«Села темниковских татар — словно частокол, охраняющий периметр былой крепости»

КАЛА

Середина XVI века. Московская власть прочно укрепляла свои границы со степью, и уже на дальних подступах заменяла (или, как выразился саранский историк В. А. Юрченков, «подновляла») былые татарские крепости, словно эпоха меняла вчерашние декорации на новые и, следуя закону жанра, старалась избавиться от возможного дежавю. Само перенесение Темниковской крепости (как и аналогичный процесс в Кадоме), вызванное прагматичными военно-оборонительными причинами, постепенно стирало память о былой роли татарской фортификации. Спешно образовывались лесные завалы, трудно проходимые не только для конницы, но и для пеших отрядов. Новая Темниковская крепость становилась неприступной для натиска кочевников, служила и важным центром управления в связи со строительством засечной черты Тамбов — Керенск — Верхний Ломов — Нижний Ломов — Инсар — Саранск — Атемар и перенесением границы далее на юго-восток. По всему периметру новую крепость окружала густая лесная чаща, с трех сторон она на некотором удалении была ограждена естественными препятствиями — крутыми обрывистыми берегами излучины реки Мокши, с четвертой — насыпными валами и дубовыми крепостными стенами. По углам масштабного укрепления были возведены деревянные башни. Выезд из Темниковской крепости располагался под проезжей башней, стоявшей в середине приовражной стены.

Близ Темникова проходила и Большая Посольская дорога, наследуя ордынским трансграничным связям, укреплялась почтовая служба и в городе возникла соответствующая станция (ям), где содержали разгонных лошадей, с местом отдыха ямщиков, постоялыми дворами и конюшнями. Новая крепость тоже была преимущественно татарской, с той лишь разницей, что рожденная иной эпохой, она не осталась самой западной точкой старой силы, а превратилась в восточный рубеж новой империи.

Центр татарского удела на новом месте превращался в русский пограничный центр, разрывая связь времен и традиций. Впрочем, Старый Город — покинутое татарами место расположения былой крепости, населенное русскими людьми из разных частей государства, сохранял в деревенском фольклоре память о былой системе координат. Отголоски прежнего тюркского господства над этим пространством отразились в обозначение старогородцев как «змеев грямящих».

На западе Мордовии живут деревни — мокшанские, русские, татарские — несколько веков в мире, близко, но нельзя сказать, что в тесном взаимодействии. Наблюдение, рассказы старожилов свидетельствовали, что каждый народ в этих краях леса и степи прокладывал свой особый путь, оберегая сакральные пределы. Свои обычаи, свои кладбища, свои языки; вера становилась главным признаком уклада и идентичности. Спустя века заметны особенности прежней феодальной картины мира, иерархичности, выраженные в этностереотипах, уже почти стертых, но еще проступающих в разговорах о соседях. Едва различимы и черты традиционных религиозных культов у мокшан — одного из наиболее христианизированных народов Поволжья.

Об этих культах мы расспрашивали наших информантов вдали от Темникова, в самобытном селе Шокша Теньгушевского района. Здесь старейшая жительница, 97-летняя Екатерина Сергеевна Каторова, разговаривающая на родном и русском языках одновременно, вспоминала татар, приезжавших на ярмарки, проводимых еще до коллективизации. В селе Шокша, а также в Пичеполонге и Кишалах Атюрьевского района, все отрицали существование следов потаенной мордовской религии. Вероятно, здесь сказывается и ранняя, прочная приобщенность мордвы к православию, и особенность картины мира финно-угорских народов, подмеченная известным нижегородским исследователем Николаем Морохиным, указавшим на существование разных уровней идентичности — публичной и скрытой (домашней, семейной).

