Современные концепции социальной структуры Булгарского государства

3. Современные концепции социальной структуры Булгарского государства (начало XXI в.). В дальнейшем этот взгляд на социально-экономическое развитие Булгарии получил одобрение и стал использоваться в качестве базовой модели в других трудах, где практически дословно повторяются не только система доказательств, но и аргументация Ф.Ш. Хузина. Один из авторов, последовательно воспроизводивший труды предшественников, исходил из гипотезы, что укрепление государства было вызвано необходимостью «экономического и административного сопровождения» исламизации, а централизация потребовала изменения в административном устройстве государства». Эта парадоксальная мысль, пожалуй, единственное оригинальное утверждение автора. Все остальное является пересказом идей Хузина и нехитрых умозаключений, что якобы «в мусульманских государствах всегда существовали и существуют общепринятые для них общественно-правовые нормы, система взаимоотношений между членами общества, между государством и обществом, что относится к нормам земледелия и землепользования». Эта весьма спорная посылка, позволившая автору конструировать социально-экономический строй Булгарии и ее социальный строй на основе идеализированных и вневременных представлений об Арабском халифате. Поскольку мусульманские страны дают слишком разные примеры и модели, автор начинает рассуждать о «феодализации с частновотчинной формой эксплуатации», вслед за предшественниками ссылаясь на существование большого количества городищ, которые он, вслед за другими авторами, трактовал как «феодальные замки», просто ссылаясь на мнение А.П. Смирнова. Интересно, что вывод автора о том, что Булгария обладала «всеми признаками развитого феодального государства», прямо и без указания на источник заимствования списан с труда Ф.Ш. Хузина. Примерно так автор конструирует сведения о том, что он называет «правом» Волжской Булгарии, включая землевладение и налоговую систему.

Другая книга о государстве Волжской Булгарии в историко-правовом контексте построена на таких же принципах — отсутствии источниковедческого и историографического анализа, дилетантизме и незнании современной исторической литературы (самые новые книги, использованные в книге, вышли полвека назад) и без всякого знания предмета описания — Булгарии. Все это явно сказалось на ее качестве. Оно еще ниже, чем в труде А.Р. Мухамадеева. Она вообще построена на многословном описании банальных истин типа: Булгария — это государство, а значит, имеет государственный суверенитет, который означает наличие публичной власти, налогообложения, установление правовых норм и защиту этого суверенитета. Достаточно привести такую цитату: «Суверенитет Волжской Болгарии распространялся на всю территорию проживания болгар, этнического меньшинства (марийцев, мордвы, буртасов и др.). Волжская Болгария имела формальные реквизиты государства — официальные символы: флаг, герб, изображение царя». Хорошо, что автор не упомянул еще гимн, а изображение правителя в качестве символа власти в мусульманской стране — это, несомненно, большой вклад в «петербургское булгароведение».

Говоря о характере Булгарского государства, автор считает, что оно «является смешанным (то есть имеющим как признаки восточных типов государства, так и западных государств) типом государства. Это объяснимо, поскольку болгары в составе гуннов участвовали в походах в западную Европу и имели в последующем свое государство в лице Великой Болгарии. Поэтому неудивительно, что ими в государстве Волжская Болгария были использованы не только традиции Востока в организации публичной власти, но и отдельные опыты организации государственной власти в Римской империи…» К сожалению, автор не раскрывает это нетривиальный тезис о возможности синтеза римского права и гуннских обычаев. Очевидно, это доступно только выходцам из советской правовой системы — «факультета ненужных вещей» (по Ю. Домбровскому). Еще более парадоксален, бездоказателен (тем более он нелеп, что автор постулирует «оформление единой народности») и совершенно перпендикулярен развитию современной науки вывод автора: «До своей гибели процессы формирования классового общества в государстве Волжская Булгария так и не получили развития и завершения». Только в системе советского государства и права классовое общество имело не только «развитие», но и «завершение». Мировая наука такими категориями, к счастью, не оперирует. А общая нелепость этого вывода состоит в том, что далее автор указывает, что на территории Булгарии известны «более 70 развалин феодальных замков». Вполне вероятно, что феодальный строй не является свидетельством «развития и завершения» классового строя, но даже в логике теории исторического материализма это было нелепостью. Одним словом, данная работа скорее нелепая попытка авторских фантазий на тему средневековой Булгарии (а с такими параметрами это могла быть любая другая средневековая страна Евразии).

