Иранский муралист Мехди Гаданьялу: «Даже самая маленькая гражданская война может привести к мировой»

«В Альметьевске фарси оказался более полезным языком, чем английский»

— Расскажите о себе. Как вы пришли к тому, чем сейчас занимаетесь?

— Мне 37 лет, рисовать я начал примерно с 20. До этого был пастухом, потом фермером, занимался садоводством. Потом внезапно стал рисовать. Когда переехал в Тегеран, то сильно заскучал по деревне, по сельской местности, которая полна красок. Пока учился живописи, думал, почему города такие серые и невзрачные и что я могу сделать с этим, как могу это изменить. Сначала учился в тегеранском университете на бакалавра по живописи, потом получил магистратуру по искусству и кино. 14 лет назад в Тегеране объявили конкурс среди художников — кто украсит город. Я принял участие в нем и выиграл. Это было лучшее время, когда я смог выйти из студии и стал работать для людей. В течение 6 лет только рисовал стены в Тегеране, перестал работать в студии. Сейчас я понял, что устал и что пока мне больше нечего дать людям. Тогда я с помощниками создал 150 стен в Тегеране, сейчас же делаю один-два мурала в год, поэтому могу оставаться более сфокусированным.

Во время открытой лекции Мехди рассказал, что он работал с командой из 14 человек: «Один я бы никогда не смог столько сделать. Все это и мои помощники. Я очень рад, что они одни из самых дисциплинированных. Обычно с этим у художников сложно». Самой сложной своей работой считает мурал «Пространство надежды» в Бостоне.

— Собираясь в Бостон, я хотел показать, что Ближний Восток не такой агрессивный, каким его изображают масс-медиа. Но для начала мне, как и моим помощникам, отказали в визе. У меня было полное ощущение, что меня там ждет сопротивление. Эта работа не о религии, а о человечности. Изображение воздушных шаров — это символ надежды. В соцсетях был комментарий одного жителя города, что у его отца болезнь Альцгеймера, и каждый раз, когда он проходит мимо моего мурала, это придает ему сил. Это очень важно для меня.

Поездка в Альметьевск оказалась самой расслабленной. Мы покупали фрукты и овощи у местных жителей. Как-то сели в такси и пытались объяснить по-английски, что нужно в аптеку, водитель не очень понял. Между собой мы стали говорить на фарси — «даруханэ, даруханэ». Водитель это услышал и сразу все понял. В Альметьевске фарси оказался более полезным, чем английский. Мы увезем много теплых воспоминаний, — рассказал Мехди на открытой лекции.

Пока учился живописи, думал, почему города такие серые и невзрачные, и что я могу сделать с этим, как могу это изменить

— Как поначалу реагировали тегеранцы?

— Для них это было очень необычно, потому что до этого они видели в основном религиозную живопись или портреты людей, погибших на войне. Возможно, мои работы стали так популярны из-за того, что был такой контраст между моей работой и тем, что люди видели раньше. До меня муралы в Тегеране существовали, но они были сделаны под воздействием мексиканского монументального искусства, впоследствии советского. Это были, конечно, пропагандистские работы. Через 25 лет после окончания войны Тегеран оказался готов к новому витку. Из-за ошибок в городском планировании город очень сильно застроен, было огромное количество пустых стен.

Тогда не было «Инстаграма», но я видел, что люди постоянно фотографируются на фоне моих работ, для меня это было очень хорошим знаком. Когда впервые приехал в Европу и сам стал фотографировать искусство в публичном пространстве, понял, почему люди на родине так делают. Если бы нарисовал подобные работы 2 года назад, то стал бы гораздо более популярным, ведь тогда уже был «Инстаграм».

Я начал в Тегеране в 2004 году. На первом этапе мы сделали 15 работ за 3 месяца. Мои партнеры и ассистенты Пардиз и Измаэль, с которыми мы начинали, и сейчас со мной. Были четыре команды, которые красили одновременно, я выступал как идейный руководитель художественной группы. Поэтому мы начали так быстро и так мощно.

«Это как обезболивающее для города»

— Сколько времени и краски нужно на один мурал?

