Выборы в Иране: кто победит – «либеральный» Роухани или будущий рахбар Раиси?

«Иранский избиратель выбирает всегда сердцем»

— Исмагил, как в Иране проходят выборы президента? По какой системе?

— Как известно, с 1979 года в Иране существует так называемая Исламская Республика, в рамках которой предусмотрена выборная должность президента. Президент избирается на срок четыре года всеобщим тайным голосованием, в котором могут принять участие все граждане страны старше 18 лет. В этом отношении Иран мало отличается от большинства современных государств с республиканской формой правления. Право баллотироваться также дается любому гражданину старше 18 лет, поэтому обычно число кандидатов на первом этапе переваливает за тысячу. Между тем в тексте конституции есть оговорка о том, что кандидат должен принадлежать к некоей категории, получившей условное арабское название «риджаль», что можно перевести как «мужчины». Однако это положение оспаривается некоторыми юристами, учитывая неоднозначность этого термина в мусульманском праве (фикхе), ведь одним из его значений является «выдающиеся члены общины». Поэтому традиционно каждый раз мы видим несколько кандидатов-женщин, которые отсеиваются на следующем этапе знатоками фикха. Собственно говоря, на этом и начинается специфика иранских выборов, потому что после первичной регистрации кандидаты должны пройти процедуру утверждения в Наблюдательном совете — особом надпарламентском органе, подотчетном лично Рахбару и состоящем из шести мусульманских правоведов-факихов и шести юристов, избираемых депутатами парламента — Исламского совещательного меджлиса.

Обычно на этом этапе большинству кандидатов по тем или иным соображениям, которые Наблюдательный совет не обязан обнародовать, дается отказ, и к предвыборной гонке допускаются в среднем четыре-пять кандидатов. Известно, что члены Наблюдательного совета тщательно изучают досье кандидатов, отправляют запросы в соответствующие инстанции, и для отсева кандидата достаточно любого факта биографии, показывающего их с неблагоприятной стороны, хотя критерии вынесения подобных решений не вполне прозрачны для широкой общественности, однако кандидаты могут в законном порядке их оспорить в установленные сроки.

Иранская конституция предусматривает второй тур президентских выборов на случай, если никто из кандидатов не наберет больше 50% голосов, однако до настоящего времени в этом не было необходимости. Хотя я не исключаю, что в будущем может состояться и второй тур, даже на предстоящих выборах такая вероятность высока, потому что за последние 20 с лишним лет уровень поддержки лидирующего кандидата понижается. Если в 80-е годы нынешнего Рахбара — Сеед Али Хаменеи — выбирали 80—90% избирателей, то за Ахмадинежада голосовали уже около 65%, а за Роухани в 2013 году подали голоса немногим больше 50% иранцев. При таком раскладе в этом году никто может и не набрать 50%.

«Если в 80-е годы нынешнего Рахбара — Сеед Али Хаменеи — выбирали 80—90% избирателей, то за Ахмадинежада голосовали уже около 65%, а за Роухани в 2013 году подали голоса немногим больше 50% иранцев». Фото LaPresse.ca

— А население насколько активно принимает участие в предвыборной кампании?

— Отдельно следует сказать, что культура политического участия в Иране находится на очень высоком уровне. Явка всегда достаточно высокая. В период предвыборной агитации страна переходит в иной режим существования. В обществе царит такой ажиотаж, который в обычное время трудно представить. Люди вываливают на улицы, живо обсуждают заявления кандидатов, спорят, нередки случаи потасовок между активистами движений и партий, особенно, среди молодежи. Миллионные демонстрации сторонников кандидатов на улицах Тегерана — это норма для иранского электората. Такая активность может показаться несколько непривычной для россиян. Для иранцев предвыборный ажиотаж — это еще и возможность выплеска эмоций, своего рода праздник, мега-шоу. В этом одна из функций института выборов в Иране. При этом накал страстей очень высок, а результат выборов почти всегда непредсказуем для сторонних наблюдателей. Иранский избиратель достаточно и даже излишне рассудителен в разговорах о политике, однако выбирает всегда сердцем, по какому-то внутреннему наитию.

