«Большая часть научных статей — это красиво упакованный мусор»

«Куда ты полезла? У меня 20-летний бизнес. Тебе ноги вырвать — спички вставить?»

— Анна, как был создан Совет по этике научных публикаций?

— После защиты диссертации я отработала около пяти лет редактором в Академиздатцентре РАН, в журнале «Социологические исследования». Ко мне на редактуру систематически попадали тексты с плагиатом. Тогда уже работала система «Антиплагиат», поэтому я время от времени говорила авторам: «У вас плагиат в статье! Как вы могли?!» А мне в ответ: «Ну и что ты, редакторша, сделаешь?» Делилась с коллегами: «Знаете, обнаружила, что эта статья уже была опубликована, тут еще и авторство изменено». Мне возражали: «Ну, Ань, ты понимай свое место, ты что, на целого академика наехать решила?» И я, честная многодетная мать, совершенно озверела в какой-то момент от мысли, что всю оставшуюся жизнь буду редактировать статьи с плагиатом, что ничего нельзя изменить.

Не могу сказать, что у меня были сверхкомпетенции в области научной этики, есть люди, которые занимаются этой темой предметно, хорошо подкованы, знают теорию и историю. Но у меня был практический опыт и желание что-то делать. Понимала, что речь идет не только о сфере науки, ведь люди с такими публикациями становятся потом докторами, ректорами. Это фальшивые медики, чиновники, издающие безумные приказы. И я решила, что хотя бы попробую изменить ситуацию.

— И в 2016 году выступили на конференции, организованной Ассоциацией научных редакторов и издателей…

— Да, выступила очень эмоционально. Если кратко пересказать, то сводилось к следующему: «Необходимо все это остановить, издания-«хищники» публикуют плагиат, тексты, которые не проходят рецензирование, распространено приписное и подарочное авторство, и на это нет никакой управы. Это информационные шумы, это не наука, а конь в пальто». И зачитала декларацию, которую мы составили вместе с коллегами, где объяснялось, в частности, почему плагиат — это плохо (к нашему удивлению, не все люди в зале понимали это).

И когда стала ее зачитывать, выяснилось, что на конференцию пришли представители журналов-«хищников». Они улюлюкали, напрямую подходили и говорили: «Куда ты вообще полезла? У меня двадцатилетний бизнес. Тебе ноги вырвать — спички вставить?» Подошла мощная женщина, сказала, что волосы мне повыдергает. У меня в этот день был второй доклад, и я писала коллеге, что, может, не выступать уже мне в этот день, а она ответила: «Аня, волосы подбирай и продолжай». Так слова, сказанные в нужное время, меняют историю.

В тот день четко сознала, что нужно либо занимать трусливую позицию, позволять этому всему продолжаться и ждать, когда какая-нибудь другая Аня Кулешова озвереет от перспективы всю жизнь читать «мусорные» статьи, либо рискнуть самой. То есть когда за мою кандидатуру проголосовали, я не стала отказываться, хотя уже было ясно, что просто не будет. Так появился совет.

В совете удалось объединить представителей Scopus, РИНЦ, «Диссернета», «Антиплагиата», Web of Science, Общества научных работников, «Диссеропедии», ведущих вузов, таких как НИУ ВШЭ, редакторов сильных журналов. Мы собрали всех независимых интересантов

— Кто в него входит, помимо вас?

— Все члены совета знают друг друга, поскольку являются постоянными участниками конференции, которую на протяжении многих лет организует Ассоциация научных редакторов и издателей (АНРИ). Президент Ассоциации, Ольга Владимировна Кириллова, много лет ведет активную работу по улучшению российских научных изданий, она знакомит нас с иностранными специалистами и стандартами, объединяет редакторов в полноценное профсообщество. В совете удалось объединить представителей Scopus, РИНЦ, «Диссернета», «Антиплагиата», Web of Science, Общества научных работников, «Диссеропедии», ведущих вузов, таких как НИУ ВШЭ, редакторов сильных журналов. Мы собрали всех независимых интересантов. Состав опубликован в открытом доступе, и когда мы отправляем письма, то подписываемся всеми членами совета. Все эти люди вносят вклад в то, чтобы у нас сформировалась цивилизованная научная сфера, а не дикая.

— А что дает участие таких организаций, как Российский индекс научного цитирования или международный Scopus?

