«Новый 1992-й»: первые независимые СМИ, «советские Маугли» и дети-вундеркинды

Кому выгодно дезинформировать население?

В конце 1980-х и начале 1990-х разгораются споры между властями и еще советскими предпринимателями (или, как их тогда называли, «кооператорами»). И показательно, что споры эти были вокруг денег, точнее, доходов кооперативов, а именно средних зарплат. Сама возможность появления легальных кооперативов, по-видимому, была следствием верности формуле «не победить, так возглавить». Сделано это было после того, как из-за той же «гласности» страна вдруг узнала, что рост доходов и накоплений населения не столько реальный, сколько номинальный — потому что на эти доходы нельзя было купить многие товары из-за продолжающегося спада производства. Цифры оказались и там, и там — дутые.

Если верить современным расчетам, что 1 советский рубль сейчас равен примерно 186 российским рублям, то те зарплаты, которые выдавали советским работникам, отчасти впечатляют. Однако, к примеру, в 1970 году средняя зарплата составляла 180 рублей — сорочка мужская стоила 5—10 рублей, а женские колготки — 2,5 рубля. Но даже отечественные колготки найти в магазинах было непросто. Затем советская зарплата преодолела потолок в 190 рублей, а позднее и в 250. Но советская валюта все больше превращалась в обычные фантики, на которые почти нечего было купить. Первыми страдали работники сельского хозяйства, которые и раньше получали меньше городских рабочих (в 1986 году всего 192 рубля, тогда как рабочие — 216) и имели меньшую возможность закупать на них нужный ассортимент товаров. Впрочем, и до сих пор среди старшего поколения мандарины ассоциируются с праздником, так как стоили они хоть и 2,4 рубля, за ними были огромные очереди, и появлялись они только к Новому году. А полный комплект мебели («стенка») стоил от 1,5 до 4,7 тысячи, и даже тогда, чтобы ее получить, приходилось отстоять в очереди.

15 декабря 1990 года была опубликована корреспонденция Анвара Гафарова под названием «Кому было выгодно убить урожай?»

В ней автор, щеголяя «достоверными» официальными данными, пришел к весьма странному выводу, что, дескать, космический урожай нынешнего года погиб по вине Министерства финансов Татарской ССР.

А. Гафаров приводит письмо Минфина № 03-67 от 15 марта 1990 года, направленное финансовым отделам райгорисполкомов республики. Автор статьи информирует читателей, что этим «циркуляром» якобы был установлен «потолок» месячной заработной платы работников сельскохозяйственных кооперативов в сумме 182 рубля. Далее следует восклицание: «Это при средней заработной плате рабочих и служащих в СССР — 240 рублей!»*

Как Минфин мужика простимулировал

В результате, тяжело вздохнув, власти принимают закон «Об индивидуальной трудовой деятельности» («параллельных заработках») в 1986 году, год спустя — три закона о кооперативах в разных отраслях, а в 1988 году возмутивший многих указ Президиума Верховного Совета СССР о прогрессивном налогообложении кооператоров. Указ был принят потому, что неожиданно для самих властей кооперативы активно плодились. Чтобы «изъять определенные сверхдоходы у советских кооператоров» — притом что под ними понималось всего лишь две с половиной средние советские зарплаты, кооператор был вынужден заплатить при доходе от 500 до 700 рублей, к примеру, 60 рублей 20 копеек плюс треть от суммы, превышающей 500 рублей, а при доходе в 1 500 рублей — 270 рублей 20 копеек плюс 70% от суммы, превышающей 1 000 рублей. А в некоторых случаях на местах районные власти пытались внедрять «средние зарплаты» как предельные для кооператоров вообще.

Понятно, что это делало кооперативы невыгодными, к тому же явно приводило к теневому обороту, поэтому раз за разом власти шли кооператорам навстречу (надо же было как-то заполнять пустующие полки в магазинах). В итоге исторический указ стоил места «консервативному» министру финансов СССР Борису Гостеву, запальчиво заявившему в свою защиту: «Непомерный заработок кооператоров вызывает законное раздражение рабочих, которые вкалывают по десять часов и зарабатывают 200 рублей». Стоит вспомнить и первых легендарных кооператоров, среди которых одиозные ныне Владимир Брынцалов и Герман Стерлигов (занимались сельхозкооперацией).