Именно забравшись в леса, в скрытую от больших дорог татарскую деревню Усть-Рахмановку (Валендур) Краснослободского района, мы многое узнали об укладе мордовских соседей. В Валендуре разводят огороды, топят бани, и хоть зимой почти все возвращаются в Саранск (это селение темниковских татар — одно из наиболее близких к столице Мордовии), дома остаются живыми и крепкими. Добраться сюда непросто — в первую поездку в начале мая топкий, влажный лес не пустил в Валендур, и лишь в разгар жаркого лета село нам открылось. В Валендуре не найти мусора или небрежного отношения к деревьям, воде, перелетным птицам. Народная экология, столь свойственная финно-угорским народам, вместе с причудливым мордовским именем запомнилась в ходе экспедиции в это татарское село. Жители Валендура Майся Акмаева и Самиулла Тугушев рассказали о ранее распространенном у мордвы в соседних деревнях вывешивании оберегов — черепов домашних животных на заборах. В сочетании с отмеченной по всему западу Мордовии таинственной солярной символикой на фронтонах мордовских домов, все это невольно отсылало в мир жрецов-возятов, а при всей закрытости этноконфессиональных общин, народные культы все же могли пересекаться, влиять друг на друга.

Самиулла Тугушев, Усть-Рахмановка (Валендур):

«Деревня у нас гостеприимная. Мордва (мукшы) и русские, когда ходили по лесам за грибами (пангә), знали о Валендуре, просили воды, а наши татары ставили самовар и угощали чаем. Жили здесь зажиточно, народ ведь трудолюбивый. Например, до революции валендурцы возили из Мурманска рыбу в большие города, хорошо зарабатывали, строили в деревне крепкие дома. Все были грамотными по-мусульмански. Помню, что тетка, уехавшая в Саратов, отправляла письма к нам на арабице; другого алфавита на татарском она и не знала, и здесь старики могли переводить и нам разъяснять. Народ придерживался религии: все отмечали праздники, хранили полумесяц с закрытой мечети. Когда умер наш отец, то мы установили этот полумесяц на ограде (чардак) его могилы.

Жила у нас такая Хасюк әби. Когда наступала засуха, то она складывала камни в узлы, читала молитву и опускала эти узлы в воду, чтобы вызвать дождь. Почти сразу дождь начинался и мог идти долго. Тогда в Валендур приходила мордовка тетя Нина и говорила нашей маме: «Рая, сделай так, чтобы ваша татарская бабка вытащила камни, иначе сено сгниет, дождь ведь идет уже несколько дней не переставая». И в Мамолаево, и в Колопино мордва знала о Хасюк әби, а наше село они называли на своем языке — татар веле (татарская деревня).

Была еще Кәмәй әби, она читала плачущим детям особые молитвы (өшкерү). Кярим Старков был — костоправ; помню мордва приезжала к нему для лечения на телегах, запряженных быками».

Коллективные моления о даровании дождя были характерны в этой зоне и для других соседей татар — мордвы (мокши), причем с дохристианским содержанием. Как отмечает этнограф Н.Ф. Мокшин в своей монографии «Религиозные верования мордвы» (1998), территория между Окой и Волгой, где искони проживала мордва, характеризуется неустойчивым летом. Периодически повторяются засухи, нередко бывают и суховеи. Особенно опасны для сельскохозяйственных культур засухи конца весны и начала лета, когда почва без осадков пересыхает, а растения еще не набрали сил. Каждое засушливое лето мордвой совершались моления о дожде — пиземень озкст. Проводили подобные обряды и русские крестьяне.

Татьяна Мансурова, Княжево:

«Действовали у нас в Княжево и мечеть, и церковь. Мечеть давно разобрали, а храм после закрытия так и не восстановили.

Из обрядов я помню скорее русский, а не татарский: во время засухи русские бабушки надевали белые платки и обходили закрытую церковь, а потом шли на кладбище и к старому роднику. Это они вызывали дождь. Татары в таком обряде не участвовали».