— Например, мы рекомендуем отозвать статью, а журнал говорит: «Идите вы в баню, у нас бизнес такой, мы их десятками будем публиковать, плевать нам на ваши рекомендации». Тогда Российский индекс научного цитирования может принять эту информацию во внимание и, проанализировав ее по дополнительным параметрам, принять решение, является ли этот журнал добросовестным или все же это «хищник». Если последнее — он исключит его из своей базы. Также мы оперативно передаем данные в Scopus и WoS, если видим, к примеру, что какой-то научный журнал выпускает по 40 статей одного и того же автора (пусть даже это не российский журнал, а индийский).

Такой консолидации, как у нас, кажется, нет нигде в мире. И она дает свои результаты. А еще недавно появилась комиссия РАН по противодействию фальсификации исследований. Так что количество фронтов, по которым идет работа, увеличивается. Андрей Ростовцев («Диссернет»), Виктор Глухов (РИНЦ) состоят в этой комиссии, я тоже, это позволяет эффективнее преобразовывать ситуацию к лучшему.

«Люди стали думать, что плагиат текста — это плохо, но плагиат идей — нормально»

— Вы сказали, что научная сфера в России была дикой. Что это значит?

— Основная дикость, на мой взгляд, заключается в том, что нормализовалось ненормальное. Пусть это будет плагиат, пусть это будет нарисованное социологическое или медицинское исследование — на все это был один ответ: «А что такого? Все так живут!» Наука превращалась в фантасмагорию, мы пришли к ситуации, когда опираться на научные публикации стало невозможно. Любая глупость могла быть безо всякого рецензирования напечатана в журнале, называющем себя научным.

С другой стороны, мы все больше и больше оказывались во власти людей, публикующих фейковые исследования и фабрикующих данные. Они занимают посты, принимают управленческие решения, и мы все оказывались и оказываемся их заложниками. Третий момент — люди потеряли веру, что может быть по-другому. Это самое страшное. «Это не я плохой, это жизнь такая». «Я что, могу отказать, если меня принуждают? Я человек подневольный». «Разве можно отозвать статью, если у меня сплагиатил ее статусный человек?»

Управленческие решения, такие как повышения публикационной активности, приводят к тому, что на первый план вышли агрессивные и беспринципные люди, которые легко входят в преступные сговоры, без труда симулируют научную активность, и им это занятие, заметьте, не противно. А те, кто олицетворяет собой образ тихого интеллигентного ученого, оказались на обочине жизни. И если жить не одним днем, а думать о будущем, то это все по-настоящему пугает и кажется диким.

Формально сегодня меньше плагиата, но «мусорных» статей и диссертаций меньше не стало. <...> Пока не поменяется ситуация с репутационными механизмами, пока не начнут приниматься вменяемые управленческие решения, вряд ли что-то изменится.

— И что изменилось с момента образования совета?

— Почти каждое выступление совета на внешних площадках оканчивается словами: «Как здорово, что вы существуете. Как здорово, что появилась надежда, что можно жить по-другому». Раньше у тех, кто хотел жить иначе, жить и работать честно, была, тем не менее, установка, что иначе не выйдет, их просто выкинет на обочину жизни, вот и все. Сейчас же мы пытаемся вернуть репутационные механизмы. Большие усилия прилагают АНРИ, «Диссернет», РИНЦ, «Антиплагиат», ОНР, РАН. Мы все вместе боремся за то, чтобы люди снова поверили, что можно добросовестно заниматься наукой, писать статьи, необязательно никого приписывать в соавторы, можно найти защиту, если у тебя украли текст и т. д. и т. п.

— А количество плагиата уменьшилось?

— Формально — да. Мы (в данном случае корректнее говорить об «Антиплагиате» и «Диссернете») его видим меньше, чем 10 лет назад. Но это не совсем правда. Потому что непредвиденным последствием работы Совета по этике, «Диссернета» и «Антиплагиата» оказалось то, что люди стали прикладывать массу усилий к тому, чтобы плагиат был не виден для машины. А также они стали думать, что плагиат текста — это плохо, но плагиат идей — нормально.

Формально сегодня меньше плагиата, но «мусорных» статей и диссертаций меньше не стало. Они могут быть без плагиата. Например, недавно видела такую статью: «Прогнозирование курса валют по астрономическим данным с использованием искусственного интеллекта». И она опубликована в журнале, включенном в перечень ВАК. Плагиата нет, но это красиво упакованный мусор. И такого мусора становится чертовски много. Пока не поменяется ситуация с репутационными механизмами, пока не начнут приниматься вменяемые управленческие решения, вряд ли что-то изменится.

«Волна паники перед прививками пошла из-за одной недобросовестной публикации»

— А какие управленческие решения нужны?