Письмо М. Захарова еще раз вынуждает вернуться к основному вопросу: является ли современная финансовая налоговая политика прогрессивной, то есть создает ли она благоприятные условия для быстрого расширенного развития рынка и предпринимательства, в частности фермерства? Ведь именно этот вопрос ставился в моей статье, и негативный ответ на него явно или неявно пытается оспорить оппонент.

Итак, камнем преткновения и предметов жарких споров в прошедшем году стало пресловутое решение финорганов определить «размеры среднемесячной оплаты труда в кооперативах за 1989 г. на одного работника для определения базового фонда оплаты труда». Спрашивается, для чего это потребовалось? Единственное — с целью реализации налогообложения на рост фонда заработной платы, и это, собственно говоря, никто не оспаривает. Для сельскохозяйственных кооперативов среднемесячная оплата была определена в размерах: 182 руб. — по Казани и 248 руб. — по республике. По этому положению сельхозкооперативы безболезненно могли повысить зарплату в рамках 3 процентов в первом случае на 5 руб. 46 коп., во втором- на 7 руб. 44 коп. Сверх этого — штрафные санкции, о которых так хорошо написал М. Захаров. Чтобы заработать 300 руб., кооператору пришлось бы заплатить только налога на рост заработной платы, не считая подоходного, в первом случае — 330 руб., во втором — 118 руб. Таким образом, блокировалась любая мало-мальски легальная возможность реального роста доходов. Если это не потолок заработной платы, то что же это?! И, ей-ей, вряд ли фермера заинтересуют иерархические вопросы соподчиненности принятых решений и протокольное название циркулярного «топора», которым ему «отрубят» возможность, а главное — стимулы для развития хозяйства.*

Депутаты, подъем!

Стоит обратить в заметке выше на имя автора критического к Минфину ТССР — Анвара Гафарова, на тот момент преподавателя КГУ и политического обозревателя новой казанской газеты «Отражение», появившейся благодаря принятию горкомом Казани в 1989 году своего «Закона о кооперации». Издание родилось на свет, как это ни казалось бы странным, с подачи самого Казанского горкома ВЛКСМ. Закрывшись в 1988 году, оно открылось вновь уже надолго и на какой-то момент стало политическим, а в 1990-е привлекло к себе внимание, став фактически одним из первых представителей зарождавшейся в России «желтой прессы» с откровенной тенденцией публиковать различные статьи об аномалиях, пришельцах и прочем в том же духе.

Но в начале 1990-х и на этом поле начались трения между учредителями (комсомольскими властями) и новым, неожиданно оказавшимся чересчур независимым СМИ, в результате чего не только Союз кооператоров Татарстана предложил группе его журналистов издавать свою газету, но и молодежное объединение при том же казанском горкоме ВЛКСМ. Вырываясь из цензурных клещей, одно из первых независимых СМИ в итоге все более отдалялось от официальных властей и пережило крах СССР.

Параллельно с ВЛКСМ и упомянутый в заметке ниже казанский горсовет (точнее — Казанский Совет народных депутатов) тоже захотел завести у себя свою газету, потеряв прежнюю — «Вечернюю Казань». «ВК» до 1990-го года была официальным органом горкома КПСС и Казанского горисполкома, но внезапно объявила о своем решении стать народным изданием и отказалась от учредителей в одностороннем порядке: «Для депутатов, представлявших в горсовете новую политическую силу с либеральными взглядами, это было ударом. Приняли решение начать издание своей газеты». Депутаты рассчитывали, что журналисты «Вечерки» станут их надежными помощниками в борьбе с «консервативной», «антиперестроечной» частью Совета, ведь «ВК» даже в партийные времена «отличалась смелостью суждений», имела большой тираж, пользовалась у горожан авторитетом. Отметим и явную язвительность подачи материала и его заголовка — к тому моменту «ВК» явно фрондировала горсовету.

