Рабочие фабрики Дряб­лова: «Бьют нас смертно троехвостными, ударов по 200 и больше»

Казанская Губ. Канцелярия 10 октября 1740 г. «доношением» извещала Коммерц-Коллегию, что мастеровые фабрики Дряблова в количестве 14 чело­век 6 и 7 октября, а один из них, Родион Иванов Бабенышев, еще в авгу­сте с фабрики сбежали и «где ныне обретаются — неизвестно». Сообщая об этом, Канцелярия просит санкции на увольнение их с фабрики. Не успела Коллегия рассмотреть это доношение, а, может быть, она и не имела в виду рассматривать его, по крайней мере в скором времени, как эти беглые очути­лись в столице и в декабре месяце подали на Дряблова челобитную за подпи­сью Родиона Иванова, «со товарищи». В ней они указывали на известное нам снижение заработной платы и на штрафы и вычеты за инструменты. Челобит­чики упомянули, что их аналогичная просьба в 1736 г., на самом деле в 1737 г., вызвала лишь ссылку на каторгу 10 человек и ничего иного; обращение с рабочими со стороны администрации фабрики нисколько не улучшилось и да­же стало еще более обостренным: когда «шихоболщик» А. Тимофеев просил увольнения с фабрики «за старостью», то его тоже сослали в каторжную рабо­ту. Но этот факт ничто по сравнению с другим: «содержатель Дряблов, бурми­стр Вощошников и подмастерье Яковлев, злобствуя... на мастеровых и работ­ных людей, которые на оных... просили в показанных от них обидах, а именно Ив. Яковлева, Ив. Семенова, Максима Трофимова, Зиновья Скорнякова, по просьбе их через Казанскую Губ. Канцелярию сосланы в каторжную работу, а куды неизвестно, а пятой человек Иван Белянкин содержан был от той Канце­лярии в тюрьме и с тем отдан в солдаты, в которой и доныне обретается лейбгвардии Преображенского полку в Гренадерской роте в солдатах же».

Рабочие в челобитной указывали, что эксплуатация их на посторонних работах продолжается и всякое сопротивление вызывает жестокие репрессии со стороны администрации. Так, отказ от бесплатного караула амбаров фаб­рики, которые выполняли до этого шесть человек солдат, и от «многих» бесплат­ных домашних работ, которые отвлекают от работы на фабрике ежедневно 25—30 человек, повлек незаслуженные наказания: «бьют нас смертно троехвостными, ударов по 200 и больше,... и от тех их напрасных побой и налог многие с той суконной фабрики мастеровые люди разбежались и домов своих и от жен и от детей отстали». Когда же рабочие пришли жаловаться на Дряб­лова к губернатору, князю Гагарину, последний ответил только так: «Разве и вас сослать на каторгу же..?».

В 1740 году рабочими поднят был вопрос и о заработной плате: «ткачи Филипп Киселев, Алексей Густокормов, Ив. Филиппов, Федор Фадеев, Дани­ил Бородавка» заявили о поднятии ее фабриканту, но Дряблов, «не учиня рассмотрения», при посредстве приказчика и бурмистра отдал указанных ткачей «под караул» в Губернскую Канцелярию, которые «в остроге и по­ныне содержатся безвинно» и которым угрожают тоже ссылкой «на каторгу вечно ж».

Эти данные свидетельствуют, что на фабрике в течение ближайшего трехлетия после «шумного» 1737 г. сослано на каторгу еще 11 человек, плети «троехвостные» полосовали спины рабочих за их отказы от исполнения по­сторонних работ, за их требования поднять «задельную» плату, снизить штрафы и налоги и предоставить им более сносное существование, хотя бы такое, как у московских фабричных людей. Как ответ на издевательство фаб­ричной и губернской администрации, в течение этих трех лет были и побеги рабочих с фабрики, а в 1740 г. сбежало даже 14 мастеров. В этом году наблю­дается новое обострение отношений между рабочими и фабрикантом, кото­рое вызвано было и большим напором администрации фабрики, и лучшей организацией рабочего ядра, которое успело в течение двух-трех лет снова организоваться уже из новых лиц и выступить на защиту интересов рабочих, опираясь на общую их солидарность.