— Было принято решение по увеличению количества научных публикаций. Логика, вероятно, была такая: если есть наука, значит, есть научные публикации; если хочешь иметь в стране хорошую науку — прикажи, чтобы было много публикаций. За научные статьи ввели выплаты и бонусы университетам и преподавателям. Но при этом никто не ввел KPI по рецензированию. Человеку невыгодно рецензировать, за статью ему доплатят, а за то, что он будет читать чужие тексты, — ничего. И так слабенький институт рецензирования благодаря этому решению проседает еще сильнее. Многие научные статьи выходят вовсе без рецензий (думаю, таких статей более ста тысяч в год, чтобы вы понимали масштаб). Но рецензирование — это основа основ, именно оно защищает от ошибок, манипуляций с данными.

А еще авторы, чтобы получить доплаты, вместо одной хорошей статьи публикуют десять, размазывая мысли по бумаге, добавляя в них воды. Ответственность за такое управленческое решение никто не несет. А оно, по сути, провоцирует на преступление. Человек, чтобы выжить, вынужден имитировать большое количество публикаций.

Обычному человеку кажется, что научная публикация не такую уж и ценность представляет: подумаешь, зачем целый Совет по этике вокруг них создавать, но последствия бывают очень серьезные

Или, например, управленческое решение по повышению количества публикаций российских ученых в международных журналах. Это приводит к глобальному научному серфингу. Автор, условно, занимался социологией российского села. За рубежом это совсем не интересно. И он сегодня занимается ЛГБТ, но не потому, что это новая сфера научного интереса, а потому что по этой тематике статьи легко публикуются в иностранных изданиях. И все свое, наработанное годами, он откладывает. Социогуманитарные науки вынуждены ориентироваться на международный интерес, подыгрывать, происходит вытеснение собственных научных задач. И то, что ты живешь и работаешь в России, а оценивают тебя за рубежом, ты постоянно конкурируешь с аборигенами, — это сложно, хотя я всеми руками за вхождение в международное сообщество. Но не такой ценой, что ученые начинают уходить со своих тем и фабриковать данные. И идут они на это не потому, что плохие, в других условиях им бы в голову не пришло подобным заниматься.

— В каких отраслях больше фальсификаций научных публикаций?

— Юриспруденция, экономика, медицина. Причем когда фабрикуют медики, это фатально. Это могут быть сфабрикованные исследования, данные, на основании которых потом создаются лекарства. Например, все знают про антипрививочников. Однажды я выступала по теме отозванных статей, в зале были представители Scopus, они сказали, что волна паники перед прививками пошла как раз из-за недобросовестной публикации одного педиатра. Он хотел выделиться, опубликовал фейковые данные, на основании которых изменили график прививок, в итоге это привело к смертности и мутациям. Эта статья была отозвана, но паника распространилась по всему миру, и мы видим возвращение многих болезней, которые были побеждены. Обычному человеку кажется, что научная публикация не такую уж и ценность представляет: подумаешь, зачем целый Совет по этике вокруг них создавать, но последствия бывают очень серьезные.

«В вузах люди делятся на «батраков» и «хозяев»

— А что такое «подарочное авторство»? Я читала страшные истории о том, что рассылается приказ по университету, согласно которому все сотрудники обязаны приписывать в авторы ректора. Неважно, по математике ли статья, по медицине или по истории. Это оно?

— Приписное и подарочное авторство — это более-менее одно и то же. В тексте появляется фамилия человека, который не внес научного вклада в работу. Иногда это бывает «мирное» подарочное соавторство, когда человек говорит, что это «мой научный руководитель, он уже старенький, и если я его буду приписывать, он получит надбавку». Это более-менее безобидно, хотя и вносит искажения в наукометрические показатели.

Хуже, когда человек с тем, чтобы выполнить все приказы, желая накрутить свои показатели, пользуется административным ресурсом. Например, реальный и не единичный случай, когда на кафедре принуждают студентов писать статьи и обязательно ставить в них фамилии педагогов. Профессорско-преподавательский состав принуждают к подобному деканы и проректоры с ректорами.

Когда я говорю об этом на выступлениях, нередко срываю аплодисменты. И они становятся лакмусовой бумажкой, ведь прямо говорить об этом не принято, но проблема реальна и масштабна: в вузах люди делятся на «батраков» и «хозяев». Кто-то «батрачит», пишет статьи, хорошие, без плагиата, но потом в них ставят фамилию ректора или завкафедрой. Так формируются репутационные искажения. Мы думаем, что человек молодец, что это его статьи, а они ни разу не его. Но именно он становится экспертом. Он принимает решения, кому давать гранты. Понимаете, здесь возникает масса этических «засад». И с доказательностью здесь все сложно. Можно предположить, что если у человека статьи идут по математике, физике и истории, вряд ли он автор их всех. Вот только доказать трудно.

