«Мы переживаем всплеск массового интереса к краеведению, в том числе у разных молодежных групп»

«В урбанистике это называется «вернуть себе право на город»

— Борис, сегодня мир открыт, можно путешествовать по разным странам, быть «гражданином мира». Как все это влияет на интерес человека к истории своего собственного города или даже района, если речь идет о столице?

— Открытость мира — вещь относительная. Потому что, скажем, в нашей стране подавляющее большинство граждан вообще никуда не выезжает. Вместе с тем, туристическая активность очень часто стимулирует интерес к собственному месту и родному наследию, своему городу, краю. Еще краеведы начала XX века, в частности Иван Михайлович Гревс, отмечали, что когда образованные представители российской элиты начали ездить за границу, это очень позитивно сказалось как раз на интересе к собственному наследию. Сегодня мы наблюдаем что-то похожее. Знакомство с объектами мирового наследия, памятниками в Европе стимулирует интерес людей к своим памятникам и своему прошлому.

Вообще, интерес общества к краеведению имеет волнообразную природу. В 60-е годы прошлого века после длительного периода огосударствления этой области возникает общественное движение, появляется ВООПиК. Потом это сказалось в перестройку, когда волонтерские группы начали активно участвовать в восстановлении памятников. И сегодня мы переживаем всплеск массового интереса к краеведению, когда оно становится деятельностью не только старшего поколения, но и разных молодежных групп.

— Это интересно, потому что при слове «краеведение» в уме большинства людей, наверное, все-таки возникает образ старого провинциального музея, где выставлены коромысла и черепки, найденные в этой местности.

— Я вас понимаю, краеведение часто ассоциируется с малыми городами. Есть образ такого провинциального краеведческого музея, который в своем время был прекрасно показан в перестроечном фильме Карена Шахназарова «Город Зеро». Музей там был частью абсурдного и иррационального локального пространства. Но сегодня не в меньшей, а может быть, в большей степени краеведение развивается в крупных городах. Это то, что в урбанистике называется «вернуть себе право на город», и связано с попытками освоить городское пространство, понять, где мы живем, что у нас тут есть ценного, обнаружить какие-то вещи, которые утаивались или не замечались.

— Можете привести примеры?

— Да, например, это проект общества «Мемориал» «Топография террора», который работает в Москве и других городах. Этот проект касается наследия периода репрессий, которое, как выясняется, нас окружает, и мы то и дело оказываемся в местах, где существовали какие-то репрессивные организации и институты.

Другой пример связан с приходом в сферу краеведения представителей современного искусства. Недавно в сборнике «Политика аффекта: музей как пространство публичной истории» была опубликована статья куратора Алисы Савицкой о том, как современные нижегородские художники начали работать с деревянным городским наследием, стремясь вернуть обществу ощущение его ценности.

Краеведение часто ассоциируется с интересом к древним периодам истории. Оно действительно по-прежнему очень сильно ориентировано на изучение далекого прошлого, в крайнем случае — усадебного наследия, с которым связаны образы утраченного благополучного существования. Но сейчас наблюдается движение к освоению более современных пластов, связанных с индустриальными городами, новым современным порядком жизни, который формировался в конце XIX-го — начале XX века. К примеру, в Екатеринбурге идет работа по изучению конструктивистского наследия, там немало зданий, относящихся к этому периоду.

Сейчас наблюдается движение к освоению более современных пластов прошлого, связанных с индустриальными городами, новым современным порядком жизни, который формировался в конце XIX-го — начале XX века

«Перенести акцент с архитектурной ценности городского ландшафта на его социальную историю»

— То, что вы перечислили, может быть выгодно для предпринимателей и для городских властей и работать на привлечение туристов в город? Например, в формате экскурсий?

— Экскурсионное движение зародилось в XIX веке и особое развитие получило в начале XX века. Тогда появляется туристическая инфраструктура, выходит один из первых туристических журналов «Русский экскурсант», в котором публиковались описания маршрутов по России и Европе. Видные участники краеведческого движения 20-х годов, в частности, Николай Анциферов в Петербурге и Николай Гейнике в Москве, занимались разработкой экскурсионных маршрутов, систематически осмысляли возможности такой формы освоения пространства. Сегодня экскурсии — все более актуальная форма при знакомстве с местом. И краеведение играет важную роль: оно находит новые сюжеты для экскурсий.