В Татарском Лундане татары и сейчас проводят в начале лета обряд «кыр курбаны» (дословно — жертва для поля), совершают жертвоприношение баранов: сельчане массово выходят на луга, вскладчину готовят обед, читают молитву (кер намазы). Примечательно, что выходцы из села, живущие в Петербурге, присылают на «кыр курбаны» денежные пожертвования.

Наделение явлений природы сверхъестественными силами таким образом замещалось в сознании татар-мусульман с обращением к Всевышнему за помощью. Но распространены были, подобно всему широкому ареалу междуречья Оки, Цны и Мокши, представления и о защитной силе растений. В селе Бутаково покой дома берегут не только повсеместно сакрализированный чертополох, но и пучок донника, закрепленный над входом в избу.

А сюжет с сохранением полумесяца давно закрытой мечети зафиксирован нами и в ходе беседы с уроженцем ныне нежилой деревни Идеево (Идәй) Загиром Трегуловым. Примечательно, что в этом нарративе Темников вновь обозначается в качестве большого города, крепости:

«У моего отца было прозвище (кушамат) Шахтер, поскольку он возил белую глину на фаянсовый завод в Темников (кала). Я родился, когда моему отцу исполнилось уже 70 лет, а прожил он 93.

В Идеево всегда жили читающие старики (укый торган бабайлар) — Хафиз абзи, Равиль абзи, дом из красного кирпича принадлежал Усману мулле. Когда он умер, полумесяц установили у его головы. У нас ведь в Идеево два кладбища — центральное и Мартын. А почему называется «Мартын», уже никто не помнит».

Идеево окончательно покинуто жителями совсем недавно — еще сохранились дома, застройка улиц. Выходцы, живущие ныне в соседних Тарханах, Енгуразове или в Темникове, приводят разные причины своего отъезда. Несколько веков назад также произошло массовое переселение из Идеево, когда представители родов мурз начали новую жизнь в Приуралье. Уезжали в Башкирию и в советское время. Так например, уроженец Татарской Велязьмы Загидулла Сюняев (1929—2001) продолжительное время являлся ректором Уфимского нефтяного института, а родившаяся в 1934 году в Темникове Фатиха Абузова в этом же институте являлась заведующей кафедрой. И все же, основной поток темниковских татар ушел на территорию современной Башкирии в XVIII веке.

В темниковские земли уходят корни рода татарского писателя Амирхана Еники (1909—2000), уроженца села Верхние Каргалы Белебеевского уезда Уфимской губернии, а его жена Гульсум Дивеева родилась в Тамбовской губернии. Так и в XX веке, при всей зыбкости судьбы, потомки мурз складывали совместные семьи. Примечательно и другое — связь с прародиной, уже отмеченной Иске иль: в 1798 году в Верхних Каргалах построили мечеть, куда в качестве имама пригласили муллу Салиха Енгуразова из деревни Енгуразово Темниковского уезда. Из Верхних Каргалов происходят известные в Уфе и Казани представители врачебной династии, одни из первых профессиональных татар-врачей Гиниятулла и Абубекир Терегуловы, а их сородичи Трегуловы еще сохраняют исторические деревни в Мордовии. В Москве нам удалось найти свидетельство о татарской истории придорожной деревни Дасаево (Дасай), где следов былых жителей казалось уже не сохранилось.

Андрей Трегулов, Москва:

«Мои дедушка и бабушка — Ибрагим Сабитович и Магира Юнисовна Трегуловы жили в деревне Дасаево Темниковского уезда. Они были зажиточными, содержали татарскую школу. Моя мама Алия Ибрагимовна Трегулова там и родилась в 1926 году.

Во время коллективизации было понятно, что их хозяйство раскулачат и, скорее всего, арестуют. Мой дед Ибрагим решил на время уйти из Дасаево, скрыться от ареста, но вскоре забрали бабушку, которая не решилась сразу за ним последовать с пятью детьми. До этого их выселили из дома и пришлось скитаться по деревне — богатые односельчане категорически не пускали даже ночевать, а приютили местные бедняки. Спать зимой приходилось рядом с собакой, поскольку от нее шло тепло. И все-таки бабушку арестовали, но, видимо, в те времена тюрьмы в округе еще не охраняли строго и ей удалось убежать из-под ареста.