Высокий уровень политической культуры, заданный отчасти традиционной персидской утонченностью, а отчасти Исламской революцией, поставившей цель соединить политику с духовностью и моралью, проявляется также и в том, что политические дискуссии в Иране проходят в максимально корректной форме. В стране, где зачастую президенты носят тюрбан и разбираются в тонкостях теологии, спикеры парламента и министры имеют докторские степени по философии, задается высокая этическая и интеллектуальная планка. В Иране немыслимо, чтобы политики опускались до того, чтобы поливать друг друга грязью, а если и делают это, то делают это в такой утонченной и вежливой форме, что аудитория должна тонко настраивать свой слух, чтобы уловить суть их слов.

— И тем не менее, главный руководитель у них — не президент…

— Ни для кого не секрет, что в Иране президент не является высшим лицом. Верховная власть принадлежит Рахбару — духовному лидеру страны, который руководит бессрочно и в руках которого сосредоточена власть над ключевыми сферами — вооруженными силами, телевидением, специфическими иранскими госкорпорациями — боньядами. Для верующих шиитов в Иране Рахбар является фигурой сакральной, потому что он преемник Хомейни. Большая часть иранцев, особенно бедные слои населения, жители провинции голосуют не просто так, а пытаются угадать, какой из кандидатов пользуется благосклонностью Рахбара. Хотя Рахбар стоит над политикой и не поддерживает напрямую ни одного из кандидатов, по характеру его высказываний о ключевых проблемах страны можно понять, в чью сторону он склоняется.

Характерной особенностью последних выборов является широкое применение соцсетей для пропаганды. 40 миллионов иранцев сидят в «Телеграме», также популярны «Фейсбук», «Инстаграм» и «Твиттер». Раньше эти средства активнее использовали сторонники реформаторов, однако в этом году отмечают, что даже сторонники кандидата от консерваторов запустили кампанию в соцсетях, нацеленную на молодежную аудиторию, в том числе молодых людей, не отличающихся большой религиозностью.

«Верховная власть принадлежит Рахбару — духовному лидеру страны, который руководит бессрочно, и в руках которого сосредоточена власть над ключевыми сферами — вооруженными силами, телевидением, специфическими иранскими госкорпорациями — боньядами. Для верующих шиитов в Иране Рахбар является фигурой сакральной». Фото khamenei.ir

— Подожди, все-таки аятолла — это и есть Рахбар?

— С легкой руки западных журналистов, Рахбара стали называть аятоллой. Если быть точным, то аятолла — это название ранга шиитского муджтахида, то есть это высшая ступень в изучении исламского права, когда муджтахид может выносить самостоятельные фетвы по всем вопросам шариата на основе изучения первоисточников, опираясь на доскональное знание рациональных методов их толкования. У суннитов нет муджтахидов сегодня, потому что самостоятельное изучение и толкование первоисточников — Корана и хадисов — не приветствуется. Сложились четыре правовые школы — мазхабы. Муфтии выносят свои фетвы, опираясь на эти школы.

В шиизме же до сих пор практикуется иджтихад, то есть индивидуальные усилия ученого, направленные на выведение религиозно-правовых норм. Поэтому в зависимости от уровня подготовки и самостоятельности суждений у них существуют различные ранги — худжат аль-ислам, аятулла, великий аятулла. Это не имеет ничего общего с церковной иерархией. Скорее, похоже на открытое научное сообщество, в котором статус определяется признанием уровня квалификации муджтахида со стороны большинства его коллег. Все это очень условно и сформировалось за последние лет 300, однако стало устойчивой практикой. Духовный лидер Ирана, по конституции, должен не только быть сеидом по происхождению, но и обязательно иметь ранг аятуллы, хотя это еще не предел для совершенства. Дальше идет марджа ат-таклид — муджтахид, которого большинство шиитов признают ведущим знатоком исламского права и обладателем непререкаемого морального авторитета. Таковым был Имам Хомейни. У института Рахбара есть своя философская и богословская подоплека. Это возникло не на пустом месте. В шиизме есть представление о том, что мусульмане должны обязательно следовать за духовными преемниками пророка Мухаммада. Таковыми считались двенадцать шиитских имамов. Двенадцатый Имам — Мухаммад Махди считается сокрытым, и на период его отсутствия авторитет принадлежит ученым, знатокам их наследия. Это представление и послужило основой для выдвижения Имамом Хомейни концепции, согласно которой ученые не только должны быть общепризнанными авторитетами, но и должны руководить жизнью мусульман. Поэтому в иранской конституции Рахбар назван «вали аль-факих», то есть факихом, осуществляющим покровительство над всей мусульманской уммой, и наместником скрытого Имама Махди.