Например, известный московский краевед Денис Ромодин проводит экскурсии по современной типовой застройке. Осваиваются все больше не только центральные районы Москвы, которые вполне предсказуемо выступают объектом интереса, но и окраинные районы, где ценность архитектуры не очевидна. В этих местах рассказываются другие истории, уже не о седой древности или исторических личностях, но о людях XX века.

Это проблематика уже довольна хорошо разработана в такой области знания, как «публичная история». В России она только начинает развиваться, в то время как в США уже довольно давно получила социальное и профессиональное признание. Одна из представительниц этого движения Долорес Хейден в свое время написала книгу «Сила места. Изучение городских ландшафтов как публичная история», которая посвящена тому, как сегодня осмыслять городское пространство. Ее предложение было — перенести акцент с архитектурной ценности городского ландшафта на его социальную историю, показать его как пространство взаимодействия различных групп.

И действительно, у нас сейчас возникают проекты, связанные с этническим краеведением. В музее Москвы недавно была выставка, посвященная присутствию различных этнических групп в Москве, устраивали конференцию, читали лекции о том, как жили в Москве еврейские, мусульманские общины. Для Нью-Йорка это уже отработанная история, многие из этих этнических общин там имеют собственные музеи. Для Москвы этот сюжет пока еще совершенно не отработан и не осмыслен и имеет большой потенциал для развития.

— Дневники «Прожито» тоже относятся к публичной истории?

— Я бы не сказал, что здесь есть прямая связь. Я не знаю городских проектов, непосредственно связанных с этим сайтом. Скорее здесь можно было бы упомянуть о проекте «Историческая память городов», где собираются интервью, связанные с городом.

Но вообще у подобных вещей есть огромная база, связанная с тем, что называется культурами соучастия. Сегодня каждая местность, будь то район большого города или небольшой городок, имеет свой сайт или свою группу в соцсети, суть которой как раз в воспроизведении собственной локальной истории, создании фотоархива. Есть огромные запасы фотографий этого места, участники сообществ их коллекционируют, находят в Сети и выкладывают. Публикуются воспоминания, выясняется, в каком месте это снято, происходит пространственная идентификация.

Нередки случаи, когда любители или профессионалы, реализующие себя в неформальной сфере, образованные и компетентные, знакомые с историей и имеющие университетское образование, становятся экспертами и вовлекаются в работу по формированию нового туристического образа региона

Возникают также активные группы, которые собирают информацию по интересующей их теме. Например, недавно одна американская исследовательница опубликовала статью о поисках святых источников на Орловской земле. Согласно ее описанию, там появилась группа людей, которые начали их разыскивать и собирать о них информацию. Они создали сообщество и сайт, посвященный этим источникам. Таким образом, этот сюжет оказался исследован силами любителей истории.

И если вернуться к вопросу о туризме, то это оказывает на него существенное влияние. Нередки случаи, когда любители или профессионалы, реализующие себя в неформальной сфере, образованные и компетентные, знакомые с историей и имеющие университетское образование, становятся экспертами и вовлекаются в работу по формированию нового туристического образа региона.

«Пришли какие-то народные мстители с баллончиками и написали на стендах: «Все это ложь!»

— Вы упомянули такое направление современного краеведения, как изучение и поиск мест, связанных с трудным прошлым. Находят ли такие проекты поддержку у городских властей?

— Здесь ситуация достаточно неоднозначная. Как мы знаем, в нашей стране то, что можно назвать исторической политикой по отношению к трудному прошлому, носит двусмысленный характер. Вроде бы была программа по увековечиванию жертв репрессий, в Москве создан новый музей ГУЛАГа, установили памятник «Стена скорби», поддерживаются еще какие-то проекты. С другой стороны, мы наблюдаем политические репрессии, в том числе против людей, которые непосредственно занимаются локальной историей и возрождением памяти о трудном прошлом. Самый яркий пример — дело Юрия Дмитриева — показывает, что эта деятельность не получила полного призвания, постоянно есть попытки куда-то это трудное прошлое спрятать, эту деятельность прекратить или сделать ее маргинальной.

