Инсайдер «Реального времени» в Минске: «Сейчас в Беларуси ничего так не боятся, как вмешательства России»

«Марширующий Брест еще за месяц до выборов стал откровением»

Мысли о том, что что-то будет происходить, были еще до выборов. Было протестное движение, была Тихановская, собиравшая огромные митинги. Первым звонком для нас был день, когда мы поехали по делам в Брест. Это было 14 июля. Вечером мы пошли гулять и увидели, что центральная площадь Бреста оцеплена ОМОНом: вокруг пустой площади стояли люди с автоматами. А когда вышли на центральную улицу Бреста, Советскую, вдруг услышали рев толпы и увидели шествие. Люди шли с криками «Уходи» и «Отпускай» (имея в виду политических оппонентов Лукашенко, которые перед выборами сидели по тюрьмам). Они рассредоточились, просочились по дворам, и это шествие, набирая массу, пошло в обратную сторону от омоновцев, ожидавших их на площади у набережной.

И нас это зрелище удивило и потрясло: во-первых, своей слаженностью, во-вторых — массовостью. Люди, сидящие за столиками на открытых верандах на улице Советской встали и начали аплодировать — все! Такое мы увидели впервые. И для нас именно этот момент, когда мы увидели марширующий Брест еще за месяц до выборов, стал откровением.

«Это было как в фильме про войну»

9 августа Минск начал гудеть еще до того, как были опубликованы первые результаты выборов. Чуть позже, когда независимые наблюдатели увидели, что происходит массовая фальсификация результатов голосования, начались массовые собрания. Начались стихийные выходы людей, недовольных тем, что у них отобрали голоса. Девятого же числа были применены и светошумовые гранаты, причем совсем близко от нас. Но первое видео я смогла опубликовать только 12 августа, потому что по всей стране не было интернета.

Мы думали, что все начнет утихать, но на следующий день, 10 августа, случились события у станции метро «Пушкинская». И это было как в фильме про войну — рвались гранаты. Звук рвущейся гранаты абсолютно точно напоминает звук бомбежки из кинохроники и художественных фильмов о войне. И когда гранаты в Минске начали выпускать сериями — было ощущение, что город опять начали бомбить, через 75 лет после войны. Это была самая эпичная ночь, все продолжалось примерно до трех часов утра. И именно в эту ночь погиб человек — сначала была информация, что он сам себя подорвал, потом — что в него бросили светошумовую гранату, а уже сейчас — что его застрелили.

Причем версия о том, что у него в руках сработало взрывное устройство, появилась подозрительно быстро — уже минут через 15 после случившегося. Сразу стало понятно, что эта информация не может быть достоверной. Только что пролетела весть о том, что человек упал — и сразу же, безо всякой экспертизы, посыпались уверенные рассказы, о том, что он сам себя подорвал.

Словом, 9 и 10 августа были самыми страшными. Кроме столкновений на улицах, начали появляться слухи о зверствах силовиков. Это сейчас доступны массовые свидетельства, а тогда информация передавалась по сарафанному радио — нас отключили от Сети, люди еще не успели освоить VPN, еще не подключились IT-шники, которых в Минске очень много. Два дня мы были без связи.

«Было много свидетельств страшных вещей от знакомых и соседей»

Тогда и начали проявляться, приметы этого исторического момента. И, пожалуй, если меня бы попросили охарактеризовать все одним словом, я бы назвала слово «контраст». Насколько яркими с обеих сторон были черты происходящего: той стороны, которая пыталась утвердить свою 26-летнюю правоту старого режима, — и нового движения по национальному объединению, с другой стороны. Были подчеркнуто жестокие расправы со стороны силовиков, направленные на устрашение, и были столь же подчеркнуто мирные выступления с другой стороны. Ощущение, что столкнулись два мира, две абсолютно разных парадигмы мышления.