Но новая газета под названием «Казанские ведомости» была зарегистрирована Госкомиздатом ТССР в ноябре 1990 года. А уже 12 мая 1991 года был утвержден тем же горсоветом Устав редакции. Там были любопытные нововведения: так, администрация города обязалась финансировать выпуск газеты из городского бюджета в объеме, «оговоренном в решении Совета о городском бюджете», а прибыль от хозяйственной деятельности — реклама, деньги от продажи газеты — оставлять в редакции. Еще одна «новелла» — редактора выбирали на конкурсе в существовавшей тогда при горсовете Комиссии по гласности, впоследствии ставшей Комиссией по СМИ, ее возглавлял упомянутый ниже Бронислав Фаттахов, который всячески поддерживал газету на первых порах.

СМИ заняли в силу своего статуса центристскую позицию. «КВ» первой стала верстаться на компьютере, первая создала службу распространения газеты и первая же начала зарабатывать «приличные деньги». «Нас ругали, нас вызывали на ковер, мы получали нагоняй от руководства города», — вспоминала 30 лет спустя ее редактор Любовь Агеева. «Казанские ведомости», до середины 1990-х лавируя между руководством Совета (и города) и оппозицией в самом горсовете, оказались в ловушке. В 1995 году там — в газете городского Совета — невероятным образом появился материал о том, как глава городской администрации якобы незаконно получил квартиру. Отношения с главой администрации были испорчены, газете перестали выделять и деньги из городского бюджета. На примере «Отражения» и «Казанских ведомостей», появившихся во времена «розового парламентаризма», когда фрондировали, можно сказать, все, в том числе и власть, и депутаты — невооруженным глазом видна попытка властных структур «стоять в раскоряку». Вроде бы играя в либерализм и свободу СМИ — в то же время желая контролировать тематику (то есть вводить уже свою цензуру, на место старой), ведь «это наше издание». Искушение влиять на принадлежащее тебе СМИ известно и сегодня по крупным даже американским изданиям и их учредителям. Что уж говорить о советских депутатах и СМИ, которые в эту игру играли впервые на закате СССР.

Почти весь вчерашний день депутаты городского Совета посвятили обсуждению вопроса о переходе на экономико-правовое регулирование земельных отношений в Казани. Пункты программы, оставленные без поправок, вероятно, можно перечесть на пальцах одной руки. По остальным дебаты были такими напряженными, словно обсуждался главный закон жизни.

Собственно, почти так оно и есть. Слишком многое в жизни горожан будет зависеть от того, на каких принципах в дальнейшем будут решаться земельные вопросы: тут вам и стоимость еще не произведенных товаров и размеры квартплаты, и рентабельность производств и садовых участков, и даже решение проблемы — где выгуливать домашних собачек. Да, сколь это ни забавно, но и «собачьей проблеме», как подсчитал один из депутатов, горсовет уделил 17 минут своего драгоценного времени.

Есть в Совете десятка два депутатов, которые чаще других выходят к микрофону. Ну, просто так часто, что если кто-то из них в течение получаса не вставал со своего места, то невольно начинаешь волноваться: не случилось ли с ним что? Кто-то из них, поочередно в разные сессионные дни, вдруг становится как бы альтернативным ведущим заседания. Но вчера, в противовес всем активным, героем дня стал не депутат, а начальник отдела архитектурного городского управления, автор проекта программы регулирования земельных отношений Николай Васильев. Он практически не отходил от микрофона, отвечая на многочисленные вопросы и давая пояснения по ходу обсуждения. Не знаю, как участникам сессии, а мне доставили удовольствие его лаконичные и точно сформулированные комментарии.*

Дом окнами на «зону»

В далеком 1836 году Николай I посетил Казань «и выразил желание городским властям об постройке здесь арестантских рот гражданского ведомств». Уже в следующем году Казанское губернское правление приняло «Уложение о постойной повинности в г. Казани и об арестантской роте гражданского ведомства», согласно которому в ведение роты поступали преступники с небольшими сроками наказания от 6 мес. до 2 лет «для производства работ в Губернском городе». Будущая ИК-2 строго режима расположилась на улице Николаевской. После пожара 1842 года, «уничтожившего едва ли не весь город», количество ротных строителей резко возросло, сюда направлялись и приговоренные к каторге: к слову, именно каторжане и отстроили новую Казань по новому генеральному плану.

