«Музыка — это возможность быть в обществе, получить профессию, не сидеть дома»

«Когда уезжали, я думала, нигде фортепиано нет, и сочиняла пьесу прощания с ним»

— Аделия, вы родом из Узбекистана?

— Мои бабушки и дедушки уехали в Узбекистан в послевоенные годы, кто по направлению на работу, кто по семейным обстоятельствам. Родители родились и выросли там, как и я. Мы переехали в Татарстан, когда мне было шесть лет, и я достаточно хорошо помню то время.

— А чем занимаются родители?

— Мама — врач-педиатр. Папа до пенсии работал спасателем в казанском «Метрострое». Бабушка в юности участвовала в смотрах художественной самодеятельности, хорошо пела, играла в сценках, рекомендовалась для поступления в театральное, но в те годы в традициях мусульманской семьи это не приветствовали. Нәнәй — так на манер, как принято в Башкирии, называли мы бабушку. Она знала и рассказывала много татарских сказок и пела песни.

— Когда музыка появилась в вашей жизни?

— Мы жили в Узбекистане в городе Ангрен. Дома стояло фортепиано, на нем когда-то, учась в школе, занималась тетя. Когда мне было полгода, по словам родителей, я узнала о нем. Вероятно, бабушка или дедушка, чтобы меня отвлечь, нажали на клавиши. А потом я сама постоянно сидела на коленях у дедушки и нажимала на клавиши. Мама приходила после работы и ей говорили: «Может, ты меня сменишь? Ее от фортепиано не оторвать». Когда мы уезжали из Узбекистана, я думала, что больше нигде фортепиано нет, и сочиняла пьесу прощания с ним. В Татарстане родители стали думать, как продолжить это начинание, развить мой интерес, искали педагогов, кто мог бы со мной позаниматься, какие системы существуют для незрячих. Сразу скажу, что зрение я потеряла в полтора года: это осложнение после тяжело перенесенного гриппа. Родители узнали, что есть система Брайля, есть школа для незрячих в Казани. А мы тогда жили в Зеленодольске, так что родители возили меня на учебу. Мы познакомились с Евгением Фроловым, незрячим баянистом, который стал заниматься со мной теорией музыки, системой Брайля. А в Зеленодольске я занималась фортепиано с Буруниной Евгенией Семеновной.

— Тогда же начали сочинять?

— Если учишь произведения по системе Брайля, надо сначала запомнить, что играет правая рука, потом левая, потом соединить… Это довольно кропотливое занятие, а мне хотелось играть что-то сразу, здесь и сейчас. Поэтому я начала импровизировать. У меня есть брат с сестрой, я сажала их рядом и просила угадывать, что я играю, изображаю лето или, может быть, медведя? Импровизировала в тональности, с альбертовым басом. Так я начала развиваться — и в импровизации, и в исполнительстве.

— Вы закончили колледж имени Аухаудеева, учились в классе Раиды Игламовны Ермохиной, но не поступали в местную консерваторию, почему?

— Ну, как-то не сложилось. Я тогда была гораздо младше. Боялась заниматься композицией. Там ведь изучение партитуры, оркестровки. Я писала камерные сочинения, романсы, а здесь надо было бы писать дипломную для оркестра. Я была ребенком. Мне было непонятно, как это реализовать. Я пошла в педагогический, на музфак, научилась сама передвигаться, освоила «белую трость», настояла на том, что мне нужно быть самостоятельной. Я узнала, что в Гнесинке был опыт обучения незрячих, там учился незрячий композитор. Я поехала поступать, и Ларин Алексей Львович взял меня в класс. Так и началось мое движение в плане композиции. Я поняла, что сама себе строила изнутри преграды, что здесь, как в любом деле, главное — практика, поиск ответов. Ты слушаешь педагога, задаешь вопросы одногруппникам. Я написала дипломную, не так все было и страшно, как казалось. Кроме того, в Казани я занималась композицией со Светланой Владимировной Зорюковой — мама увидела объявление, что есть такой факультатив.

