«Профессия Удмуртии — это оружие, а его можно делать только в тишине и спокойствии»

Современное искусство и эпатаж

— Недавно в музее изобразительных искусств в Ижевске открылась ваша выставка «Интервенция #лук», где лук можно увидеть на чем угодно — на лопате, на сушеной рыбе, на обыкновенном холсте. Везде один лук. Почему именно этот овощ?

— А почему не лук? Я сделал когда-то для себя открытие лука, он постоянно прорастает, в нем какая-то сила и это такой провозвестник весны. Первый лук я изобразил на ржавой лопате когда-то давно и понял, насколько это красиво. Всего в моей луковой коллекции сейчас больше 30 работ, на выставку попала небольшая ее часть. Идея выставки вообще принадлежит куратору из Москвы Лене Куприной-Ляхович. Она посмотрела мои работы и сказала, что они должны быть в музее. Я просто отдал их в музей, а его работники очень деликатно встроили их в существующую экспозицию.

— Порой возникает ощущение, что сейчас главным в искусстве становится желание выделиться и самовыразиться. Этот эпатаж ради эпатажа не вредит самому современному искусству?

— Эпатаж и нигилизм — это прием многовековой. Кто такие Леонардо или Микеланджело? Это люди, которые в свое время совершили некий прорыв. Микеланджело один из первых раздел в картинах людей, не просто в своих работах, а в Ватикане. Сикстинская капелла — это прорыв. Любой человек, который зафиксировал себя в мире искусства и кого мы помним, — это принципиальное открытие. Ведь рядом с Леонардо были десятки, сотни, тысячи художников, но мы запомнили Леонардо, потому что он сделал открытие.

Благодаря прорыву мы запомнили передвижников, проповедовавших искусство жесткого протеста. До передвижников была серьезная живопись с классическими сценами, а передвижники стали показывать народ. Малые голландцы — революционеры, потому что при них массовое искусство стали приносить в дом. До этого картин в домах не было.

«Это ирония, самоирония и попытка вернуть слову «лук» изначальное значение». Фото facebook.com

Я в своем «Луке» никакой революционности не вижу. Это ирония, самоирония и попытка вернуть слову «лук» изначальное значение. Где-то в пути мы потеряли слово «товарищ», заменили его каким-то «френдом», а «товарищ» — красивое слово.

К сожалению, сейчас в мире не происходит больших гуманитарных и философских открытий, поэтому основное сегодня — это хайп. Хайпануть, где-то что-то словить — вот что сейчас считается важным. Трагедия нашего времени, я думаю, в том, что, скорее всего, у нас не родится новый Леонардо, у нас не будет знаковых имен, лишь какие-то кратковременные вспышки.

Функция искусства — не изображать, а осмыслять, это один из способов познания мира. Серийность моих работ — это способ показать, как сейчас работают соцсети, интернет, информационное пространство.

Хайпануть можно легко. В одной из недавних своих акций Бэнкси показал миру, насколько не ценны ценности, насколько они эфемерны. Это же надо придумать — изрезать свою работу, предвосхитить покупку на аукционе, предусмотреть там специальный механизм.

В Ижевске в прошлом году прошла акция Владимира Дубоссарского, когда он туалетными ершиками писал копию картины великого художника Аркадия Пластова. Я в этом вижу десакрализацию искусства, уход от тайны, желание показать, что искусство — это серьезно, но не серьезно.

Я все размышляю в последнее время, а надо ли художнику уметь рисовать или нет, надо ли получать ему какую-то школу. Ведь и среди музыкантов много тех, кто даже нот не знает. Многие художники не смогут нарисовать даже лук, хотя в последнее время наблюдаю очень большую тягу вообще людей к рисованию. Например, один богатый дядя пришел ко мне и попросил холст порисовать. Я думаю, что художник — каждый, надо каждому в себе это открывать, не надеяться на славу и деньги. Славу и деньги можно получить, лишь яйца приколотив к мостовой (смеется).

«В Ижевске в прошлом году прошла акция Владимира Дубоссарского (слева), когда он туалетными ершиками писал копию картины великого художника Аркадия Пластова. Я в этом вижу десакрализацию искусства, уход от тайны, желание показать, что искусство — это серьезно, но не серьезно». Фото facebook.com

— Вы уже начали говорить об акционизме как о неотъемлемой части современного искусства. Что можно назвать действительно удачным примером акций и перформансов?