Арестантское отделение уже в 1870-х годах пополнилось и Земским арестным домом, ставшим впоследствии больницей для осужденных. Арестанты по-прежнему прокладывали конки, рыли канавы, разгружали суда на пристанях, а к концу XIX века у них появилось и собственное производство: сапожная, столярная, каретная и другие мастерские. Лишь в 1904 году было построено новое двухэтажное здание (так как из-за отмены ссылки нагрузка на такие заведения возросла), которое ныне выглядит так. В советские годы на его месте расположилась уже советская фабрично-заводская трудовая колония №1 закрытого типа, где в основном занимались отделкой дерева, а к концу 1930-х — мебельным производством. В те же 1930-е вокруг колонии начали строиться жилые дома, что сыграло 60 лет спустя дурную шутку — см. заметку ниже.

После перерыва на военное производство во время Второй мировой в колонии реконструировали производство, в 1960—70-х годах там построили литейный и механосборочные цеха. И было создано в итоге «высокомеханизированное производство с новыми литейным и механосборочным цехами». В 2011 году прежний ГУП при УИН с оборотом, между прочим, в 316 млн рублей ликвидировали. Сегодня это не много не мало Казанский арматурный завод ФКУ ИК-2 УФСИН России по РТ, где в основном выпускают продукцию металлообработки, которая в общем объеме выпуска товарной продукции составляет 98% (и отзывы на их продукцию довольно неплохие).

Проблему выселения домов, окружавших колонию в 1990-х, решить было непросто — в МВД справедливо обращали внимание, что застраиваться домами эта территория начала лишь в 1930-е годы, сама колония существовала там и раньше. Но, по понятным причинам, там из-за обработки металла уже была к концу СССР и санитарная зона, которую потихоньку все-таки начинали расселять. А сама проблема существования колоний внутри городов до сих пор в РФ не решена. Так, недавно Минюст РФ предложил вынести за пределы населенных пунктов СИЗО, тюрьмы и колонии, чтобы «убрать действительность, связанную с лишением свободы», из городов. Однако инициативу встретили скептично: прежде всего СИЗО выселять нельзя — так как заключенных регулярно «таскают» на суды в черте города. Во-вторых, ссылались на отсутствие финансов. Ранее, например, ФСИН руководил Александр Реймер, в 2017 году осужденный за коррупцию на 8 лет, который хотел хоть и не переносить колонии, но привести их в соответствие с европейскими стандартами, но из-за отсутствия денег этим так и не занялись (одной колонии на это понадобилось около 1 млрд рублей).

В номере «Вечерки» за 18 февраля под таким заголовком был опубликован критический материал, рассказывающий о том непростом положении, в котором оказались обитатели прилегающих к исправительно-трудовой колонии УЭ 148/2 улиц. Непосредственная близость к подобному учреждению внесла свои «коррективы» в уклад нормальной жизни горожан.

И днем, и ночью у ограждений колонии можно встретить людей, перебрасывающих непосредственно в «зону» так называемые запрещенные предметы — вино, водку. Охрана гоняется за ними, поднимается шум, пальба. То же самое наблюдается и при попытке побега «зэков» — в это время пули довольно свободно свистят между жилых построек…

Единственный выход для жителей этих улиц — отселение. Однако МВД не спешит выполнять соответствующие решения Казгорисполкома.

На публикацию откликнулся заместитель министра МВД ТССР Ф. Гараев.*

Проблемы современных Маугли

«В СССР инвалидов нет!» — таков был лозунг группы советских диссидентов-правозащитников, создавших в 1998 году «Инициативную группу защиты прав инвалидов». Якобы именно так отвечали советские власти иностранным на запрос о проведении или участии в спортивных играх советских инвалидов. Впервые паралимпийская сборная СССР приняла участие в Параолимпийских играх только в 1988 году.

На деле инвалиды, как и дети-инвалиды, существовали, но их предпочитали не замечать — во всяком случае в СССР вообще ничего не было не приспособлено для инвалидов, отмечали потом эксперты. Так, после войны вокзалы наводнили фронтовики на «каталках», вручную изготовленных инвалидных колясках — нормальных не существовало в природе (а те, которые потом появились, были плохого качества и выдавались тоже «в очереди»). Как следствие, многие сегодняшние жилые дома трудно даже оснастить пандусами — конструкционно они под них не приспособлены, да и сама попытка выльется в огромные финансовые затраты. Детей-инвалидов, что характерно, в СССР высылали чуть ли не в «места не столь отдаленные», заведения для их обучения были далеко не везде и назывались они «интернатами». В итоге многие вспоминают, что «по собравшимся там детям можно было изучать географию Советского Союза». Сами дома инвалидов называли «живой могилой, зверинцем». Ездить по стране инвалидом формально разрешалось, но сделать это многим было решительно невозможно, на все претензии разве что не отвечали: «Туристические поездки вам противопоказаны, и специальных средств для вашего переезда не предусмотрено».

