Гаяз Исхаки гуляет тайком по Триесту и опаздывает на поезд

Виден Крит, едем в Триест

21 ноября 1919 года виднеется маяк Крита. Поднимается ветер. Боясь морской болезни, многие ложатся спать пораньше, так что на пароходе становится тише. Все на судне ожидают, куда же оно поплывет — в Триест или Марсель. Первый вариант все еще неудобен для путешественников: они боятся, что в Богемии (ныне это западная часть Чехии), где они окажутся, жить будет дорого. Плюс так далеко добираться до Парижа. Но чехи их успокаивают: мол, между Богемией и Францией дороги открыты, проехать легко.

В итоге 22 ноября пароход поворачивает в Триест: «Волны, прыгнув с одной стороны, возникают на другой, к тому же, закрывая все вокруг, поливает дождь. Наш пароход без конца подвывает. С заходом солнца, море немного успокаивается, распогодилось. Небо полно звезд».

Исхаки читает газеты. В Египте продолжается революция, идет борьба против британской оккупации, объединившая мужчин, женщин, мусульман, христиан: забастовки, демонстрации, протесты. Войска несколько раз открывают огонь. 28 февраля 1922 года Лондон признает независимость Египта.

Также он изучает конфликт Англии с Афганистаном. Это уже третье столкновение, которое на этот раз было инициировано эмиром Амануллой-ханом и завершилось в августе мирным соглашением: Афганистан получил независимость во внешней политике. Потери участвовавших в конфликте британских и индийских войск были почти в 2 раза больше, чем у афганцев.

Большевики взяли Петропавловск — и Омск, откуда сбежал Колчак, город перестал быть столицей Белой России. В Иркутске Колчака арестовали в январе 1920 года, по сути, он выдан чехословаками представителям местного правительства, эсеро-меньшевистского Политцентра.

О море и чешских офицерах

23 ноября у Исхаки поэтическое настроение: «Это день прекрасен благодаря волнам, которые танцуют над бушующим морем. Волны величиной с горы как будто хотят поглотить нас с молодецкой удалью. Ее (волны) сетчатый белый наряд, грациозный, как шелк, когда ее голова, белая, как сибирский снег, поднимается к небу, ее раскинутая изумрудно-зеленая шея, чище звездного света Венеры, а все море одето в белую сетку. Ее нежное, изящное платье само танцует, и когда она прыгает в воздух, к небу, она расправляет крылья к небесным юношам».

24 ноября видна Греция, какие-то мелкие острова, а после полудня — даже Италия. Значит, пароход в Адриатическом море. Татары прагматично рассуждают об альтернативных вариантах пути. В Италии оставаться смысла нет, там нет знакомых. Австрия отпадает по тем же причинам. А вот в Праге есть шансы обрести какой-то официальный статус. Исхаки решает, проезжая Австрию, написать знакомым немцам и некоторым татарским эмигрантам.

Также он описывает порядки на борту. Некоторые из пассажиров — офицеры. Точнее, говорит Исхаки, самоназначенные офицеры — бывшие солдаты и прапорщики. А низшие чины не сопротивляются: «Какие бы бессмысленные, бесконтрольные вещи ни делали бы офицеры, эти никак не идут против, здесь и воевать, и работать, видимо, стыдно. Но у них и какого-то стеснения нет. До такой степени, что поражаешься. Например, однажды, когда шел дождь, японцы закрыли наш трюм. Дождь остановился, днем начало припекать, а японцы открыть забыли. У нас в трюме стало так жарко, невозможно вздохнуть. Вот пришло время обеда. Я сказал нескольким чехам, что надо открыть, никто из них не решился. Так и сели обедать в трюме, жарком, как баня».

Исхаки и Туктаров рассуждают и о том, ехать ли им после Триеста отдельно или с солдатами. Но в первом случае проходить четыре разные границы, на каждой доказывая что-то местным жандармам, так что «два месяца терпели, даст Бог, еще два-три дня потерпим».

По Италии на поезде

27 ноября пароход причаливает у Триеста. Но сойти на берег нельзя даже после визита доктора и полиции. Это сильно удручает чехов: мол, сколько служили Италии, сколько сил вложили в этот Триест, а теперь его и посмотреть нельзя. Плюс еще принесли газеты. На родине померзла картошка и свекла, сахарным заводам не хватает сырья для переработки. Ухудшились условия с румынами, югославами, венграми. Местные угольщики требуют выпустить своих большевиков из тюрем. В Чехии выросли цены, введена повсеместная карточная система. Впору задуматься, зачем из одной смутной страны Исхаки и Туктаров перебираются в другую!

28 ноября все еще нельзя выбраться в город. Но Исхаки, смешавшись с толпой в гражданской одежде, выбирается в Триест. Местное изобилие, видимо, его успокаивает.

Триест более 170 лет был вольным имперским городом, еще при Габсбургах. Италия вступала в Первую мировую с обещанием, что он перейдет к ней, в результате у страны появился целый регион Венеция-Джулия.

По возвращению солдат ожидает поезд. Но мест для татар там нет. В конце концов их сажают в третий класс к офицерам, вагон с жесткими и узкими сиденьями. Зато не особо грязно. Но поезд, несмотря на обещания, не трогается. В город вечером нельзя — военное положение. Пальто Исхаки отдает Туктарову, который быстрее замерзает. Сам спит в плаще, просыпается от холода, видит, как отправляется первый эшелон. А 29 ноября в девять утра едут и они. Поезд долго крутится вокруг Триеста, заезжает в тоннели, а выезжает на плато Карст. К пяти вечера они уже в итальянской Гориции, на границе с нынешней Словенией. В результате итальянско-австрийской войны в этом городе не осталось ни одного целого здания (он несколько раз становился частью кровопролитных сражений на реке Изонцо, которых было, вообще-то, 12). Хочется есть, но вокзальный буфет тоже разрушен. В городе находится плохонькая столовая.

Эшелон уходит, так что приходится нагонять его — благодаря доброте местной администрации на пассажирском поезде, похоже, на электричке. Эшелон татары настигают на станции Один, это деревенька в Пьемонте. Судьба их все так же неясна.