Сверх всякого ожидания челобитная Родиона Иванова быстро подверг­лась предварительному рассмотрению, в результате которого из Коммерц-Коллегии в Губ. Канцелярию был послан указ от 20 декабря 1740 г., в кото­ром читаем, чтоб Канцелярия произвела новое следствие по этой челобитной, «а к содержателю А. Дряблову послать указ, дабы он своей фабрики мастеро­вым людям, пока по тому челобитью рассмотрено будет, задельные деньги производил против прежних дач без всяких являемых налог и обид, чтоб та его фабрика работою умножилась. Ежели же, паче чаяния, оная от каких не­порядков или от малолюдства работных людей в какое повреждение придет, то все взыщется на нем с тяжким ответом». Правда, это еще не все, чего домогались рабочие, наоборот, это почти ничего. Дряблову ничего не стоило принять этот указ только к сведению; центральное правительство было заин­тересовано только в том, чтобы фабрикант выполнил вовремя казенный заказ на 300 000 аршин сукна, и не стало бы доискиваться причин «налог и обид», которыми Дряблов грубо отягощал рабочих и доводил их до возмущения, если бы таковые удалось сдержать в течение ближайших лет. Рабочие были довольны и тем, что фабрикант получил некоторую острастку от правитель­ства, но мы ошиблись бы, если б почли, что рабочие на этом успокоились и стали ждать окончания следствия. Родион Иванов «с товарищи», лишь только узнал об указе Коммерц-Коллегии, поспешил прибыть в Казань. А что последовало за его приездом, мы узнаем из трех доношений Губернской Канцеля­рии в Коммерц-Коллегию.

«И по приезде оные суконщики, Родион Иванов, еще не дождав решения, самовольством своим и озорничеством пришед на оную фабрику в контору, многих фабричных людей возмутил к тому же плутовству, чтоб были обще с ними в согласии и по возмущению де их работные люди, большая часть, ныне в делании, по показанию определенного от него (Дряблова) подмастерья А. Яковлева, чинятся ослушны и в прядении шерсти прядильщики делают про­тив прежнего, также скреболщики, картельщики данную им в дело шерсть огурством и озорничеством производят весьма плохо; сверх де того оные су­конщики, Родион Иванов с товарищи, не удовольствуясь вышеписанным плу­товством и самовольством» приказом своим, яко содержатели фабрики в той конторе, так и по светлицам дневальных, кои дневали поночно, сменили и впредь дневать не велели, от которого де их самовольства и озорничества, как он (Дряблов), так и определенные от него к присмотру, на фабрику ходить опасны, понеже оные суконщики, Род. Иванов с товарищи, и протчие, которые с ними соединились в согласие, грозят смертными побоями, да и не токмо, что при фабрике тако поступают, но и как де он, Дряблов, из Губернской Канцеля­рии шел, то многолюдным собранием бранили и поносили его всячески».

Так описывались события на фабрике 20 февраля 1741 г.

Через 2-3 дня, судя по «доношению от 24 февраля», события разверну­лись еще шире. В этот день Канцелярия писала в Коммерц-Коллегию, что к рабочим был специальный посол с объявлением указа из Губернской Канцеля­рии о послушании фабриканту: «И на то-де его объявление оные суконщики, собравшись многолюдством, объявили, что они показанного содержателя Дряблова и подчиненных его в делании сукон слушать не хотят, якобы-де по присланному е. и. в. из Коммерц-Коллегии на оного Дряблова указу к суду не допускают и потом-де, бранивши и поносивши всячески его; ежели б опреде­ленного от Казанской Гарнизонной Канцелярии урядника и солдат притом не было, то едва от многого собрания тех фабричных работников мог с той фаб­рики съехать, да не токмо оного Дряблова, но и объявленный им из Губернской Канцелярии указ, по которому ему велено от пьянства оных суконщиков уни­мать, сказали они: как указу, так и его не слушают, и по отъезде-де его с того суконного двора все суконщики возмущением своим до единого человека не­ведомо куда разбежались, и видно всех оных суконщиков при той фабрике яв­ная в делании сукон будет остановка». 23 февраля сам Дряблов доносил в Кан­целярию, что «суконщики в делании на показанной фабрике сукон его не слу­шают, а надлежит-де доставить на прошлый 740 г. по цветам сукон 52 786 ар­шин 1V2 вершка, да в нынешний 741 год объявил в отдачу он мундирных же сукон по цветам 60 000 аршин, итого 112 786 аршин 1 '/2 верш.».

Но «те суконщики с фабрики его все разбежались и оставили-де на 80 станках основу, тако же и шерсть, которой-де от мышей учинится повреждение». Мало этого, по выражению губернаторского «доношения», 21 февра­ля «означенные суконщики, пришед пред Губернскую Канцелярию человек с тысячу и больше, правящему губернские дела г. полковнику Чемодурову кричали необычайно и невежливо, что «долго-ли де их дело волочить (бу­дут)», и с тем шумом едва отошли».

Возмущение рабочих нарастало с поразительной силой по мере того, как местная администрация все больше и больше развертывала свою тактику же­стокого подавления движения суконщиков.