Впрочем, во время написания нижеследующей заметки мало что изменилось. Как вспоминали инвалиды 30 лет спустя, жизнь людей с инвалидностью в новой России представляла собой «ежечасную борьбу за существование»: «Империя рухнула, но положение инвалидов не только не улучшилось, их жизнь стала попросту трагически непредсказуема». «Инвалидов в Советском Союзе прятали. Не хотели о них говорить. Стеснялись, боялись, стремились забыть», — ответ на вопрос почему, кажется, следующий: к инвалидам относились как к «объектам опеки», неполноценным, то есть существовал лишь медицинский подход, а не социальный, какой принят сегодня в цивилизованном мире. В новое время отношение к инвалидам и особенно к детям-инвалидам постепенно менялось. Хотя и сегодня можно наткнуться на очередной скандал с криками на всю улицу «Да как их таких земля вообще носит?!», все же с 2010 по 2016 год почти на четверть выросла доля россиян, считающих российское общество дружественным или скорее дружественным по отношению к детям-инвалидам: с 49% опрошенных в 2010-м и 62% в 2016-м. Хотя в этих данных поражает, конечно, и то, что в 2010 году, по сути, больше половины россиян были «недружественны» к детям-инвалидам, а в 2016 году — таковых почти треть. Что понимать под словом «недружественность» при этом — даже страшно предположить. Обратим внимание и на то, что и в советской заметке 1991 года, что печально, детей-инвалидов называют «советскими Маугли».

Из всех приглашенных только председатель комиссии по делам ветеранов, инвалидов и милосердию Верховного Совета Татарстана Фандас Шакирович Сафиуллин и секретарь райкома ВЛКСМ Резеда Гайнуллина пришли на собрание родителей детей-инвалидов Советского района, которое состоялось в ДК строителей 24 марта.

В воскресенье не нашли времени послушать родителей ни председатель Детского фонда, ни представители райсобесов, ни районной депутатской комиссии по охране материнства и детства, ни даже председатель Советского общества инвалидов Р. Идрисов. А вопросов у родителей было много. И все жизненно важные.

Отправить свое дитя в Дом ребенка могут, слава Богу, не все. Но на содержание ребенка в госучреждении выделяется от 270 до 350 рублей в месяц. Чаще всего отцы таких детей бросают семью, а матери попадают из огня да в полымя. Они подчас вынуждены отказываться от работы, чтобы ухаживать за ребенком, который не только одеться, но и самостоятельно попасть ложкой в рот или переменить положение тела не может. Так, например, живет Валя Хачатрян со своей восьмилетней дочкой-кормилицей на ее деньги: сторублевое пособие и 650-рублевую компенсацию. А питается ребенок дома и «только на талоны», — не то что здоровый, посещающий детский сад или школу*.

Поднимется ли Гата Камский до высот Никколо Паганини?

Отношение к детям в СССР было парадоксальным в лучшем случае. Гата Камский — один из ярких примеров советского мифа о «гениальном ребенке» или вундеркинде (то есть полной противоположностью, как казалось тогда, «ребенка-инвалида»). Миф этот сломал жизнь не одному советскому школьнику и искалечил не одну советскую семью. Существующая сегодня странная ностальгия по всему советскому, особенно распространенная среди молодых людей, не заставших СССР даже в 1980-е годы, удивляет многих исследователей. «Лучший пломбир был в СССР», «лучшие пионерские лагеря», «лучшие детские конструкторы» — притом что пломбира советского утверждающие это ни разу в жизни не пробовали, в пионерских лагерях не были, а конструкторы в СССР были довольно убогими, и даже их было непросто купить.