Наши коллеги, которые живут на первом этаже в доме недалеко от метро «Пушкинская», рассказывали после событий 10 августа, как в подъезды забегали люди и заносили тех, кто пострадал от осколков. Жители первых этажей стояли и держали для них открытыми двери в подъезды. Стихийно собирали перевязочные материалы, оказывали первую помощь, в первую очередь — для того, чтобы они не попадали в руки к силовикам или к медикам. Потому что было не сразу понятно, куда медики увозят раненых. Это позже стало ясно, что врачей за работу в этих условиях нужно было только благодарить: на места столкновений подъезжали «скорые», хотя был период, когда им пытались противодействовать силовики. Но они прорывались!

Сначала было страшно — вплоть до того, что муж идет выкидывать мусор, а ты стоишь и смотришь в окно — наблюдаешь, не случилось бы чего. Потом, конечно, приходилось выходить в магазины. И разговоры в этих магазинах были совершенно чудные. Я очень странно покупала курицу:

— Мне две грудки.

— Что?

— Две грудки!

— Сколько?

— Две! — показываю на пальцах.

— Извините, девушка, плохо слышу, позавчера на Пушкинской мне под ноги упала «хлопушка».

Было много страшных свидетельств от знакомых и соседей. Ты идешь просто в магазин, а разговоры не о рецептах и планах на выходные, а о том, что очень много раненых и о неадекватной жестокости.

В первые дни было невозможно вызвать такси, стали приезжать только после 12 августа. С таксистами тоже разговоры интересные получались, один водитель сообщил, что ему уже дважды за эти 4 дня разбили стекло — за гудок. Изначально это были просто гудки, которые помогали друг с другом связаться, когда не было связи, и только машины показывали: «Мы друг друга слышим, мы солидарны, мы здесь, мы выходим, выходите к нам». Это были просто призывы, которые потом приобрели масштаб массовой акции несогласия. Минск почти беспрерывно гудел восемь дней. С 10 по 12—13 августа за гудки и били, и штрафовали, но ничего не помогло. 17 августа — первый день, когда гудки стихли, начались массовые забастовки.

Словом, приметы этого исторического момента попадаются на каждом шагу. Цепочки протестующих в белых платьях на площадях — только вершина айсберга. Никогда не видела ничего подобного. Днем город живет почти обычной жизнью, но очевидно, что народ не готов сглатывать унижение и прощать жестокость. Везде висят самодельные плакаты «Мы не хотим войны, мы хотим свободы», бело-красные флаги как символ национально-культурного возрождения.

«В Минске очень сложно найти белую ткань»

Брат коллеги моего мужа занимается оперативной полиграфией. Его компания всю неделю занимается исключительно печатью материалов для митингов — транспарантов, флагов. Сейчас в Минске очень сложно найти белую ткань и белые цветы: все носят бело-красные букеты. Я знаю, что практически весь малый бизнес, который хоть как-то связан с полиграфией, занимается печатью подобной продукции. Причем вся она (во всяком случае что касается полиграфии нашего знакомого) делается бесплатно, это абсолютно достоверная информация.

Поражает масштаб взаимовыручки: жители Минска подвозят протестующим воду, бутерброды, шоколад. Продукты отдают бесплатно. Масштабы самоорганизованной медицинской помощи тоже поражают. И никто не закрывал дворов, никто не остался в стороне и не сказал: «Моя хата с краю». Это потрясло, я еще никогда не видела такого умения объединиться.

«С белорусом очень сложно поссориться»

Честно говоря, не ожидали такой решительности действий от белорусов — это мирный, спокойный народ. Их многовековое обитание на культурно-языковом, геополитическом перекрестке внесло интересную черту даже в их манеру общения: с белорусом очень сложно поссориться. Их суждение всегда обложено какой-то модальностью: «По моему мнению», «Я где-то слышал», это такое сглаживание углов.

Если мы, россияне (особенно жители центральной России) категоричные, то здесь используют непрямые стратегии речи и вежливости. Хотя они всегда остаются при своем мнении, сохраняют свою «самость», «тутэйшасць», как здесь говорят. Но тем не менее, как поссориться с белорусом я еще пока не выяснила и не хочу выяснять. И вот этот народ вдруг проявил такую солидарность, такое желание идти до конца, что, видимо, действительно уже наступил переломный момент.