— Я могу открыть тайну: перформансы группы «Танатос», в которой состояли я, Сергей Орлов, Сергей Кусков, Александр Элмар, есть во всех учебниках по перформансу. Мы делали акции, начиная с 1989 года.

Российский акционизм, мне кажется, чрезмерно плакатен. Мне нравится сербская художница Марина Абрамович, которая делает настолько крутые и сильные инсталляции и перформансы с обнаженными телами, когда ты должен между ними пройти. Я поклонник Йозефа Бойса. У него был перформанс в США, когда он поселился с койотом в одном номере на два дня. Они вместе жили и ели, он уподоблялся животному.

Перформансы всегда призваны что-то пробудить. Это синтез искусств, потому что в акционизме есть визуальная, театральная, живописная части. Сам я ввиду определенных причин давно не занимался акционизмом. Мне нравится ижевский акционизм, то, что делают Макс Веревкин, Юра Лобанов.

В то же время, говоря об акционизме, я выступаю против того, чтобы искусство было инструментом каких-то политиков. Художник сам имеет право на акцию. Я даже в недавнем обсуждении с художниками предположил, что для них статью 282 УК РФ надо отменять, потому что не всегда экстремизм — это экстремизм, иногда это пробуждение.

Отношение к ценному и интерес к искусству

— Недавно министр культуры РФ Владимир Мединский отметил рост интереса граждан к музеям. С этим в том числе он связал произошедшую в Третьяковке кражу картины Куинджи. Видите ли вы этот рост интереса к искусству?

— Один из главных акционистов и перформеров современной России — это, конечно, Мединский. Он живет именно по законам акционизма.

Оправдать халатность ничем нельзя. Здесь может быть рост активности граждан, я согласен, но государство не готово к большому интересу граждан к культуре, потому что систему безопасности и охраны надо делать по-другому, если становится больше поток людей. Я даже думаю, что тот пацан, который украл картину Куинджи, тоже какой-то перформер. Все-таки Третьяковка — серьезный музей с камерами и охраной из Росгвардии, и такое происходит…

«Я даже думаю, что тот пацан, который украл картину Куинджи, тоже какой-то перформер. Все-таки Третьяковка — серьезный музей с камерами и охраной». Фото kuban24.tv

Я как-то привозил в Удмуртию Сашу Липницкого, бас-гитариста группы «Звуки Му». Он один из самых крупных коллекционеров и экспертов по иконам. Он попросил меня показать иконы, и мы пошли не в храмы, а в один из муниципальных музеев. Липницкий увидел, как там хранятся иконы, в том числе допетровских времен, и сказал, что это преступление, потому что иконы там как дрова. Просил даже не доставать, не волновать их лишний раз.

Нам в стране действительно нужно научиться правильно относиться к ценностям. Мы выставку «Дар» в прошлом году организовали, чтобы привлечь внимание к тому, что у нас творится с хранилищем в музее изобразительных искусств, в каких ужасных условиях находятся картины.

— До сих пор нет никаких подвижек? Ведь хотели и новое здание строить, чтобы переместить туда хранилище.

— Так и не решилась проблема, хотя столько лет мы ее поднимаем. Сейчас есть какие-то подвижки, по крайней мере, интерес. Волкова (президент УР в 2000—2014 гг., — прим. ред.) мы уже почти уговорили, но его через две недели сняли с должности. Соловьев (глава УР в 2014—2017 гг., — прим. ред.) даже не хотел слушать ничего на эту тему. Бречалов (глава УР с 2017 года, — прим. ред.) услышал, и, в принципе, уже созданы рабочие группы, идут обсуждения.

Речь идет о 13 тысячах объектов хранения музея изобразительных искусств. Если работы XIX века в более или менее хорошем состоянии, то соцреализм XX века — в ужасном, потому что и краски, и холсты были хуже. Если мы не предпримем экстренных мер, то мы потеряем эту коллекцию, а она принадлежит не Удмуртской Республике, она принадлежит всем нам, это собственность РФ.

Я верю, что до окончания моей жизни будет нормальное хранилище. Я видел уже первые предварительные планы, которые мы должны подтвердить заявками. Возможно, в 2020 году начнется уже строительство.

Политика как искусство

— Многие вас знают не столько как художника, сколько как политика. А политика — это тоже искусство?