Из «доношения» Канцелярии от 5 марта 1741 г. мы узнаем, что 25 февраля «пример-майор Горин получил при­каз собрать» всех мастеровых: людей «и объявить им указ Канцелярии, чтоб они как в прядении шерсти, так и в делании сукон работали со всякой прилеж­ностью». 2 марта он сообщал о результатах своего визита. Как оказалось, су­конщики «указов» из Губернской Канцелярии слушать не хотят», а ждут тако­вых «из Государственной Коммерц-Коллегии», даже больше: они рекомендо­вали Горину совершенно не беспокоить свою персону экскурсиями на фабри­ку, т. к. работать они все равно не будут: «сколько-де на суконный двор ему не ездить, а работать-де они и заработных денег от фабриканта Дряблова против его дачи брать не будут.

Горин возвратился с фабрики ни с чем, уговорить рабочих не удалось. Тогда Губ. Канцелярия дает распоряжение Горину ехать еще раз, чтоб «су­конщиков к деланию сукон принудить», добиться, чтоб подмастерья и старо­сты «были послушны», а которые из оных суконщиков пущие противники, тех бить батожьем нещадно и для того ему, Горину, велено требовать солдат подлежащее число»^[3].

Второй раз майор Горин посетил фабрику числа 9-го или 10-го марта. Доно­шение Губ. Канцелярии от 13 марта излагает содержание рапорта этого майора от 11 марта. Все пребывание его носило совершенно иной характер. Когда Дряблов «объявлял» указ Канцелярии, для его безопасности на фабричном дворе была небольшая воинская команда. Теперь дело обстояло совершенно иначе. Майор Горин, «взяв Казанского гарнизона поручика Ив. Суворова да прапорщика Сидора Кирилова, також унтер-офицеров и гренадер шездесят че­ловек», объявил указ на фабрике, но «токмо оных суконщиков к тому объявле­нию собралось половинное число, а прочие суконщики к тому объявлению огурством своим на означенном суконном, дворе и не были». Но это было бы для майора не так печально, если б явившиеся прониклись готовностью к рабо­те на Дряблова; а на самом деле «оные суконщики ему сказали, что-де они присланных из Губернской Канцелярии е. и. в. указов слышали довольно, однако-де на помянутой суконной фабрике они, суконщики, в делании сукон и в прядении шерсти в работе быть не хотят, також-де и определенных от него, фабриканта Дряблова, подмастерья и старост слушать и задельных денег от него, Дряблова, брать не желают». Это не были выкрики: отдельных лиц, а негодующие и угрожающие возгласы целой группы отчаявшихся рабочих, с которой солидарны были все остальные собравшиеся: «и из означенных-де су­конщиков Василий Козлов, Алексей Орлов с товарищи, 45 человек, явились пущие противники и возмутители всей той фабрики мастеровых людей, крича­ли необычно». Видя, что из агитации его ничего путного не выходит, майор Горин начал действовать насилием и батожьем, — в результате этой длительной экзекуции собравшиеся рабочие согласились стать на работу на условиях Дряблова. Но т. к. это согласие было выбито от рабочих только батогами, то «для наилучшего в делании тех сукон и протчего над теми суконщиками смот­рения» на суконный двор определен был для постоянного пребывания урядник «с шестью человеками солдат». На основании этого мы могли бы предполо­жить, что забастовочное движение на фабрике Дряблова в первых числах мар­та было раздавлено военной силой, но это далеко не так.

Из сообщения в Коммерц-Коллегию от Конторы Военной Коллегии от 14 апреля 1741 г. мы узнаем, что «понеже-де фабрики его (Дряблова) всех артелей работные, люди возмущением своим и самовольством с той фабрики сбежали..., ныне работы с генваря месяца не имеются», т. е. с того времени, когда, по словам поверенного Дряблова служителя Ускова, в конце декабря 1740 г. объявлена была производственная программа на 1741 г. в 112 786 ар­шин сукна.

