Айзат Мингазов: «В три года пришел из детского сада и сказал: у нас в доме будут говорить только по-татарски»

«Говорят, я любил подраться, поспорить со старшими, не слушал преподавателей»

— Айзат, ты явно казанский.

— Да, большая часть моей жизни прошла на 2-й Юго-Западной. Там сейчас проходит дорога, а раньше рядом был большой поселок Крыловка. После нашего дома начиналась другая жизнь: кто-то баню топит, рядом куры бегают, собаки лают.

— Татарский — твой первый язык?

— До 3—4 лет. Интересно, что родители со знакомства говорили по-русски. И как-то в три года я пришел из детского сада и сказал: у нас в доме будут говорить только по-татарски. С тех пор мы перешли практически только на татарский. Родители говорили нам (в семье четверо детей): на каком языке к тебе обращаются, на таком и отвечай, не нужно смешивать языки.

Я даже раньше уехал — в Турцию, изучать историю искусств в Университете изящных искусств имени Мимар Синана, а также каллиграфию.

— То есть уже в детском саду себя показал.

— Сады были обычные, правда, мы их меняли. Были у меня и няньки. Скажем, одно время мама преподавала арабам, и эти студенты, которые приезжают со своими семьями, иногда играли со мной, даже во время пар. Потом я поступил во вторую гимназию и проучился там шесть лет. А после перешел в соседнее здание, в лицей.

— Чем для тебя стала татарская гимназия?

— Мы там говорили по-татарски даже на переменах, вся жизнь там строилась на этом. Помню в младших классах собирались в 7.45, снимали ботинки и бегали во дворе босиком. Дети дрались как обычно. Недавно вот нашли мои дневники, и там видно, что по предметам — четверки и пятерки, но почти каждую неделю за поведение — двойка. Говорят, я любил подраться, поспорить со старшими, не слушал преподавателей.

— После лицея ты уехал?

— Да, я уехал — в Турцию, изучать историю искусств в Университете изящных искусств имени Мимара Синана и параллельно изучать каллиграфию с учителем.

— Как это произошло?

— Я в лицей поступил с целью уехать в Турцию. Мне их история искусств давно была интересна, как и сама жизнь в этом регионе. Помню, в детском саду, когда была война в Ираке, я стал с воспитательнице о ней говорить, а она начала специально смотреть по телевизору новости. И с каллиграфией это связано. Я ею занимаюсь с 11 лет. А когда было 13, в Казань приехала турки, в Манеже была их выставка. Я там познакомился со своим будущим учителем. И решил переехать, чтобы развиваться, потому что в каллиграфии с мастером надо заниматься очно.

Целый день сидишь и пишешь. Это словно правописание. Вот буква «алиф» — и ты ее пишешь. Сто раз, тысячу, десять тысяч. В одном варианте. Потом другие буквы появляются. Потом начинаешь их объединять.

«Конкурс придумали, чтобы меня завлечь в каллиграфию»

— В 11 лет что-то случилось?

— В 1—2 классе я увлекался математикой, хорошо играл в шахматы, шел на первый разряд. А потом сломал позвоночник. Упал на копчик, четыре позвонка сломалось, в двух трещина. Я долго лежал в больнице, весь третий класс учился дома, учителя приходили домой. В четвертом классе заинтересовался граффити, начал ставить теги по району, делать скетчи. Видимо, я так много лежал, что хотел постоянно бегать, мне ведь можно было либо стоять, либо лежать.

— Теги остались на районе?

— Все забафили. Даже каллиграфии там не осталось... Родителям это не нравилось, мне попадало за какие-то художества, когда они находили баллончики, которые я прятал даже в сумке сестры. В пятом классе в гимназии начались уроки арабского. Я уже знал буквы, потому что по воскресеньям ходил в медресе при мечети Марджани, Апанаевской. Папа меня туда водил. Учительница Танзиля Фатыховна увидела, что мне интересно, стала показывать мне образцы каллиграфии. В гимназии есть музей, посвященный этому искусству, несколько уроков она провела там. Потом организовала конкурс, я в нем выиграл. Потом я уже понял, что его придумали, чтобы меня завлечь в каллиграфию.

— Из чего состоит твое обучение?

— Целый день сидишь и пишешь. Это словно правописание. Вот буква «алиф» — и ты ее пишешь. Сто раз, тысячу, десять тысяч. В одном варианте. Потом другие буквы появляются. Потом начинаешь их объединять, создавать композиции, писать аяты. И это кроме обучения в университете, которое у меня проходит отдельно. Каллиграфия — это когда учишься с учителем, также он объясняет, как готовить бумагу, чем ее обрабатывать, как делать чернила.

Так я прожил с 2017 по 2020 годы, в мае приехал в Казань из-за пандемии. Три семестра мы учились заочно. Два семестра я слушал все онлайн. В третьем много времени стало уходить на другие дела: я участвовал в проекте «Авазлар», выставке по письменности в Национальной библиотеке, так что я сдал всего одну дисциплину. Сейчас учеба начинается в середине октября.