— Политика для меня — это больше искусство, чем политика. Мне легко в политике, потому что я к ней отношусь как к большому полотну картины, с любопытством и интересом.

Один из самых крутых перформансов, который я видел, состоялся в апреле 1999 года. В зале заседаний Госсовета проходило принципиальное голосование, кто будет председателем Госсовета УР, а тогда это была высшая должность в республике, — Александр Волков или Павел Вершинин. Урну и кабинку для голосования установили на сцене, и каждый депутат выходил вперед, получал бюллетень. Это был театр, настоящая драма, когда соотношение было 51—49 в пользу Волкова. Разница всего два голоса. Порой жизнь краше искусства.

«Политика для меня — это больше искусство, чем политика. Мне легко в политике, потому что я к ней отношусь, как к большому полотну картины, с любопытством и интересом». Фото day.org.ru

— Кого в Удмуртии вы назвали бы по-настоящему искусными политиками?

— Я могу сказать, что политик у нас в республике только один и никто не может быть еще — это глава УР. Политика — это соотношение интересов. Я не вижу таких людей, которые умело бы этим искусством владели, потому что, к сожалению, акторы постоянно меняются. Искусный политик, наверно, Владимир Никешкин (и.о. руководителя Следственного управления СК по Удмуртии, — прим. ред.), потому что он дольше всех работает, и он же влияет на процессы, от его улыбки жизнь становится веселей.

Большой политики в регионе быть не может. У нас вообще интересный регион, потому что есть только те проблемы, которые мы сами себе создаем. Создали проблему и затем так успешно боремся. У нас есть только те враги, которых мы сами себе создали. У нас нет идейных противоречий, они закончились при противостоянии Салтыкова с Волковым (Александр Волков, будучи председателем Госсовета УР, пытался лишить должности мэра Ижевска Анатолия Салтыкова в 1997 году, — прим. ред.).

У нас политики нет, потому что основные конфликты — межличностные, кто-то кому-то дорогу перешел, не то сделал, не то сказал, и начинают драматизировать и политизировать. Политика — это борьба идей, а идей у нас больших нет. У нас даже оппозиции как таковой нет, она вызывает у меня только улыбку, и у нас нет даже запроса на оппозицию, потому что у нас регион принципиально консервативный. Он консервативнее даже, чем Татарстан. У Удмуртии другая функция и ментальность. Ментальность удмуртов — уход от конфликтов. Профессия региона — это оружие, а его можно делать только в тишине и спокойствии.

Политтехнологии

— Насколько зависит успех политиков от политтехнологов в тех же выборах депутатов? Вы ведь известны и тем, что занимались выборами, проводили кампании для кандидатов.

— Я занимался какими-то кампаниями, сейчас мне это уже не нравится, потому что это эмоционально и драматично — когда понимаешь, ради чего ты это делаешь.

Есть успешные политтехнологи, которые занимаются локальными выборами, с ними я работал на выборах по нескольким регионам. Есть талантливые специалисты из Удмуртии, которые вышли на федеральный уровень, — это Баширов, Батурин.

«В политических технологиях нужно постоянно развиваться, учиться, ведь ты не можешь выиграть по одной и той же схеме в разные политические сезоны». Фото day.org.ru

Безусловно, успех политика на выборах зависит от политтехнолога. У кандидата в депутаты в определенный период наступает синдром кандидата. Я это видел и на себе ощущал, когда сам был кандидатом. Ты начинаешь воспринимать мир неадекватно, а нужно на жизнь посмотреть со стороны, и политтехнолог — это как доктор, который спокойно проводит процедуру. Хирург сам себе операцию сделать не может, поэтому, когда кандидат начинает руководить кампанией, — это первый путь к проигрышу.

И ни в коем случае здесь нельзя привлекать близких родственников. Вот у Волкова, к сожалению, большую роль играла замечательный талантливый человек Нина Александровна (супруга, — прим. ред.). Я помню, когда мы делали массу эскизов и утверждали их, наутро все было перечеркнуто, потому что цвет рубашечки не подошел.

В политических технологиях нужно постоянно развиваться, учиться, ведь ты не можешь выиграть по одной и той же схеме в разные политические сезоны.

— В 2017 году вы проиграли праймериз «Единой России» и не пошли на выборы в Госсовет Удмуртии, хотя долгое время были депутатом. Переживали тогда? Скучаете ли сейчас по работе депутата?