Расскажу свежую московскую историю. У нас есть довольно активная краеведческая группа в районе Нагатинский затон, где в 30-е годы располагалась одна из частей Дмитлага. Там были лагеря, шла стройка плотины в системе канала «Москва — Волга». Местные краеведы боролись за установку поклонного креста, однако с крестом пока дело не продвинулось. Но они добились организации уличной выставки, посвященной этим событиям. На набережной были установлены стенды, для которых краеведы предоставили свои документы и материалы. Но вскоре обнаружилось, что на этих стендах появились материалы, прославляющие работу лагерей как ударную стройку. Были, в частности, повешены статьи из газет того времени, провозглашавшие идеологию перековки, рассказывающие, как хорошо идет строительство, представляющие руководителей этих лагерей в позитивном ключе. Все это было инспирировано местными властями. Конечно, это вызвало у краеведов возмущение, они начали против этого бороться, апеллировать к властям. Потом у них появилась креативная идея: так как стенды двухсторонние, то они задумали разместить свои материалы с обратной стороны, чтобы тем самым показать обратную сторону этого явления. Но этого они сделать не успели, поскольку ночью появились какие-то народные мстители, которые пришли с баллончиками и сделали на этих стендах надписи: «Все это ложь!» Это характерный пример борьбы граждан в ситуации отсутствия диалога властей с населением. Получается, что, с одной стороны, мы делаем шаги по освоению своего прошлого (например, эта краеведческая группа при поддержке местных властей недавно открыла выставку в галерее «На Каширке» на эту же тему), а с другой — препятствуем этой деятельности.

Это касается не только Москвы, но и регионов. Примером может быть недавняя история в Сандармохе (Республика Карелия, — прим. ред.), где началась исследовательская активность Русского военно-исторического общества, которую специалисты по истории ГУЛАГа оценивают негативно. Очевидно, мы имеем дело с попытками реабилитации сталинского периода. Да, тема трудного прошлого в экспозициях местных краеведческих музеев занимает место, но недавно стало известно, что один из посвященных ГУЛАГу музеев, действовавший в Туве, был закрыт. То есть происходят неоднозначные процессы.

И это касается не только музейной практики. Есть также проблема коммуникации с местными жителями. Коллеги из «Мемориала» говорят, что если говорить о памятных знаках и табличках последнего адреса, то не всегда их установка находит поддержку у местных жителей.

Получается, что, с одной стороны, мы делаем шаги по освоению своего прошлого (например, эта краеведческая группа при поддержке местных властей недавно открыла выставку в галерее «На Каширке» на эту же тему), а с другой — препятствуем этой деятельности.

— А как оцениваются краеведами перемены, связанные с культурными учреждениями, театрами, музеями и библиотеками? Как, например, в Москве, где Сергей Капков, будучи главой департамента культуры, в свое время провел ряд крупных реформ.

— Сообщество не всегда довольно теми формами, которые принимает преобразование городской среды. В Москве мы постоянно слышим об уничтожении наследия. Недавно была уничтожена фабрика Вогау, которая является памятником индустриального наследия. Скоро будет реконструирован Бадаевский завод, что тоже вызывает недовольство краеведов.

Но если говорить о преобразовании культурных учреждений, то здесь можно отметить и положительные перемены. Многие из них переведены на новые рельсы. Реформа библиотек, музеев, галерей подстегнула, побудила их к тому, чтобы искать новые формы взаимодействия с посетителями, повернуться к ним лицом. Например, преобразовали музей Москвы. Отклики были неоднозначные. Часть краеведов восприняли это как движение не в нужном направлении. Они сочли, что музей теперь не занимается городской тематикой, а делает конъюнктурные развлекательные проекты для новых хипстеров. Но нельзя не заметить, что в музее теперь развивают городскую тематику в разных форматах: по инициативе руководства была создана ассоциация городских музеев, запущен такой проект, как «Уличный лекторий», в рамках которого краеведы читали лекции для местных жителей в парках и во дворах. Устраивают и кинопоказы, то есть кино выступает как источник знания о городе. В Екатеринбурге городской музей тоже работает с городским наследием, создает новые маршруты, придумывает новые проекты.