Если дальше говорить о сущности этого института в Иране, то мы уйдем в область метафизики. Президент же — это сугубо политический институт. Его полномочия широки, но несколько урезаны по сравнению с президентской должностью в других странах, потому что у Рахбара есть свой параллельный управленческий аппарат и система своеобразных холдингов-вакфов, о которой уже было сказано, на них власть правительства не распространяется, но которые сосредотачивают в своих руках ключевые рычаги управления государством. Поэтому нередка ситуация, когда президент бессилен что-то всерьез поменять, и он не может идти против воли Рахбара, хотя такие примеры в истории Ирана были и заканчивались неудачно для самих президентов.

«Мохаммад-Багер Галибаф <...> c 2005 года является мэром Тегерана — человек из силовых структур, представитель всесильного Корпуса стражей Исламской революции (Сепах), всегда имевший политические амбиции и участвовавший в президентских выборах еще с 2005 года. Пожалуй, его отказ от участия в выборах стал главной новостью последних дней в Иране». Фото isna.ir

Президент-реформатор vs. потенциальный Рахбар из рода пророка

— Расскажи отдельно о каждом из кандидатов. У кого какие шансы? Какой электорат у каждого?

— На нынешних выборах из более 1800 кандидатов отсеялись шесть окончательных кандидатур, из которых двое уже выбыли из предвыборной гонки по собственной воле. Так что на финишной прямой оказалось четыре кандидата. Это действующий президент Ирана Хасан Роухани и его главный соперник Эбрахим Раиси. Двое других кандидатов имеют незначительные шансы. Это давно вышедшие в тираж политики времен президентства Хашеми Рафсанджани (1989—1997) — бывший министр труда Мостафа Хашемитаба и экс-министр культуры Мостафа Мирсалим. Из двух выбывших кандидатов один был чисто номинальной кандидатурой, так называемым техническим кандидатом — это нынешний вице-президент и верный сторонник Роухани Эсхак Джахангири, который даже не сформировал своего штаба и, как полагается, выбыл за несколько дней до выборов, призвав иранцев отдать голоса Роухани. Другой выбывший кандидат — Мохаммад-Багер Галибаф — заслуживает большего внимания, потому что при всем желании назвать его техническим кандидатом никак нельзя. Это очень весомая фигура в иранском истеблишменте. Он с 2005 года является мэром Тегерана — человек из силовых структур, представитель всесильного Корпуса стражей Исламской революции (Сепах), всегда имевший политические амбиции и участвовавший в президентских выборах еще с 2005 года. Пожалуй, его отказ от участия в выборах стал главной новостью последних дней в Иране. Он провел достаточно мощную и агрессивную кампанию, буквально «зажигал» на предвыборных дебатах и, по данным иранских опросов, был вторым по популярности кандидатом, ненамного уступая Роухани и серьезно опережая Эбрахима Раиси. Кто-то считает, что это решение было для него непростым, что на него даже могло быть оказано давление, и это ему аукнется потерей политического лица, что поставит крест на его дальнейшей карьере.

