная чаша для углей украшена ажурной резьбой.
Но ни один пир, будь он в Иране или в другой восточной стране, не обходился без увеселений. Как говорил Петров, «гостям нужно показать, что вы не просто можете накормить их, но и развлечь». В витринах с лаком мы видим тонко расписанные иранские коробки XIX века. Основа этих предметов — папье-маше, покрытое лаком и расписанное в технике персидской миниатюры. На крышке одной из коробок изображена охота Фетх Али-шаха, правителя Ирана, чья фигура с бородой до колен выделяется среди спутников. Этот правитель, несмотря на утрату международного влияния Ирана, стремился воссоздать величие древних империй, обращаясь к мотивам Ахеменидов и Сасанидов.
Курильницы Египта, объединившие страны
Перемещаясь дальше по витрине, мы оказываемся в Египте — в эпохе Мамлюкского султаната. Египетские экспонаты рассказывают о времени, когда бывшие рабы стали правителями, захватив власть в XIII веке и удерживая ее до XVI века, до прихода Османской империи. Один из ключевых экспонатов из Египта — курильница. Курильницы — предметы, сквозь которые история восточных культур вырывается наружу не только в форме дыма, но и в виде символики, традиций и мастерства. Они словно мост, соединяющий ритуал и эстетику. На выставке представлены три курильницы, и каждая — отдельный рассказ.
«Это три совершенно разных предмета по форме, но с идентичным функционалом», — начинает свой рассказ Константин Петров. Первая курильница — из Египта, произведение мамлюкской эпохи. «Это небольшая, ажурная крышечка, накрывавшая сосуд с благовониями или лампой. Такая современная масленка», — добавляет Петров с легкой улыбкой. Простота этой вещи не должна вводить в заблуждение. На крышке можно увидеть символ — чашу, заключенную в картуш. Этот символ был своего рода «геральдическим знаком мамлюкской знати», поясняет Петров. В отличие от европейской аристократии, здесь знаки принадлежности к элите демонстрировали не родословную, а военные заслуги, преданность правителю и высокий статус в иерархии, где каждый был бывшим невольником, но воспитанным для военной службы. Этот маленький символ на крышке — больше, чем просто декор. Он свидетельствует о статусе владельца, которому, вероятно, курильница была изготовлена на заказ.
Следующий экспонат — это уже произведение искусства другого калибра. Это курильница XIX века в виде павлина. В нем воплотилось искусство резьбы по металлу мастеров Ирана. Павлин буквально разбирается на части: у него снимается хвост, крылья, даже голова. «А внутри — благовония, которые, источая аромат, создают впечатление, что павлин окутан дымом со всех сторон». Орнаментальная резьба по металлу напоминает о кропотливой работе мастеров, которые оживляли в своих руках фантастические существа и цветочные узоры. В этой курильнице нет ничего случайного — каждый элемент сплетен с точностью и вниманием к символам. Павлин как символ величия и благородства неслучайно украшает курильницу: его образ связан с роскошью, властью и вечной молодостью в восточной культуре.
И, наконец, третий экспонат — китайский гусь. «Он ярко отличается от остального, что представлено в этой витрине», — подмечает Петров. В отличие от предыдущих курильниц, гусь выполнен в технике литья, что характерно для китайского искусства работы с бронзой. Китайцы всегда тяготели к большим формам и использовали литье, предпочитая его ковке или чеканке. Этот гусь — разборный, как и павлин: крылья снимаются, а благовония кладут внутрь. Дым выходит через клюв, а для лучшей циркуляции воздуха под хвостом сделано отверстие в форме сердечка. Эта «милая особенность», как отмечает Петров, добавляет курильнице особый шарм.
Курильницы не просто украшали восточные дома и шатры. Они выполняли практическую функцию: распространяли ароматы, отпугивали насекомых и даже дезинфицировали помещения. В Китае курильницы могли достигать полутора метров в высоту и использовались в храмах, чтобы «подчеркнуть сакральность пространства», напоминает Петров. Эти предметы объединяют сакральное и мирское, привнося в пространство запахи древесных смол, мускуса и сандала.
Каждая вещь на выставке «Мужи благородства спешат ко двору... Пир и охота в странах Востока» — это не просто объект искусства, а часть большой истории. Будь то изящная китайская курильница или египетское блюдо, каждая из них несет на себе отпечаток эпохи, в которой была создана, и память о своих владельцах. Константин Петров в своем рассказе словно оживляет эти предметы, выводя их из статичности витрин и помещая в контекст времени, когда они использовались на пирах, в шатрах, дворцах и на охоте.
Екатерина Петрова — литературный обозреватель интернет-газеты «Реальное время», автор телеграм-канала «Булочки с маком» и основательница первого книжного онлайн-клуба по подписке «Макулатура».