В Дасаево возвращаться было невозможно, а в Москве жили родственники, и удалось уехать к ним и затеряться в столице. Дед и бабушка дожили до глубокой старости вполне благополучно, конечно, вспоминали родную деревню. В их доме часто слышал упоминание: «Дасай авылы» и по-русски, что это «около Темникова», но больше никогда они не побывали на родине. Я тоже никогда не ездил в Мордовию. В Москве старшие в семье и даже следующее поколение общались в основном с земляками — темниковскими и кадомскими татарами».

Во время очередной экспедиции удалось провести интервью с русскими старожилами Дасаево, и в лишь в одной семье нам указали на прежний «татарский угол» деревни — ныне там уже нет домов. Как предполагает Халиль Хозин, родовым для Трегуловых являлось Идеево, расположенное близ Дасаево, что, возможно, определяет последнюю в качестве выселка. Вероятно, неслучайно одна из прежних улиц в Идеево называлась «Дусай урамы». В начале XX века (судя по отсутствию собственного мусульманского кладбища) татары в Дасаево не составляли большинства, скорее деревня была русско-татарской (название-антропоним указывает на основателей поселения — служилых татар Дасаевых, отмеченных в качестве владельцев в указе царя Михаила Федоровича в 1628 году). Полевая работа в сочетании с анализом редкого нарратива прояснила местную карту расселения наших героев.

Уходили темниковские татары и в иные уезды Тамбовской губернии. Так, современная деревня Энгуразово в Уваровском районе Тамбовской области, как рассказал нам местный житель Ахтям Бахтеев, образовалась в конце XVIII века переселенцами из темниковского Енгуразово. Село так и называлось первоначально — Енгуразовские Выселки. Прежде неподалеку существовала еще и деревня Ишейка, Ишеевские Выселки (также неподалеку от деревни Енгуразово расположена деревня Ишейки), других татарских населенных пунктов в тогдашнем Борисоглебском уезде не было. Ишейка просуществовала до 1950-х гг., когда ее последние жители переселились в Енгуразово. Хотя связи между темниковским и тамбовским селами давно прервались, многие следы напоминали о родстве.

И петербургские, московские потомки темниковских татар помнят о своих корнях, а названия деревень звучат в их рассказах, словно имена родных. Вот и живущая в Москве Адиля Дашкина трепетно рассказывает о селе Дашкино, где побывала несколько десятилетий назад:

«В деревню Дашкино я приезжала 30 лет назад, и тогда там еще сохранялась кирпичная стена — напоминание о двухэтажном доме деда. Рядом стоял одноэтажный и тоже кирпичный дом. Он во времена деда соединялся деревянным пристроем с основным домом — получалась обширная усадьба. Усадьбу с садом огораживал забор. В старые времена у темниковских татар было заведено фасад дома и окна ставить в сад, а не на улицу. Это и по-мусульмански так положено, чтобы семейная жизнь не была видна соседям.

Во дворе находилась конюшня, где среди лошадей была одна, видимо, купленная в цирке: она танцевала под граммофон.

Когда я приехала в Дашкино, дома уже «перевернули» вдоль красной линии и прежнего татарского порядка в планировке дворов не придерживались.

Другая часть моей родословной происходила не из деревни, а из самого Темникова. В городе сохранялся двухэтажный дом с первым хозяйственным этажом и вторым — из лиственницы, жилым. Это было хозяйство семьи Кучаевых, из которой происходила моя мама. Управляла домом моя прабабушка, имя которой стерлось совсем — даже 80-летние старушки тридцать лет назад уже не могли припомнить, как ее звали. Весь Темников ее знал под прозвищем «Кала әби», а ее внучек, в том числе мою маму, — «кала кызлар». Кстати, местные татары всегда называли Темников «Кала», а другой уездный город Краснослободск — «Слабад».