Теперь по порядку обо всех кандидатах. На мой взгляд, наибольшие шансы имеет Хасан Роухани, потому что, во-первых, начиная с 1981 года в Иране уже установилась традиция переизбрания президентов на второй срок, что вполне оправданно, потому что за четыре года полностью реализовать свои предвыборные обещания — задача непосильная почти для любого политика, а учитывая то шоковое состояние, в которое ввергают иранское общество смена власти и политического курса, нецелесообразно слишком часто менять президентов. У старшего поколения еще остается в памяти министерская чехарда первых лет после революции и позорное бегство первого президента Абольхасана Банисадра в 1981 году. Все заинтересованы в относительной стабильности и преемственности курса. Данные соцопросов также показывают, что поддержка президента еще высока, хотя его рейтинг и упал ниже 50%. Люди в основном недовольны экономической ситуацией. На правительство Роухани возлагались большие надежды. Он обещал избавить страну от бремени американских санкций, чтобы дать кислород задыхавшейся иранской экономике. Вместе с тем достигнутые соглашения не принесли каких-то особых результатов. Снизился уровень инфляции, пришли западные инвестиции, были достигнуты высокие темпы роста ВВП (до 8%), начала потихоньку продаваться нефть.

Однако простой иранец не почувствовал серьезных перемен. Расслоение в обществе лишь растет. Люди сетуют на то, что от политики Роухани выиграли только те, кто и так был богат, а бедняки опять остались не у дел. Умеренного центриста Роухани воспринимают как реинкарнацию его покойного патрона, экс-президента Алиакбара Хашеми Рафсанджани, который умер в январе этого года, серого кардинала и тайного олигарха иранской политики, запустившего в свое время приватизацию и либерализацию иранской экономики, вместе с которыми зацвела махровым цветом коррупция.

«Роухани многими воспринимался как неизбежное зло, однако считалось, что Рахбар сделал ставку на него сознательно, желая ослабить международное давление на Иран в связи с ядерной программой и получить временную передышку для дальнейшего возвращения к жесткой конфронтации с США». Фото haber.sol.org.tr

Справедливости ради надо сказать, что Роухани не повезло с внешнеполитической конъюнктурой. Приход Трампа спутал ему все карты. Роухани многими воспринимался как неизбежное зло, однако считалось, что Рахбар сделал ставку на него сознательно, желая ослабить международное давление на Иран в связи с ядерной программой и получить временную передышку для дальнейшего возвращения к жесткой конфронтации с США. Однако теперь Роухани становится неудобной фигурой. Его пребывание во власти не приносит стране пользы, но и избавиться от него нельзя, так как коней на переправе не меняют. Многих также раздражает либеральный тренд в политике Роухани, во многом поднявшего знамя лагеря реформаторов, которые после трагических событий 2009 года остались без кандидатов и сильных фигур. Его акцент на правах и свободах личности воспринимается как потворство вседозволенности. В иранских СМИ постоянно говорят о «культурной интервенции» Запада, мишенью которой стала молодежь, сидящая в смартфонах. Они считают, что либеральничая с ними, Роухани зарабатывает у них дешевую популярность, но приносит в жертву исламские ценности и будущее Исламской революции, которую, кстати, воспринимают не как свершившееся почти 40 лет назад событие, а перманентный процесс, который надо углублять и развивать. Следует ожидать, что благодаря этой позиции за Роухани проголосует традиционный электорат иранских реформаторов — студенчество крупных городов, средний класс, экономически активные женщины. По этой же причине его поддерживают сунниты и этнические меньшинства, которые всегда отдавали голоса реформаторам. Суннитская фракция в парламенте и ряд ведущих шейхов суннитской общины Ирана уже призвали своих единоверцев голосовать за Роухани.