Бывают смешные случаи. Спрашивали, можно ли посмертно приписать ученого, он умер десять лет назад, но хотят его в соавторы поставить. Отвечаю: «А как вы текст согласовывать будете с покойником?»

И еще такой серьезный момент — проблема не только в том, что за это не наказывают, но и в том, что за это доплачивают. Если бы ректор не имел доплаты за каждую статью, ему бы не было нужно такое количество публикаций. Получается, что недобросовестное, неэтичное поведение целесообразно. А этичное нецелесообразно, ты будешь дурак дураком, лапу сосать. Причем тебя еще и выгонят, скажут, что ты неэффективен: «Сколько ты статью пишешь? Целый год? Учись выдавать научные тексты в модели фастфуда».

Бывают смешные случаи. Спрашивали, можно ли посмертно приписать ученого, он умер десять лет назад, но хотят его в соавторы поставить. Отвечаю: «А как вы текст согласовывать будете с покойником?»

Приписное авторство стало расцветать. Это следствие все тех же безответственных решений. Сегодня массово идут рассылки, условно: «Статья в Scopus по экономическим наукам, заплатите 300 долларов и станьте соавтором». Вы платите и оказываетесь в международной коллаборации какой-нибудь статьи на английском. И уже нельзя четко сказать, кто перед вами — мошенник или порядочный человек. Вы не знаете, кому доверяете экспертизу, вдруг он все эти публикации с зарубежными соавторами купил?

Когда мы только начали работать с РИНЦ, они для экспертизы пригласили людей с высокими индексами Хирша. Я очень сопротивлялась: «У меня к таким много вопросов, слишком высокий Хирш — повод для вдумчивого анализа. А если за ним стоят накрутки и сговоры? Вдруг были сговоры по цитированию? Или приписное авторство?» В Советском Союзе приписывать фамилии директоров институтов к научным публикациям было святым делом. Это как традиция, хороший тон, и когда говоришь, что приписное авторство не есть хорошо, отвечают: «А как я могу начальника не приписать, он же ничего не будет публиковать, он же по уши занят административной работой, да он нас просто вышвырнет!» При мне была сказана фраза столичным ректором: «Пойдете на фиг окурки у метро собирать». Это обращение к профессорско-преподавательскому составу в ответ на сопротивление…

— Как развивается бизнес по платному написанию диссертаций, рефератов?

— Все явления, с которыми мы сталкиваемся в пространстве научных публикаций, не являются специфичными и уникальными только для данной сферы. Реклама алкоголя запрещена, а продажа нет. Здесь то же самое. Удалось провести запрет на рекламу этих услуг. Но насколько это остановило… Созданы условия для того, чтобы это было нужно. Бывают случаи, когда дешевле заплатить за написание статьи или своровать ее, получить надбавку, чем не выполнить безумный план по публикациям и вылететь из университета.

Повторюсь, созданы условия, делающие неэтичное поведение целесообразным. Спрос рождает предложение. А спрос рождается из-за кривых, необдуманных управленческих решений людей, которые, рискну предположить, сами привыкли фальсифицировать тексты или не писали их никогда самостоятельно.

«Если позволишь себе два-три дня простоя, потом можно неделю разгребать завалы»

— Как строится работа вашего совета? Кто к вам может обратиться?

— Ко мне на почту приходит от трех до двадцати обращений в день со всей России. Как правило, людям больше попросту не к кому обратиться. Бывают сложные вещи, требующие дополнительной экспертизы, иногда о сложившейся ситуации рассказывают на условиях анонимности, чтобы мы могли к проблеме в университете подойти с другой стороны, не создавая конкретному человеку проблем. Я эти обращения обрабатываю ежедневно, на что-то сразу отвечаю, что-то агрегирую и к концу квартала пять-десять тем выношу на заседание совета. На него приходят по возможности все члены совета, кто-то подключается по «Скайпу». Так, когда РИНЦ услышал о проблемах с ретрагированными (отозванными, — прим. ред.) текстами, он стал вносить в профиль авторов информацию, что у них не только 100 публикаций было сделано и 78 раз они процитированы, но и что 10 из них отозваны за плагиат. Для работодателей и грантодателей это важная история.