«В США я поехала одна»

— Почему вы потом поехали в США?

— Когда я училась на четвертом курсе, у нас были разговоры с преподавателем современных техник композиции, музыковедом Татьяной Владимировной Цареградской. Алексей Львович поднимал вопрос, нужно ли мне продолжить учебу в аспирантуре в Гнесинке или учиться в разных учебных заведениях, у разных педагогов-композиторов, чтобы подвергнуть себя большему творческому испытанию. Цареградская сказала, что есть вуз в Остине, в Техасе, Butler University School of Music. Она была знакома с музыкой Евгения Шарлата, который там преподавал. Я подала документы, хотя было, конечно, волнительно, страшно. Но я решила — почему бы не подвергнуть себя творческому испытанию. Все-таки было гораздо проще поехать в вуз, где есть человек, говорящий на русском языке, хотя я уже начала учить английский.

— С кем вы поехали?

— Я поехала одна. На четвертом курсе я ездила в Индию на фестиваль с делегацией Всероссийского общества слепых. У нас был один сопровождающий. Я впервые увидела службу сопровождения в аэропортах: как они тебя встречают, проводят через службы. Этот момент меня успокоил. Со мной не могли поехать родители — это ведь и виза, и материальные сложности. Евгений познакомил меня во время интервью со студенткой Элизабет. Она заканчивала докторантуру. В университете такой порядок, что они назначают каждому абитуриенту волонтера, у которого можно даже остановиться на время. Так что я поехала на интервью, Элизабет меня встретила, я жила у нее, мы подружились, она сказала, что поможет мне с жильем и адаптацией. Так спокойнее было и моим родителям. Я жила в итоге рядом с ней, в одном здании. Она обучила меня маршрутам до университета (мне нужно 2-3 раза его пройти, чтобы запомнить). В выходные мы ездили за продуктами. Мы стали близкими подругами, я была у нее на свадьбе подружкой невесты, пела «Туган тел» пока она шла по проходу — в Германии у американской пары!

— Как родители восприняли ваше решение?

— Они меня всегда поддерживали. Я им очень благодарна за это. Они возили меня на автобусе на целый день на занятия в Казани. Смогли купить мне инструмент, оплачивать занятия музыкой в сложные 90-е годы. Когда я решила поехать в Москву, переживали, но отпустили, мама поехала со мной тогда на две недели, пока я привыкала к общежитию, к маршруту. Педагоги убеждали ее, что мне надо заниматься, что у меня есть данные. С любой инвалидностью человек ограничивается в том, что он хочет. Для меня музыка — это еще и возможность быть в обществе, заниматься, получить профессию, быть в людях, не сидеть дома, не уходить в себя. Конечно, эти путешествия — вещь страшная, опасная, но уходить в себя, возможно, даже хуже. Надо отметить, что республика и Министерство культуры РТ всегда поддерживали меня в моих стремлениях, и я за это очень благодарна.

«В моей музыке такие звуки, как шелест ветра, пение птиц»

— Но сейчас вы в Казани?

— В 2019-м я стала студенткой докторантуры по композиции Южно-Калифорнийского университета. Когда началась пандемия, оставалась в Лос-Анджелесе, учеба перешла в онлайн. Я закончила успешно первый год, думала, как быть дальше. Границы летом были закрыты, я не могла определиться, вуз решал, учить нас онлайн полностью или нет. Друзья разъехались по своим городам. Было одиноко. Технически я могла продолжать учебу, но физически была одна. Когда открыли границы, я решила поехать домой. Думала здесь учиться онлайн, но с разницей по времени это оказалось сложным делом, ведь с Лос-Анджелесом у нас разница в 10-11 часов, а сидеть поздно ночью — сложно и нездорово. Я решила взять академический отпуск. У меня при этом есть проекты, коллаборации с исполнителями, так что все вечера до 23.00 у меня заняты общением в сети. Я свою музыку пишу в системе Брайля, а потом диктую ассистенту, нам также нужно созваниваться вечерами. Не знаю, как бы я еще училась?