— Мы сделали 8-этажный дом в Альметьевске меньше чем за 10 дней (тема мурала была составлена на основе эссе о будущем, которые написали десятиклассники одной из альметьевских школ, — прим. ред.), 100 килограммов краски — это ничто. Та радость, которую дарим людям, просто несравнима с этим. К сожалению, вы не можете в одночасье разрушить все ужасные здания, но вы можете полностью изменить лицо города или здания. Это как обезболивающее для города. Со временем подобные работы становятся все более важными, потому что закрепляют какие-то воспоминания, историю в сознании людей и таким образом объединяют. Я немного знаком с советской историей архитектуры. Думаю, домам 1950—1960-х годов нужно что-то освежающее, какое-то обновление, а не только повторяющиеся формы.

— Вы впервые в России. Что вас здесь больше всего поразило?

— Вообще, я тут только работал. Очень нравится реакция людей, много положительных отзывов, все живущие в этом доме и люди по соседству постоянно фотографируют его, выкладывают в «Инстаграм», ставят хештеги. Так что теперь я знаю всех поклонников поименно. Конечно, общаться толком не получается, но я вижу огромное количество фотографий.

К сожалению, вы не можете в одночасье разрушить все ужасные здания, но вы можете полностью изменить лицо города или здания. Это как обезболивающее для города

— Как обычно рождается идея для мурала?

— Сначала я смотрю на стену и изучаю так или иначе город, чтобы понять местные особенности. Я никогда не делаю эскиз для какого-то конкретного места. Все мои темы похожи между собой, я всегда и везде использую свой мотив. Тем не менее не хочу использовать символы, которые могут показаться людям негативными, вызвать отрицательную реакцию.

— Как зародилась идея мурала в Альметьевске? Какой смысл несет эта работа?

— Я использовал небо как символ свободы, будущего, мечты и нарисовал его таким чистым. Синий цвет успокоительно действует на людей, особенно когда градиент переходит от светлого к более темному. Даже если у кого-то плохое зрение, можно увидеть, что там красивое синее пятно. Использовал лестницы, круг — отверстие в потолке, пространстве, чтобы показать, что есть изменчивость, надежда, что всегда есть выход.

Я никогда не объясняю до конца все смыслы, которые вкладываю, всегда должна оставаться какая-то загадка, чтобы люди сами могли также рассуждать. Даже много лет спустя, чтобы работы оставались интересными, чтобы люди спрашивали себя, что я почувствовал, когда было грустно, а когда — весело. Благодаря киношному образованию, я знаю, что простые истории надоедают людям очень быстро. Они начинают их ненавидеть, и все это волшебство заканчивается. Это можно сравнить с любовными отношениями, которые развиваются в течение многих лет, они не длятся 1 час.

Интернациональный язык

— Вы не делаете муралы на религиозную тему. Почему?

— Это сужает аудиторию. Мне бы хотелось иметь гораздо более широкие перспективы. Все религии говорят о дружбе между людьми, но на самом деле они не так сильно преуспели в этом. Поэтому я использую более интернациональный язык. Даже когда работал в Тегеране, а это, как вы понимаете, мусульманский город, то думал о более широкой аудитории, обо всех людях.

— Как вы относитесь к беспорядкам в Иране, к протестующим? Как страна переживает санкции?

— Сейчас в Тегеране и вообще во всем Иране очень тяжелая ситуация из-за плохого руководства внутри и из-за давления санкций снаружи. Многие прекрасные города были разрушены в течение 10—15 лет. Мы надеемся, что больше никакая гражданская или международная война не коснется Ирана. Сейчас мы понимаем, что даже самая маленькая гражданская война может привести к мировой. И бедные люди как раз страдают из-за плохого руководства страны, из-за санкций с другой стороны.

— У вас были сложности с согласованием работ, например, с городскими властями?

— В Тегеране я больше не работаю, у них больше нет бюджета. Я делал эти муралы 6 лет, потом перестал из-за плохого менеджмента, с которым был несогласен. В течение последних 6-7 лет больше работаю с различными декоративными неконцептуальными произведениями.

Все религии говорят о дружбе между людьми, но на самом деле они не так сильно преуспели в этом. Поэтому я использую более интернациональный язык

— Как относитесь к Бэнкси?

— Сравнивать нас довольно трудно, хотя меня тоже называют иранским Бэнкси. Тем не менее мы работаем на одной и той же стороне, поэтому и Бэнкси, и я хотим улучшить мир, изменить его к лучшему. Бэнкси это делает с помощью агрессивных политических протестных работ, а я рисую некую утопию-мечту. Но мы хотим одного и того же.

— Кто оказал на вас наибольшее влияние?