Может быть, даже и подвиги партизан во время войны стали мне понятней через призму этой ситуации. У национальной общности, которая здесь проживала и исторически постоянно переходила из рук в руки, самым главным были не государственность (ее и не было) и даже не язык (хотя это важный фактор), а причастность к своей земле, умение врасти, зафиксироваться на «земле-Мати» — и стоять, не отдавать ни пяди. Как будто сейчас снова активизировался этот ментальный код, который спрятан очень глубоко и включается в самых отчаянных ситуациях. В этом, наверное, и объяснение этой пассионарной силы, этой массовости и слаженности протеста. «Мы не позволим так с собой обращаться, мы здесь живем, слышьте нас».

Местный аналог Первого канала — ОНТ — сегодня выложил запись поездки Лукашенко на один из заводов, на котором он пытался обратиться к рабочим. Он вышел, а люди начали кричать «Уходи!». Он постоял, попросил дать ему слово — люди продолжили кричать. Потом на какой-то момент они замолчали, и Лукашенко сказал: «Я все сказал, теперь можете продолжать кричать «Уходи», — и ушел со сцены. Народ немножко подумал — и продолжил кричать «Уходи!». Тот факт, что эта запись появилась на зацензуренном ОНТ, говорит о многом.

Да, Лукашенко сейчас выглядит напуганным, срывается и кричит. Наверное, он не совсем понимает того, что происходит в стране. Психологи говорят про «синдром диктатора», когда ты отрываешься от реальности, полностью окружая себя преданными людьми, которые выстраивают картину мира, которую ты хочешь видеть. Удивительно, кстати, что он до сих пор здесь, в стране…

«Когда общество готово к изменениям — появляется фигура из ниоткуда, что и произошло с Тихановской»

Что касается Тихановской — это было чисто протестное голосование. Она и называет себя техническим кандидатом, единственный пункт которого в предвыборной программе —проведение досрочных выборов на честной основе, только и всего. Она ничего больше не предлагает. И поддержка направлена именно в эту сторону. Такого кандидата в президенты, как на обычных выборах, сейчас нет — или, по крайней мере, не просматривается.

Ее ведь даже сложно назвать лидером оппозиции, потому что вся оппозиция здесь пока за решеткой. Сейчас, если что-то изменится, они, возможно, выйдут на волю. Это и муж самой Тихановской, и Бабарико и другие. И кстати, первые лозунги, которые мы услышали и с которых все начиналось, — это были лозунги «Отпускай», а не «Уходи!». Брест на первом увиденном нами шествии кричал именно «Отпускай!».

Просто белорусы хотели видеть свою оппозицию и честно за нее голосовать. Им не дали этого сделать. На этой волне и появилась Тихановская. До этого момента она никогда не занималась политикой, 2 месяца назад про ее существование знали только друзья и близкие. Историки говорят: когда возникает острая историческая, революционная ситуация, когда общество готово к изменениям — появляется фигура как будто из ниоткуда, что и произошло с Тихановской.

Этой фигурой может стать кто угодно (но в этом тоже есть определенная опасность — и риск нестабильности, и то, что он может стать пешкой в любых руках). Мы как наблюдатели со стороны очень надеемся, что не победят националистические настроения. Правда, справедливости ради хочу подчеркнуть, что таких настроений тут в принципе не так много. На самом деле, Беларусь — довольно единое государство. Мы за все время жизни здесь встретились с проявлением национализма один раз, и то это была скорее комичная история — когда мы пытались заказать драники, с нами отказывались общаться по-русски, но в итоге все равно накормили.