— У меня были объективные причины, по которым я не мог выиграть. Они касались только меня лично, не было сил и возможности. Конечно, я переживал, даже не мог в Госсовет какое-то время заходить, потому что 18 лет провел там. А теперь я понимаю, что небо доброе ко мне, и оно дало мне возможность пожить другой жизнью. Мы все время живем ради какого-то подвига, а жизнь — это не подвиг, это радость. Хоть на склоне лет я хочу ощутить, что жизнь — это радость, и жить, одеваться, говорить и думать, как ты хочешь. Сегодня многие вещи, если бы работал в Госсовете, я не мог бы сказать вслух. Я бы не позволил себе критиковать Мединского, к примеру (смеется).

Критика и государственные СМИ

— Но действительно ли вы можете говорить обо всем, что хотите, будучи главным редактором государственной газеты «Удмуртская правда»? До этого были главредом другой республиканской газеты «Известия Удмуртской Республики».

— У меня был выбор, куда пойти работать. Я выбрал «Удмуртскую правду», потому что я очень долгое время работал над тем, чтобы ее закрыли, и теперь решил посмотреть на нее изнутри.

Там в сейфе лежит орден, который у нас на газете изображен. Я начал смотреть номера 1945 года, 1929 года, которые здесь случайно находятся. Я понял, что это не просто газета, а это явление, история, люди. Газеты не умрут, они переформатируются, станут другими. Я стал думать над тем, как переформатировать газету. Я для себя решил, что мы делаем добрую газету — никакой критики ни в чей адрес. Сейчас такое время, когда в газете можно делать многое. Я при Волкове многие вещи не мог себе позволить писать.

«Газеты не умрут, они переформатируются, станут другими. Я стал думать над тем, как переформатировать газету. Я для себя решил, что мы делаем добрую газету — никакой критики ни в чей адрес». Фото facebook.com

«Удмуртская правда» — спокойная добрая газета, которая настроена на позитив. У меня есть хороший товарищ и друг Надежда Александровна Михайлова (зампредседателя Госсовета УР, ранее — главный врач 1-й Республиканской клинической больницы, — прим. ред.). Она приходила к нам на планерку и после этого несколько номеров показывала психиатру. Он поставил диагноз «не противопоказано», то есть газета не вызывает никаких депрессивных вещей.

Критика и негатив через газету сегодня не эффективны. Когда мне кто-то приносит какие-то критические материалы, я предлагаю сначала попробовать договориться или воспользоваться другими инструментами, прежде чем придавать проблеме публичность. Газета — это уже высшая мера, которую можно использовать, когда по-другому не получается.

Да, мы можем кого-то критиковать, если мы обнаружим чиновника, который ворует, сотрудника полиции, который бесчинствует, но у меня до публикации в газете есть другие инструменты, которые позволят без показной публичности конфликт разрешить.

— Несколько лет назад ходили разговоры о возможности создания в Удмуртии холдинга государственных СМИ по типу «Татмедиа» в Татарстане. Существуют ли такие планы по-прежнему?

— Есть много размышлений, как сделать СМИ более эффективными. Нынешняя республиканская власть поначалу очень скептически относилась к газетам. Мы им доказали, что газеты в Удмуртии имеют большое значение, потому что совокупный тираж только муниципальных газет составляет больше ста тысяч — это подписчики, с учетом того, что газету читают семьями, аудитория достигает трехсот тысяч. Плюс республиканская пресса. Это хороший инструмент для распространения информации. Я думаю, нас услышали.

Мне кажется, холдинг не нужен. Самое важное — главным редакторам государственных и муниципальных СМИ не останавливаться, учиться, продвигаться, оперативно реагировать на запросы времени. Если СМИ проигрывает, падает тираж, — это ведь вина тех, кто в нем работает. Власть тут ни при чем. Рейтинг газеты определяется наглостью главного редактора. Я добился, чтобы во всех органах власти знали «Удмуртскую правду», газета стала продаваться в розничных сетях, куда непросто попасть. Мне нравится, что чиновники стали звонить, чтобы их пригласили к нам на планерку. Планерка у нас — это такая форма интервью, в котором принимает участие вся редакция. И раньше у журналистов были здесь потухшие глаза, а сейчас появился настоящий интерес к работе.