В Темникове старики еще вспоминали мою Кала әби: что она разъезжала по городу в коляске, не надевала платок и камзол, а носила чепец и платье, подобно русским помещицам.

По линии отца мою бабушку из деревни Дашкиных называли «Дашка әбикәй». Тогда у татар бытовали прозвища.

Основная часть родни покинула Мордовию и уехала в Петербург. Там жили такие родственные нам семьи: Муратовы, Мамины, Акчурины, Кучаевы. Наша часть семьи убежала стремительно во время раскулачивания в Москву.

Наряду с мусульманскими у темниковских татар были живы разные народные обычаи, заговоры от болезней. Даже в Москве мама находила известные ей с темниковского детства травы, лечила меня отварами. Отмечали весной праздник «кызыл йомырка» — катали крашенные яйца с горки. Тетя знала свободно мордовский язык (мукшы телне), все девушки в семье были грамотны по арабице.

В Дашкино я встретила человека, который был потомком пекарей, друживших с моими родными. Старая мечеть в Дашкино сгорела, а кладбище я смогла посетить. Но там не было почти камней и вообще обозначений могил — только бугорки земли. Поэтому найти могилу своего дела Юниса я не пыталась, но знаю, что он похоронен в родной деревне.

Ездили из Москвы в родные деревни через станцию Торбеево. Название этой станции я запомнила с детства. Еще старики часто вспоминали о былой дороге на Саров, куда через татарские деревни проезжали паломники в монастырь. Даже конкретно перечисляли названия деревень, через которые проходили короткие пути на Саров. Но все забылось сейчас.

Когда я впервые приехала в Дашкино, почувствовала себя деревом, когда-то вырванным с корнем из земли и теперь нашедшим свою землю».

Иниятулла Кутуев из города Тосно Ленинградской области, уроженец уже не существующей деревни Конялы, или встреченная нами у енгуразовской мечети в день Ураза-байрам Мунира апа, приехавшая из Петербурга, стараются регулярно бывать в родных местах. Потребность в возвращении — посещении кладбищ, оставшихся в Мордовии родственников, любовь к темниковским лесам и шальному ветру степей возвращает летом людей, даже и не проведших здесь детство, а открытие земли предков становится важной частью этноидентичности.

Недавно вновь приезжали татары из дальних краев — Турции и США — в Усть-Рахмановку, смотрели на постройки торговцев Акчуриных. После революции братья вынуждены были бросить все накопленное, оставить свою родину и спешно эмигрировать на северо-восток Китая, в Маньчжурию. Тяготение к Дальнему Востоку России, сопредельным городам Китая, особенно к Харбину, было характерно для предприимчивых жителей Усть-Рахмановки, Тенишево, Старого Аллагулово, Шуструя, Татарских Юнков. Первый имам Харбинской мечети Гиниятулла Селихметов был именно из этих краев. Его брат Кашшаф, как пишет уфимский историк Айсылу Юнусова, служил в мечети Шанхая.

С его сыном (и своим родственником) Равилем Селихметом, жившем в США, познакомилась в Стамбуле казанский поэт Альбина Абсалямова, в разных публикациях напомнившая об этом пласте татарской эмиграции. Из Тат. Юнков происходят родители видного журналиста и общественного деятеля эмиграции Али Акыша, выросшего в китайском Хайларе, а из ныне несуществующей Нижней Богдановки (Бугдал) родом отец эмигрантского журналиста другого поколения Фарита Аги (Иделле). Именно в Турцию перебралась в середине 1940-х годов значительная часть представителей татарских общин Харбина и Шанхая. Вновь тогда пришлось покидать свои дома, но память о самой первой, корневой родине не оставляет потомков семей с реки Шуструй и с других рек этого мишарского края. И в далеких от провинциальной Мордовии мегаполисах мира живы еще ласковые слова, обращения, распространенные среди татар современного Атюрьевского района — «майкошым», «чыпчыгым», «гулюкаем». Если сберегается язык в семьях, значит, сохраняется все его богатство, диалектные формы, даже архаика фольклора. Наши соотечественники, живущие в эмиграции, многим могут быть примером в сохранении родного языка, знании национальной истории, в целом — ощущении себя татарами. Но и встречают их на исторической родине тоже сберегающие свою культуру и традиции — разговор татар из разных миров идет на одном языке.