Это свойственно «ресентименту» целого поколения, комплексу неполноценности, ставшему следствием крушения того же СССР: «еще не давно была сверхдержава, которая грозила всему миру, а теперь что?» Именно это явление в первую очередь привело к росту нацизма в Германии 1930-х годов и Второй мировой войне, когда Германия захотела снова стать великой. Желание «грозить всему миру» опасно, неважно, российского оно или американского происхождения («Make America Great Again»). Но в советском мифе о ребенке было кое-что еще: именно в восьмидесятых годах прошлого века в России оказались «модны» вундеркинды. Если детей-инвалидов прятали, то детей-вундеркиндов приветствовала вся страна. Сегодня мало кто вспомнит поэтессу Нику Турбину, юного полиглота Иру Ефимцеву, «нового Моцарта» Женю Кисина.

Моду поддерживали наверху: она вписывалась «в прогрессистскую логику воспитания нового поколения советских людей, точнее, сверхлюдей». Логика эта зародилась еще в 1920-х годах, а в 1960-х, когда было объявлено, что коммунизм настанет уже через пару десятков лет (что-то около в 1980 года) — о ней снова вспомнили. В 1970-х почти каждый родитель «втайне мечтал о гениальном или хотя бы хорошо образованном ребенке», «советские люди верили в чудо-детей, так же как в экстрасенсов». Одно дело, что всевозможными музыкальными школами, кружками, клубами родители и до сих пор иногда доводят своего ребенка до настоящего истощения, желая «вылепить из него гения» (и попутно ломая ему будущую жизнь). Другое дело, что и около 90% бывших вундеркиндов рано или поздно становятся обыкновенными людьми — заурядными и ничем не примечательными. И нередко многие из них, вырастая, «ломаются». О деспотии родителей «вундеркиндов» написано тоже немало: в использовании ребенка и жестокости такого воспитания в отношении Ники Турбиной, трагически погибшей в том числе из-за этого в начале 2000-х, обвиняли ее маму и бабушку, которые «возвели» ее на пьедестал именно в 1980-е годы (пик популярности Турбиной пришелся как раз на момент заката СССР).

Не избежал такого обвинения и «жестокий отец», курировавший карьеру своего сына Гаты Камского.

Отец Гаты действительно мог отказываться или соглашаться на турнир, сын не участвовал в принятии решения (другие считают, что принимать отца Камского за «монстра» безосновательно). Тем не менее именно под влиянием отца, как считается, Камский ушел из профессиональных шахмат в 1996 году. Впрочем, нужно отметить, что исследования XX века, проведенные за рубежом, вовсе не подтвердили миф о том, что «одаренные дети обречены на трудную жизнь». Но подтвердили при этом они, что характерно, другое: чувство одиночества и ментальные расстройства, которые порой сопутствуют гениальности, — это следствие не одаренности, а воспитания. Завышенные ожидания родителей и их радость академическим достижениям ребенка приводят к тому, что они забывают о том, что ему нужно развиваться и в других областях жизни, а ребенка делают чувствительным к одобрениям и критике. Гате Камскому «повезло», и он пережил взлет и падение своей «звезды». А вот Нику Турбину, которую советский миф превратил чуть ли не в первую поп-звезду примерно тогда же, когда эти поп-звезды и появились в СССР (ровно в ту же эпоху, что и Виктор Цой, и Юрий Шатунов), сделав из нее всесоюзную сенсацию, этот же миф потом и убил. Характерно, что если гибель молодого Цоя в том числе сделала из талантливого поэта и музыканта времен «перемен» легенду, то после гибели Турбиной про нее просто-напросто забыли.

В этом испанском городе закончился традиционный мужской шахматный турнир 17 категории по классификации ФИДЕ. Категория турнира определялась средним рейтингом его четырнадцати участников, который был равен 2 658 пунктам. Начиная с 1970 года (с тех пор, как относительную игровую силу шахматистов стали оценивать с помощью системы индивидуальных коэффициентов Эло), это был только второй турнир столь высокой категории. Первый состоялся в 1988 году в Амстердаме, и участвовали в нем только четыре шахматиста: Г. Каспаров, А. Карпов, Я. Тимман, Д. ван дер Виль. Турнир проходил в четыре круга, и его победителем стал Г. Каспаров, набравший 9 очков*.

*«Вечерняя Казань» от 3 апреля 1991 года