Ко мне на почту приходит от трех до двадцати обращений в день со всей России. Как правило, людям больше попросту не к кому обратиться. Бывают сложные вещи, требующие дополнительной экспертизы, иногда о сложившейся ситуации рассказывают на условиях анонимности, чтобы мы могли к проблеме в университете подойти с другой стороны, не создавая конкретному человеку проблем

Если говорить о ретрагировании статей, то изначально «Диссернет» ведет мониторинг, программисты работают по своим алгоритмам. Они выдают нам списки проблемных журналов, статей. Плюс поступают обращения, заявители сообщают о краже своих статей/диссертаций. Эти данные проверяют волонтеры (как правило, это сотрудники университетов и редакций с учеными степенями), машина ведь может ошибаться, а люди — оговорить коллег. Нашим волонтерам низкий поклон. После волонтеров информацию дополнительно проверяют члены совета. Потом идет рассылка писем, опять же силами волонтеров, в которых мы рекомендуем, чтобы тексты отзывали. Сейчас к этому направлению деятельности присоединилась комиссия РАН по противодействию фальсификации исследований.

— То есть это безвозмездная работа?

— У всех членов совета есть основная работа, где они получают зарплату. Я вот работаю во ВЦИОМ. Все члены совета — профессионалы, и нам всем интересно, чтобы ситуация в стране поменялась, мы, можно сказать, патриоты, профессионалы и волонтеры в одном лице.

— У вас трое детей, хватает ли времени на все это?

— Мне несложно быть многодетной матерью, если бы я оказалась без семьи и детей, это было бы по-настоящему трудно. Мне не сложно быть причиной жизни. Понятно, что работа и деятельность совета отнимают много времени. Я работаю 24/7. Если позволишь себе два-три дня простоя, потом можно неделю разгребать завалы. Но мне интересно быть причиной изменений к лучшему. Дети видят, что я пытаюсь изменить мир, что думаю о будущем. Они в курсе работы совета, бывает масса интересных случаев, про которые я им рассказываю.

И самое главное — в мою жизнь приходят очень интересные люди. Вокруг становится все больше потрясающих профессионалов, потрясающих личностей, и чем больше делаю, тем больше их вокруг. Как бы я с ними пересеклась, если бы сидела в редакции и закрывала глаза на все нарушения, идущие через мои руки? У меня нет границы между работой и жизнью. Работа вплетена в ткань повседневности. Думаю, семья немного страдает, но в целом все уже привыкли к такому режиму. Иногда, конечно, устаешь, думаешь: «Да гори оно все синим пламенем». Как правило, вскоре прилетает благодарность или какая-нибудь хорошая новость, тогда говорю себе: «Ну ладно, Анька, все не зря, попыхтим еще».

— А благодарности за что? Можете привести примеры, когда ваша деятельность помогла конкретным людям?

— Например, удается отозвать статью. Представьте, провинциальный вуз, у преподавателя украли текст, он заикнулся об этом, но ему объяснили, что надо сидеть тихо. Он и сидит, а этот текст оказывается значимым для научного сообщества, но на конференции и интервью зовут совсем другого человека, а автор чувствует свою беспомощность и никчемность. И тут получается отозвать статью, вернуть законное авторство и внести в профиль обидчика в РИНЦ информацию о плагиате.

Понятно, что работа и деятельность совета отнимают много времени. Я работаю 24/7. Если позволишь себе два-три дня простоя, потом можно неделю разгребать завалы. Но мне интересно быть причиной изменений к лучшему. Дети видят, что я пытаюсь изменить мир, что думаю о будущем

Были ситуации, когда какие-то вузы после моих лекций вводили надбавки за рецензирование. И сотрудники говорили потом, что у них началась новая жизнь, к ним начали по-другому относиться. Что-то там наверху поняли...

Или вот журнал был слабенький, плохонький, а потом послушали выступления членов совета да и отозвали 50 статей, поменяли состав редколлегии. Прошла пара лет, они пишут, что вошли в международные базы данных, стали другими. Повторюсь, мы становимся причиной изменений к лучшему. Это здорово. Одним сильным журналом стало больше. Классно же! Или вот пишут студенты: «Мы про вас слышали, хотим опубликоваться в таком-то журнале, задались вопросом: стоит или не стоит?» То есть потихоньку все меняется, у молодежи появляется осознанное отношение. Их же никогда не было принято учить нормам научной этики.

Когда выступаю перед редакторами, говорю им: «Вы стражи здравого рассудка, стражи науки. Зло должно заканчиваться на вас». Российская наука меняется, и я чувствую, что тоже к этому причастна. Это дает силы.