Села темниковских татар — словно частокол, охраняющий периметр былой крепости.

Митрялы принадлежат к числу самых известных татарских деревень Мордовии, здесь стремятся побывать все, изучающие историю и культуру Темниковского края. Один из первых татарских этнографов Гайнетдин Ахмаров (1864—1911) посетивший Митрялы, зафиксировал местные предания о хане Сарае и его братьях Касиме и Астере. Возможно — в основе сельских преданий память о столице Золотой Орды и Касимовском ханстве. События татарской средневековой истории, запечатленные в истории Митрял, позволяют отнести основание этого села не к XVII веку, а к более раннему периоду. Впоследствии из Митрял уходили переселенцы на засечные линии, а со второй половины XIX столетия — в Петербург. Выходцы из Митрял участвовали в складывании многих татарских общин вдалеке от Темникова, но и в само село ныне многолюдно и активно.

Енаково же наоборот — совсем небольшое, уютно расположилось на склоне холма. Нюрия Мамлеева поведала несколько преданий этой темниковской деревни, словно воссоздающих времена крепости, отзвуки еще более ранних походов, прошедших вдоль берегов Мокши:

«У нас жил здесь Кайнал хан, а рядом, в Тарханах, старики указывали на стойбище войск Чингисхана. В 1939 году строили школу и нашли наконечники и кости. Вообще, здесь в округе много мест таинственных. Вы, наверное, уже слышали о кургане Палдиж: если долго идти полями от поворота на Аксел — там деревня когда-то была (Палдиж авылы) и могила безымянная сохранилась в ограде.

В Енаково жил ахун, он после революции убежал в Америку, а в селе остались богатые клети (келәт). Кто-то потом приезжал в Енаково, будто знал про эти амбары, и быстро вывез клад. Вообще, жизнь здесь была зажиточная, вокруг Енаково много глины, и существовал даже небольшой кирпичный завод для собственного строительства домов и амбаров. А базар в старину находился в Акашево, туда все темниковские татары ездили.

Много разных историй запомнилось от стариков. Вот, к примеру, бабушка, тетя отца (әтиемнен түтти), приезжавшая из Ленинграда летом, рассказывала о пире, который во времена ее детства ночью стучал в окно. Люди боялись, конечно, пира, но находили силы и требовали его повторить суру из Корана — на последнем аяте у него заплетался язык, значит, это не человек приходил, а именно пир. Ночью никогда не ходили в баню, боялись злых духов.

Народ жил в Енаково сильный. Был такой Алмай бабай, его считали батыром, он и в старости поднимал угол избы».