Вполне очевидно, что в концепции этих авторов в целом слишком мало собственных источниковедческих наблюдений, но много ссылок на авторитеты и сомнительные компаративистские сравнения. Собственно, все подобные книги являются расширенным вариантом главы учебника «советского государства и права», с соответствующим перечнем параграфов и системой доказательств, то есть никакой, поскольку все сведения о праве, правовых обычаях и наличии законов и правопорядка случайны, отрывочны и неконкретны, а попытки заполнить лакуны компаративистскими методами не имеют ничего общего с наукой без серьезной источниковедческой проработки сведений и их анализа на предмет извлечения информации по правовой системе Булгарии. Пока же попытка сконструировать «государство и право» Волжской Булгарии должна быть признана на редкость неудачной и не представляет даже историографического интереса.

Все эти исследования в основном базировались на анализе и интерпретации сведений письменных источников, а поскольку все они известны, сходство в подходах определяло единство в выводах.

Новый анализ социальной структуры булгарского общества возможен при анализе археологических источников. Попытки подобного анализа хозяйства и культуры Волжской Булгарии являются традиционными, но в последние годы стали более интенсивными. На основе этого анализа возникла концепция социально-политического и государственного устройства Булгарии. Она ожидаемо построена на авторской интерпретации данных археологии, поскольку сведения письменных источников автор считает отрывочными и субъективными, по сути, отвергая их или используя только в том случае, если нужно подкрепить его собственные выводы. Основной вывод, который он делает на основе анализа данных письменных источников и археологии, в том, что в Булгарии XI—XII вв. «можно предполагать наличие политической, военной и религиозной элиты», но доказать это сложно, в то время как Булгария, по его мнению, была конгломератом областей во главе с автономными правителями.

Изучив структуру ремесла, автор предполагает, что «для крупных и средних городов одним из социальных слоев были профессиональные ремесленники, имевшие определенный уровень организации (возможно, типа европейского цеха)», что он обосновывает тем, что «аристократический слой населения был более характерен для городов, где выявлены редкие ювелирные украшения, элитные усадьбы с кирпичными банями, редкие и дорогие изделия…» Автор критично относится к данным письменных источников и чужим доводам, но себе позволяет любые фантазии. Его не останавливает простая мысль, что развитое профессиональное производство отнюдь не всегда ведет к созданию такого института, как «европейский цех». Например, в Китае и на мусульманском Востоке городское ремесло было весьма сложным и специализированным, но никаких «цехов» со всей присущей им властью в «коммунах» там не было. Что понимал автор под понятием «цех» и почему для аристократии этих цехов были характерны «усадьбы с банями» — непонятно. Это чистая фантазия автора. Все бани в восточных городах (а именно для них они и были, наряду с византийскими, характерны, например, на Руси кирпичные бани вообще не были известны) были не частными, а квартальными, приуроченными к мечетям и других общественным постройкам. Никакого аристократического слоя города на основе украшений (большая часть которых, кстати, найдена не в городах, а происходят из кладов из сельской местности и бань) автору сконструировать не получится.