— Насколько отличается университетская учеба в Стамбуле?

— Я здешнюю систему-то особо и не видел. Я учился в КФУ на дизайнера и переводчика, буквально пару недель. Очная и очно-вечерняя форма обучения. Ждал ответа от Стамбула. И как получил положительный ответ, так платное бросил, а по второму направлению подготовки взял академ. В Турции так: есть обязательные уроки и выборочные. На первом семестре все обязательно, потому что ты еще «зеленый». На втором семестре ты уже можешь что-то выбирать, определять специализацию. Постепенно число обязательных предметов сокращается. За каждый предмет начисляется разное количество так называемых кредитов. Чтобы закончить, надо набрать определенное количество. За сколько лет ты это сделаешь, не так важно. Если проучился четыре года, но не все сдал, тебя не гонят.

— За рубежом чувство татарскости усиливается?

— Да, я стал сильнее ощущать себя татарином. Все-таки 2017-й год был тяжелым годом, когда татарский стал факультативом в школах, это на меня повлияло, это стало проявляться в моем творчестве. Раньше я много писал на арабском, персидском, стихи Хайяма, Саади, суры, аяты. А сейчас делаю в основном работы по-татарски.

Я хочу заниматься каллиграфией, добиться в этом успехов. Скажем, мне интересны сейчас руны. Впервые я увидел их в «Сәләт». В Турции у нас был предмет — вводный курс в тюркское искусство доисламского периода.

«Мне кажется, после нас есть как минимум еще одно поколение»

— Когда ты приехал в Казань, ты запомнился сначала костюмами.

— Мне в старших классах стало нравиться одеваться хорошо, качественно. После переезда в Стамбул под влиянием патриотизма это привело к тому, что я стал носить татарские костюмы. Мне не нравились татарские костюмы, которые люди здесь носили. Скажем, в мужском костюме не было интересных примеров. Либо откровенный зашквар, либо берут военный китель и говорят, что это наш национальный костюм. И я решил по-своему это показать. Впервые пытался пошить его здесь, а у нас шьют женщины, для мужчины они не могут качественно пошить. В Турции наоборот. Есть в Нишанташи люди, которые проходили стажировку на Сэвил-роу в Лондоне. Я стал с ними общаться. Им приносишь рисунок, эскиз, они тут же начинают делать лекала под тебя. Кстати, про тюбетеи хочу сказать. Они стопроцентно сделаны по дореволюционным технологиям, когда их делают с канителью. Я выбираю такие, потому что, во-первых, люблю, когда вещь сделана профессионально и качественно, во-вторых, если не будет заказов для мастеров, которых и так можно пересчитать по пальцам одной руки, образцы останутся только в музее. А через 70—100 лет и в музее не останется.

— Я замечаю, что сейчас пошла тяга к дореволюционному искусству.

— Мы живем конструктами советской эпохи и не можем выйти из них. Я сужу по своей гимназии, этого было много. Мне нравятся в этом плане финские татары, такие казанцы, как Булат Галеев, Зайнап Максудова, Фаик Тагиров. Люди, которые проложили свой путь, хотя порой и работали с системой. Максудова была учительницей, Тагиров рисовал иллюстрации к книгам. Но у них был свой путь, они понимали свои цели.

— Ты занимаешься очень традиционным искусством. При этом тебе нужен новый путь.

— Я хочу заниматься каллиграфией, добиться в этом успехов. Скажем, мне интересны сейчас руны. Впервые я увидел их в «Сәләт». В Турции у нас был предмет — вводный курс в тюркское искусство доисламского периода. Там к этому нормально относятся, у нас учится много леваков (но и правых достаточно). Мол, это же история искусства.

Вообще, мне кажется, сначала нужно заняться собой, создать ресурсы для себя, себя спасти, а потом уже заняться народом.

— Расскажи про выставки с твоим участием, которые идут в городе.

— На данный момент мои работы экспонируются на четырех площадках. Первая — выставка «История татарской книжности» в Национальной библиотеке, там я делал мэппинг с надгробными камнями и строками из рукописей. Вторая — итоги проекта «Имлә», она проходит в Доме татарской книги. Каждая картина на этой выставке была сделана совместно с посетителями на различных мероприятиях, она посвящена разным видам письменности и произведениям, которые были созданы в разные периоды истории. Также пять картин сейчас выставлены в галерее «Хазинэ» и одна — на выставке «Туган тел» в мечети Кул-Шариф.

— Есть мнение, что после твоего поколения вся новая волна татарских деятелей уйдет.

— Да, те, чье детство пришлось на девяностые и нулевые, стали заниматься активизмом, искусством. Мне кажется, после нас есть как минимум еще одно поколение. На прошлой неделе я включил радио Urbantatar, и там звучали новые авторы, которых я не слышал. А ведь несколько лет назад, когда появились первые релизы «татарской альтернативы», это даже не считалось чем-то заметным. Вообще, мне кажется, сначала нужно заняться собой, создать ресурсы для себя, себя спасти, а потом уже заняться народом.