Эти новые проекты трансформируют сам образ краеведения и приближают его к современной урбанистике (хотя слово урбанистика сегодня тоже вызывает неоднозначные реакции, есть даже термин «урбанина», связанный с реновационными проектами облагораживания, которые не вызывают больших симпатий). Благодаря этому появляется возможность видеть городское наследие во всем его разнообразии, откликаться на актуальные для города проблемы, а не только разрабатывать сюжеты, связанные с древней историей города.

«Пусть в публичной истории все не так профессионально, но это активность людей и важный ресурс»

— Краеведение — это ведь не только российская тема? Какие формы оно приобретает на Западе? Чему мы можем там поучиться?

— Краеведение не является уникальным российским явлением. Однако такое представление (об уникальности) есть не только у нас, но и у зарубежных исследователей. В частности, в книге Эмили Джонсон «Как Петербург научился познавать себя: краеведение как российская идея», прямо выдвигается такой сильный тезис. Но мне кажется, что краеведение нужно рассматривать в интернациональном контексте. Конечно, в 1920-е годы краеведение в нашей стране было уничтожено как общественное явление и приобрело государственные и идеологизированные формы на многие годы, для других стран это не характерно. Но в остальном можно видеть интересные параллели с тем, что происходило в Германии, Франции, Америке.

Я уже упомянул такую область, как «публичная история». Мне кажется, что развитие публичной истории — важный ориентир, связанный с западной городской культурой. Публичная история — это поле диалога между профессионалами-историками и непрофессионалами. Есть много возможностей для профессионалов и непрофессионалов сотрудничать в разработке идеи или сюжета.

Мои коллеги провели исследование «Какое прошлое нужно будущему России», где показали, что краеведение — это пространство памяти и исторической рефлексии, которое позволяет осмыслять прошлое в альтернативном ключе, отдельном от навязываемого государственной политикой. Именно в рамках краеведения часто есть возможность обращаться к трудному прошлому, говорить не только об истории государства, фигурах полководцев и правителей, но и о социальных проблемах и процессах, которые происходили с простыми людьми. С точки зрения реализации этих возможностей опыт публичной истории как минимум заслуживает внимания и учета. Конечно, речь не идет о слепом копировании, о том, что здесь мы выступаем сугубо как ученики, которым только и остается, что осваивать западный опыт. Многое из того, что сейчас происходит в сфере краеведения, уже демонстрирует движение в этом направлении.

То, что находится в забвении в провинции, осваивается силами столичных образованных сообществ. И эти проекты отвечают на запрос общества

Профессиональные историки часто недооценивают интерес любителей. Но с помощью публичной истории мы можем увидеть, каким образом общество само реализует свой интерес к своему локальному прошлому, истории, где этот интерес зарождается. Это не так, что СМИ транслируют массовому потребителю уже готовый образ. Пусть в краеведении не всегда все профессионально, иногда связано с мифами и не вполне выверенными с исторической точки зрения идеями, но это активность людей и важный ресурс социального развития. Ситуация с гражданским обществом и публичной активностью в нашей стране находится в сложной ситуации, и важно поддерживать это движение общественных групп в усилии по освоению и разработке и актуализации прошлого. И наша краеведческая традиция во многом содержит то, что сегодня называют публичной историей, у нас тут есть свой собственный задел, который нужно развивать.

— Можете напоследок привести еще один яркий пример этого?

— Таким примером может быть туристический проект «Неизвестная провинция» и еще ряд проектов, которые работают с неосвоенным наследием. Создатели этого проекта возят людей не по объектам парадного прошлого, а по разрушающимся церквям и усадьбам, по объектам, которые находятся в бедственном положении в разных регионах страны. С помощью этого проекта краеведы поддерживают и обращают внимание на сюжеты, которые находятся вне сферы общественного внимания. Эти объекты находятся далеко, например, в Карелии. Иногда туда даже трудно проехать на машине. Например, экскурсия по забытым железным дорогам. Эта деятельность расширяется и набирает обороты. То, что находится в забвении в провинции, осваивается силами столичных образованных сообществ. И эти проекты отвечают на запрос общества.