Таким же лихим наскоком на проблему автор решает вопрос с дружинами и военно-служилым сословием, объявляя, что «сведения о ней настолько скудны, что любая попытка реконструкции является гипотетической… Предметы вооружения, найденные в подъемном материале (а таковых в музейных коллекциях с булгарских памятников большинство), без точного археологического контекста трудно однозначно связать только с булгарскими военными: они могли принадлежать и иноземным воинам… В целом имеющиеся данные не позволяют делать однозначный вывод о наличии некоей разветвленной системы булгарских «феодальных дружин» и их иерархии, как и о профессиональной булгарской армии с «рыцарскими отрядами». Критический настрой автора вполне понятен, хотя и является односторонним. «Гипотетические реконструкции» в чужих исследованиях он критикует столь же охотно, сколько сам их создает. Здесь он поступает совершенно так же. Отбросив мнение о военных дружинах, он вспоминает о находке 12 пластин от доспеха XI—XII вв. и на этом основании строит свою совсем не гипотетическую догадку о существовании у булгар «территориальных ополчений, опирающихся на местных владетелей и их вооруженных приближенных». Остается загадкой, почему автор, столь горячо отвергнув мысль о наличии у булгар «военных дружин», реконструирует те же дружины, просто назвав их «вооруженными приближенными». Можно, конечно, согласиться и с таким несколько витиеватым термином, но отечественная наука предпочитает называть их военно-служилым сословием — рыцарями или дружинниками. Этот пример показывает, что суть претензий автора не в сути вопроса, а в желании дать неким историческим явлениям свое личное название, которое он считает единственно верным.

Вопрос относительно количества вооружения, достаточного для адекватной реконструкции комплекса вооружения, не так однозначен, как пытается сказать автор. Например, для эпохи крестовых походов на Ближнем Востоке у нас чрезвычайно мало находок оружия, и если придерживаться указанного им принципа, то мы до сих пор строили бы по этому поводу догадки. Но системный анализ многих источников (письменных, изобразительных и вещественных), а также сравнительный метод позволяют реконструировать рыцарские дружины и их вооружение, хотя ничто не связывает их с замками крестоносцев.

Относительно его замечаний о вооружении и военном деле населения Булгарии следует понимать, что знания этого автора по истории вооружения слишком дилетантские, о чем уже приходилось писать. Представить, что тысячи предметов вооружения, найденные на памятниках Булгарии, обронили какие-то проезжавшие мимо неведомые завоеватели, просто невозможно. Очевидно, что автору просто нечего возразить на системный анализ вооружения и он прибегает к такого сорта «доводам». Прежде чем бездоказательно отвергать выводы, построенные на серьезной источниковедческой базе и принятые научным сообществом, следовало хотя бы изучить методику военно-исторического исследования, чтобы понять, как материалы археологии из простой иллюстрации, как это практикуется в его собственных работах, превращаются в полноценный исторический источник.

Сконструировав некую городскую аристократию и отвергнув существование военно-служилого сословия, автор реконструирует социальную структуру элиты Булгарии: «1) городская элита — администрация (включая князя с дружиной), богатые ремесленники, купечество (ростовщики), городская аристократия, духовенство; 2) представители старой булгарской племенной (клановой) аристократии — князья, владельцы территорий (областей); 3) кочевая элита — восточные и южные соседи булгар — угры и, возможно, огузы, часть которых проживала на территории Булгарии. Единого правителя у булгар не было: крупные города избирали себе правителей из местных аристократов или князей, прежде всего как полководцев и исполнительную власть. Князья, как и земельный олигархат, — владельцы отдельных областей Булгарии с личной дружиной, пользовались значительной автономией и были достаточно независимы, чтобы вести собственную политику даже за пределами государства… Такая политическая ситуация в Булгарии базировалась на незавершенных процессах социальной стратификации, возможной только на стадии формирования классовых отношений при многоукладности экономики этого государства. При этом мобилизационные возможности государства в случае военной опасности реализовывались путем призыва свободного населения. Военной элиты, как и общих вооруженных сил, в Булгарии не было… Особую роль во внутренней жизни Булгарии играли территориальные округа, центрами которых были крупные города, в каждом из которых сложилась своя иерархия власти… Механизмы взаимодействия различных сословий, их состав и градация требуют дополнительных исследований». Чтобы в полной мере оценить этот внутренне противоречивый и полный исторических, социально-политических несуразиц и псевдонаучной модернизации (князья как исполнительная власть, призыв на военную службу и т. д.) пассаж, нужно вспомнить слова самого их автора: «любая попытка реконструкции является гипотетической». Смешно даже спрашивать, что из этой фантасмагории имеет хоть какое-то отражение в источниках, поскольку все это чистая фантазия автора.