— Как у вас с татарским языком?

— Не самым лучшим образом. Пока нәнәйка была жива, мы говорили по-татарски. Практики сейчас не много. Когда у нас росли двойняшки, логопед сказал, чтобы с ними говорили на одном языке. При этом я прекрасно татарский понимаю. Мне надо пожить, поговорить, все быстро нормализуется.

— У вас много «татарских» произведений — «Татарские сказки», «Болгар», «Урман». Но как композитор вы воспитаны в европейской традиции.

— Это все не забава для меня. Это моя идентичность. Это мне интересно, это зажигает во мне творческие процессы. Я из Узбекистана, кстати, и по-узбекски понимаю, так что я всегда отношу себя к азиатской культуре, когда меня спрашивают об этом в Штатах. Помню, в Гнесинке, когда писала, скажем, сонату для фортепиано по всем правилам, мне говорили, что интонация у меня особая. На третьем курсе мне не хватало пьесы для экзамена. Я немного играю на курае, освоила его как дополнительный инструмент в педагогическом, везде вожу его, люблю играть на природе, чтобы его звуки смешивались со звуками природы. Так что у меня оставалось три дня, я решила написать пьесу для курая «Ветер и пастушка». Это буквально меня зажгло. Я использовала пентатонику, всякие притопы-прихлопы, словом, моя идентичность стала проявляться именно в этой пьесе. Я применила технику боди-перкашн, пела в курай, кажется, часов пять сидела за сочинением, забыла поесть… У меня возникли образы пастушки, коровы, ветра, колокольчиков, криков вдалеке. Из этих элементов я составила пьесу и поняла, что такое мне очень интересно. Я поняла, что это я хочу развивать. Тогда как будто еще одно окно открылось в новый мир.

Но это же не аутентичный фольклор, я лишь беру элементы из традиции — импровизацию, пентатонику, мелизматику, разговор с природой. В моей музыке такие звуки, как шелест ветра, пение птиц, словом, работа с обертонами, очень важны. Это тоже из детства. Когда ходили гулять в лес с нәнәй, там звуки меня вдохновляли, мне нравилось, как ветер меняется, — и ты слышишь новый отрывок...

— Действительно, у вас музыка хрупкая, не тяжеловесная. Наверное, этим она и притягательна. Что у вас сейчас происходит?

— Будучи студенткой в Остине, я была приглашена на фестиваль Габриэлы Лены Фрэнк. Она композитор, ее произведения исполняют по всему миру. У нее разные корни — китайские, еврейские, перуанские, испанские. Она организовала фестиваль, а также создала базу данных, чтобы стыковать композиторов и исполнителей. Порекомендовала меня Tesla Quartet, для которого я написала «Drops and Ripples». Я работала над струнным квартетом для ансамбля Del Sol из Сан-Франциско. Они также узнали обо мне через базу данных Габриэлы. Получается очень интересный творческий процесс: я что-то сочиняю за неделю, они это играют, предлагают свои идеи, как все это можно развивать. Это творческий процесс, когда и я им передаю, и они вкладываются.

Для струнных, надо сказать, писать непросто. Также я закончила пьесу «Winds and Paths» («Ветры и тропинки») для альтиста Кэлвина Грина и его невесты Сары Умезоно, которая играет на шакухачи. В ней используется тема песни «Аниса», которая проходит через всю пьесу. Недавно состоялась премьера композиций «Lonely Fire», ее я написала для Эшли Батгейт. Она попросила, чтобы это было сочинение для виолончели и голоса. Я использовала стихи Мусы Джалиля «Одинокий костер». Строчка оттуда — «звук, летящий по земле» — в свое время стала названием работы для симфонического оркестра. Для Эшли я попросила Ольгу Баратову и Дарью Горбунову перевести две строфы на английский. Эшли уже записала «Одинокий костер» — она доступна в сети. Также скоро ожидается премьера произведения для скрипки «Dew, Time, Linger» («Роса, Время, Удержать»), которую я написала для Джонни Генделсмена.