Итак, забастовка началась в самом начале января месяца 1741 г., про­должалась февраль, март и имела место еще в первой половине апреля, иначе мы не встретили бы в апрельских документах указаний, что и «ныне» работа на фабрике не ведется. Следовательно, вторая экскурсия майора Горина во главе военного отряда в 60 человек имела лишь незначительный успех для фабриканта: после «нещадного наказания батожьем» половина рабочих хотя и согласилась работать, но не стала; это был только маневр; впоследствии и они разбежались, иначе не встретилось бы указаний в апрельских докумен­тах, что разбежались «всех артелей работные люди». Начавшись с января 1741 г., забастовка продолжалась и весь апрель, захватив, таким образом, це­лую треть года. Заметно пошла она на убыль уже после получения из Коммерц-Коллегии «определения» от 24 апреля. Это определение было вынесено на основании доношений из Губ. Канцелярии, переписки с Военной Коллеги­ей и неоднократных просьб фабриканта Дряблова о невзыскании с него вины за остановку фабрики и недовыполнение заказа Военной Коллегии на поставку сукна. И, конечно, не без вмешательства Военной Коммерц-Коллегии вы­несла убийственное для рабочего движения определение. В нем мы читаем: «показано, что-де оные суконщики с фабрики разбежались и шатаются праздно, торгуют на рынке и нанимаются работать у ямщиков в ямы и во всякие домашние работы и тем пробавляются... приказали: суконщиков сыс­кать и к делу сукон принудить... а в Казани в пристойных местах публиковать вторично, чтоб оных суконщиков никто и ни в какие работы не принимал и не держал». Опубликованное раньше аналогичное приглашение к бойкоту суконщиков не имело никакого отзвука, ни в ком, кто пользовался трудом суконщиков, не вызывало никакого сочувствия. Но если нельзя ожидать со­чувствия правительству и фабриканту, то нужно было заставить повиновать­ся. Поэтому и определено: «а кто примет (суконщиков на работу)... быть штрафу за каждого человека 100 рублей... а беглецам, оным суконщикам, чи­нить наказание: бить плетьми нещадно и по наказании отдавать ему, Дряблову, на фабрику в работу..., а если будут ослушны..., поступать с ними по силе 1736 г. января 7 дня указа непременно, не описываясь в Коммерц Колле­гию». Губернское начальство приняло все меры к точному исполнению этого указа, даже далеко опередив его своими мерами, как увидим несколько после, и забастовка кончилась. Продолжать ее было опасно не только потому, что местным властям и фабриканту были даны большие права и судебные функции над забастовщиками включительно до ссылки рабочих в каторжные работы; но еще и вследствие того, что можно было сорвать следствие по че­лобитной рабочих фабрики 1740 г., которое и без того затормозилось, не­смотря на массовую демонстрацию протеста со стороны рабочих против бю­рократизма и волокиты, проявленной губернской администрацией.

Четырехмесячная забастовка суконщиков, хотя и не имела тех результа­тов для рабочих, на которые они рассчитывали, но все же показала силу и мощь рабочей массы, когда она хоть несколько организованно выступает на защиту своих интересов. 1740 год и предшествующие в производственном отношении были не особенно удачны, и к 1741 г. накопилась недовыработка в 50 с лишним тысяч аршин сукна, которую надо было пополнить в 1741 г. А при этом не только остановка предприятия, но и его обычный темп работы был далеко недостаточным для выполнения контракта с военным ведом­ством. «Это мастера отлично понимали и в 1740 году начали новый процесс против Дряблова, а стойкость последнего даже после декабрьского указа 740 г. из Коммерц-Коллегии, ознаменовавшего некоторый сдвиг в пользу су­конщиков, — вынудила последних на организованное забастовочное движе­ние, которое выразилось в весьма бурной форме (угрозы Дряблову, всеобщее буйство, снятие рабочих со станков, осуждение всякого вмешательства мест­ных властей, подрыв авторитета последних, уличная демонстрация против волокиты, стойкость во время экзекуции Горина, всеобщая солидарность и пр.). Эта забастовка, проведенная не без руководства и, надо сказать, чрезвы­чайно тонкого и осторожного, со стороны Род. Иванова и его товарищей, со­ставлявших главное ядро активных деятелей в борьбе с фабрикантом самое меньшее в 50 чел. представляет чрезвычайно выдающееся явление в истории рабочего класса первой половины XVIII столетия, имевшее всероссийское значение, поскольку оно проводилось в контакте с рабочими центральных суконных фабрик, и в особенности фабрики Болотина, бывш. Щеголина, ко­торая в 1737 же году заявила себя забастовочным движением, длившемся не­сколько месяцев. Кроме того, Казанское предприятие далеко не местного, а российского значения, поскольку заказы выполнялись на военную Коллегию, привлекало очень много внимания центральных властей, т. к. столь сильное движение рабочих в Казани, в центре, связующем промышленный Урал с промышленной Московской областью, могло отразиться не только на выпол­нении производственного плана хотя бы одной Военной Коллегии, или пере­кинуться на горнозаводские предприятия Урала и там подорвать производ­ство, но, что самое главное, обостряло и чувствительно усиливало классовую борьбу между рабочими, гражданские права которых были еще в далеком будущем, и предпринимателями, обладавшими и силой, и властью, и права­ми, обеспеченными законами дворянско-купеческой России того времени. А подобного обострения классовой борьбы дворяне и купцы стремились избе­гать, чтобы не терять своего богатства и господствующего положения в стране.

Забастовочное движение казанских суконщиков 1741 г., да еще столь длительное и упорное, является главным содержанием всех казанских собы­тий и одним из самых заметных, хотя и немногочисленных организованных выступлений рабочего класса первой половины XVIII в.