Булгария в этом кривом зеркале фантазий получается не единой страной, а неким конгломератом территориальных владений во главе с городами. На этих территориях правила некая старая булгарская аристократия, а в городах — некая элита, которая избирала себе князя. При этом в Булгарии одновременно проживали огузы (не будем даже спрашивать откуда эти сведения, поскольку их просто нет) и угры (то же самое), как-то взаимодействовали между собой города, свободные общины (что бы это ни значило), старая булгарская знать и правители территорий. Остается только удивляться, что все это сохраняло в глазах современников некое единство, не погрязло в междоусобной войне и могло противостоять алчным соседям. Почему эти города и владения не могли объединиться или что заставляет предполагать, что они когда-то разъединились, непонятно.

Мелкие вопросы: как вообще могли существовать самостоятельные города без своей округи и что, кроме внеэкономического принуждения, могло заставить свободное сельское население отдавать значительную часть своего урожая горожанам, как вообще возникли эти многочисленные города и кто снабжал их сырьем, можно даже не задавать. Автор, видимо, вообще плохо представляет себе функционирование средневекового общества, раз считает, что города могли развиваться в условиях «отсутствия высокого уровня отношений личной зависимости». Это было отнюдь не буржуазное общество, где все основано на господстве рыночных отношений. В средневековых странах все было основано именно на личной зависимости и сословной стратификации, которые поддерживались с помощью военной силы профессиональных воинов. Никакой другой аристократии (включая духовенство) в этом обществе не было, как и никакой свободы. Впрочем, детали этого процесса преподают на исторических факультетах вузов в курсе истории Средних веков.

В целом картина социального строя Булгарии в кривом зеркале авторских фантазий получилась как нечто совершенно ни на что не похожее в мировой истории. Для Северной Италии эта картина слишком архаична (ведь города Севера Италии были центрами мануфактуры и торговли, развитого денежного обращения и феодальных отношений), для Ганзы — не хватает моря и взаимной торговли, в странах Востока или Китае города никогда не играли самостоятельной роли в политике. Даже для Руси такая картина слишком несуразна, поскольку у нас нет никаких оснований предполагать распад Булгарии на отдельные владения, как было в период княжеских усобиц на Руси в домонгольское время.

В принципе, что-то подобное, хотя и с меньшими фантазиями, в отечественной историографии предлагал И.Я. Фроянов и его школа — древнерусские города-государства. Именно для этого направления были характерны архаизация строя Древней Руси, изображение бояр в качестве лидеров общин, правящих в городах и призывавших князей, заключая с ними «ряд» и включая в общинную систему. Они считали, что никакого войска не было, а дружины были небольшими и содержались князьями на свои средства, так как князья не имели возможности извлекать земельную ренту. Основу войска составляли свободные общинники, а не профессиональные дружины. «Города-государства» возникли на родовой основе на общинной земле и правились народным вечем. Такая архаизация общества Древней Руси шла вразрез с представлениями не только адептов марксизма, но и исследователей, опиравшихся на современные подходы, вызвав резкую критику. Вторичная по сравнению с ней концепция А.К. Руденко получилась еще более фантастичной, противоречивой и основанной на недоказанных допущениях и гипотезах.

Таким образом, можно констатировать, что изучение булгарской государственности развивалось от постановки вопроса о классовом феодальном его характере до выяснения внутренних механизмов функционирования и эволюции булгарского общества, хотя и не без серьезных заблуждений и откровенных фантазий. Вместе с тем следует сказать, что, несмотря на устойчивый интерес, специального исследования о происхождении государства и становлении его институтов и социально-политической структуры не проведено.