Уже неоднократно замеченные нами в экспедициях особенности восприятия времени и пространства, свойственные сельским жителям, характерны и для западной Мордовии. Люди, еще далеко не преклонного возраста, обладают в этих деревнях статусом главных хранителей памяти. И действительно, интервал в одно поколение в стремительно изменяющейся реальности становится существенным, определяющим различия опыта жизни. Люди, рожденные в 1940-е годы (а именно они сейчас являются старшими), еще застали послевоенную деревню, сохранившую слой обрядовой практики, религиозной повседневности. Очень многое стерлось и почти неизвестно современным темниковским татарам. Так, в своих экспедициях полвека назад этнограф Рамзия Мухамедова отмечала табуирование произнесения имени невестки (килен) в семье и вообще — деревне. Например, если ее мужа зовут Ибрагим, то при обращении к ней говорят Ибрагим катны килен или просто яшь килен. Вне же семьи к ней обращались через имя свекра: если свекра звали Исмаил — то Исмаил килене. Бытовали несколько десятилетий назад и особые термина родства и свойства: тудыка — двоюродные брат и сестра, тумачи — троюродные брат и сестра; четвертая степень родства обозначалась термином торачи. Впрочем, сегодня, эта преемственность еще продолжается, и молодые голоса легко и буднично произносят в бытовом разговоре эти, казалось бы, забытые слова.

Особенностью наших работ является отказ от морализма и подведения итогов экспедиций. Это право мы оставляем за читателями и героями проекта. Однако мы должны ответить на вопрос: «Каковым должно быть практическое применение данного труда?

Пожалуй, наиболее важным, и это относится не только к темниковским татарам, является осознание ценности духовно-материальной культуры своего народа и умение применить, а самое главное, актуализировать это наследие для будущих поколений. В этой связи необходимо заново осмыслить и освоить историческое пространство, чтобы признаками присутствия оставались не молчаливые реки, а перспективные объекты. Если говорить о темниковских татарах, то это строительство новых и реставрация старых мечетей, развитие воскресных школ для детей и взрослых, привлечение и поддержка просвещенных имамов, организация детского досуга, открытие не типовых, а многофункциональных музеев, способных стать одним из центров притяжения постоянного и приезжающего на летний период населения. Целью подобных музеев должно стать не просто собирание советских предметов быта, а обращенность к социальной памяти, уходящей своими корнями в глубокую старину, через экспозицию, медиа-контент, сменные выставки и регулярные встречи со специалистами. Помимо этого, немаловажным является развитие регионального туризма с посещением соседних и более отдаленных сел, работа с землячествами, выпуск познавательных книг, активное использование социальных сетей и внутриреспубликанская коммуникация.

Можно еще многое сказать, но для нас было важно почувствовать, что главное, корневое осталось в этом краю, препятствующее распылению и исчезновению. Чувство своей земли, родины, приверженность религии, звучание темниковского говора из уст молодых наших героев и мудрость пожилых знатоков традиции. Тепло памяти — одна из важных категорий устойчивости, крепкого стояния на своих ногах. Когда книга была почти готова, в Москве мы встретили темниковских татар, среди них были те, кто ни разу не посещал историческую родину либо был много лет тому назад. Одна из них Надия Агеева, чьи предки из села Акашево, с большим воодушевлением выслушав наши экспедиционные рассказы, спросила: «Калада булдыгыз?»ⁱ

«Булдык!»ⁱⁱ — ответили мы, не уточняя конкретно, идет речь о Старом городе или Темникове, поскольку для современных темниковских татар границы этой крепости простираются далеко за пределы Мордовии. Ее стены — это люди, не покидающие родные края, возвращающиеся сюда снова и снова, или те, кто здесь почти не был, но порой даже неосознанно чувствует сопричастность к земле предков. Ее земляной ров — это старинные кладбища с их памятниками, на которых лежит печатью времени арабская вязь. Ее башни — это искренние активисты, возрождающие по крупицам историю славных времен, ее бастион — это женщины, продолжающие следовать многовековым традициям, ее врата — это немногочисленные имамы, сохраняющие в меру своих сил духовность и связь с исламской цивилизацией, ее цитадель — это дети и подростки, для которых теплые моря не заменят родовых гнезд, ее мост — это память, ведущая людей из седой старины в сторону осознания себя частью многомилионного народа, а значит, Крепость продолжает стоять!

Глава из книги «Темников: крепость империй». Москва, Издательский дом «Читай», 2022.

i «В городе (Темникове) были?»

ii «Были!»