«Все только и говорят о том, что если войдут русские, то здесь будет кровавая баня»

Сегодня появилась видеозапись, которая везде циркулирует, — это колонна боевой техники, которая выдвинулась где-то под Оршей, и записавший это видео принял ее за колонну российской техники. Потом стало известно, что это десантники возвращаются из Гродно с плановых учений. Но когда это видео распространилось — в народе была очень большая тревога. Сейчас в Беларуси ничего так не боятся, как вмешательства России. Все только и говорят о том, что если войдут русские, то здесь будет кровавая баня.

Мало того, когда говорят о тех зверствах в СИЗО, которые творились в ночь с 9 на 10 августа и с 10-го на 11-е, то сразу возникла версия, что это делали не белорусы, что это завезли Росгвардию и что «наши так не могут» (то есть белорусский ОМОН). А ведь речь шла о серьезных пытках, по свидетельствам от тех людей, которых мы знаем лично, — там было настоящее гестапо (многие свидетельства очевидцев сейчас уже попали в интернет, и продолжают появляться новые, с ними можно ознакомиться, но сразу предупреждаю — осторожнее, эмоционально это непросто). Возможно, в данном случае тоже имеет место быть чисто психологический защитный механизм отрицания. Никому не хочется думать, что великое минское избиение, которое, без сомнения, войдет в историю, устроили люди, живущие на одной с тобой улице. Поэтому, наверное, как первая реакция и появилась версия о том, что это делали не белорусы, а кто-то со стороны.

Кстати, ужас в том, что 89 человек пропали без вести, до сих пор никто не знает, где они. Мы сейчас сами переживаем эту ситуацию, потому что наши друзья не могут найти близкого друга своей семьи — о нем нет никаких данных уже третьи сутки. Никто не знает, что с этими людьми и что с ними сделали. Просто представьте, насколько это могло быть массово, что мы с мужем — двое иностранцев — лично знаем тех, кто от этого пострадал.

А потом начали появляться свидетельства от самих же милиционеров, от бойцов ОМОНа, многие начали снимать погоны, уходить, увольняться. Я думаю, мы пока видим только вершину айсберга. Они начали открывать информацию о том, как их готовят, как учат бить, чтобы сделать как можно больнее и тому подобное. Тут-то и стало очевидно, что это никакие не российские войска, а часть собственной карательной системы, выстроенной в Беларуси.

«Белорусы понимают, что сейчас идут по лезвию бритвы»

Сейчас в Минске на некоторых подъездах висят фотографии с фамилиями и подписями: в какой квартире живет тот или иной силовик и что он сделал. Главное, чтобы это все не перешло в охоту на ведьм. Пока этого нет, все цивилизованно, и это тоже потрясает до глубины души. Вот человек получает своего избитого родного человека — и знает фамилию того, кто над ним издевался. И ты понимаешь, что может произойти страшное. Но пока все ждут, надеются на то, что все эпизоды будут разобраны в рамках правовых отношений и судебных разбирательств. Писатель Анна Берсеньева буквально сегодня утром, зная, что мы в Минске, сообщила мне о том, что ее подруга-адвокат занимается юридическим сопровождением подобных дел, готова оказать помощь. Так что ситуацию всеми силами стараются удержать в правовом русле, и сейчас это удается.

Я с удивлением наблюдаю самые разные детали. Эти снятые ботинки, когда протестующие встают на скамейки. Эти чистые площади после протестов — они же убирают за собой мусор! Когда 15 августа протестовать вышел весь Минск — я думала, там утром будет как после разгрома Содома и Гоморры. Но нет. После протестов остались чистые площади и лужайки. Кстати, после митинга за Лукашенко на площади валялось очень много плакатов — люди побросали их прямо там, когда уходили. Там даже никто и не скрывал, что их со всей Минской области свозили автобусами. Это был такой условный митинг…

Но белорусы, конечно, понимают, что сейчас идут по лезвию бритвы. Шаг в сторону — и вся мирная революция может превратиться в довольно страшные вещи. Они, конечно, держатся, они большие молодцы, и я всей душой переживаю за то, чтобы голос огромного количества людей был услышан и мирные протесты так и остались мирными.