Что касается Эбрахима Раиси, это фигура весьма примечательная и совершенно неслучайная. Он является выходцем из семьи потомственных мулл и сеидов, то есть потомков пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует). Его хорошо знают на родине в Мешхеде, однако большинство иранцев мало что о нем слышали раньше. Он не участвовал в политике и не занимал постов в исполнительной власти, что некоторыми ставится ему в упрек. Вся его биография связана с судебной системой. С 1980-х годов он был генпрокурором Тегерана, а с 2014 года является генпрокурором Ирана. Как авторитетный факих в 2007 году он попал в Совет экспертов — еще один специфически иранский постоянно действующий и переизбираемый орган, который предусмотрен для избрания Рахбара. В начале 2016 года его поставили руководить крупнейшим холдингом страны — фондом «Астан-е Годс-е Разави», юридически представляющим собой вакф при мавзолее Имама Резы в Мешхеде, которому принадлежат многомиллиардные активы и целый кластер крупных производств. Под него специально был создан новый альянс политических сил консервативного толка — так называемый Народный фронт исламских революционных сил (Джамна), который за несколько месяцев до выборов выдвинул его кандидатуру. Раиси считается чистой креатурой нынешнего Рахбара. Он его верный сторонник, спецпредставитель по ряду вопросов государственной политики.

Для чего понадобилось «вывести его в свет»? Есть мнение, что Раиси потенциально может стать будущим Рахбаром, точнее, его готовят к этой роли. В свете слухов о все более ухудшающемся состоянии здоровья Хаменеи, вероятно, страдающего от онкологии, такие приготовления вполне оправданны. Более того, этот сценарий отчасти напоминает приход к власти и самого Хаменеи, который был активным деятелем исламского революционного подполья в шахском Иране, одним из лидеров революционного Ирана, потом в течение двух сроков был президентом страны (1981—1989), но практически до самой смерти Хомейни не считался его преемником или главным кандидатом на пост Рахбара. Чтобы он мог быть избран на этот пост в 1989 году, его пришлось срочно повышать в статусе и накачивать его авторитет. Для продвижения Раиси используется весь арсенал идеологических средств. Он сеид, а это важно, потому что только сеид может быть избран Рахбаром. Он не запятнал себя политической борьбой и скандалами, он как бы готовится стать фигурой, стоящей над политикой. Поэтому я не исключаю, что это будущий духовный лидер Ирана, и от него требуется не победить на выборах, а, скорее, представить себя народу. Пока эту версию нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.

«Он является выходцем из семьи потомственных мулл и сеидов, то есть потомков пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует). Его хорошо знают на родине в Мешхеде, однако большинство иранцев мало что о нем слышали раньше». Фото aawsat.com

Его предвыборная риторика сосредоточена на борьбе с бедностью и нищетой, расслоением и неравенством. Раиси апеллирует к бедным слоям населения, которых в Иране принято называть кораническим термином «обездоленные» (мустазафин). Он говорит об «экономике сопротивления» и достижении Ираном идеала экономической самодостаточности. Разумеется, это коренной поворот от политики «открытых дверей» Роухани к укреплению госсектора и боньядов, представителем которого, в принципе, и является Раиси. Он обещает создать полтора миллиона рабочих мест. Отдельное место в его выступлениях занимает борьба с коррупцией. Это тоже камень в огород правительства Роухани, не оставшегося в стороне от коррупционных скандалов. Риторика Раиси вписывается в поднимающуюся волну недовольства все больше участившимися случаями коррупции на высшем уровне. В одном из своих лозунгов его сторонники даже сравнивают Эбрахима Раиси с пророком Ибрахимом (мир ему) и призывают его разрушить идолы коррупции. Несмотря на столь популистскую доктрину, по данным опросов, Раиси уступил Галибафу и оказался на третьем месте.

На Западе поторопились объявить Раиси представителем крайне правого фланга реформаторов, вспомнили, что он связан с пенитенциарной системой, массовыми расстрелами контрреволюционных элементов, иранских левых, перешедших в период ирано-иракской войны на сторону Саддама. Разумеется, для США этот человек не приемлем, потому что он воплощает собой преемственность нынешнего курса.

Отдельно следует еще раз сказать о Галибафе, потому что его уход наделал много шума и изменил расклад сил. Конечно, уход такого мощного игрока может говорить только о том, что сделана ставка на полную консолидацию сил вокруг Раиси, что еще раз говорит в пользу значимости последнего. Галибафом пришлось пожертвовать. Но насколько оправдана эта жертва? Галибаф — это единственный представитель новой волны иранских политиков, которых в самом Иране нарекли принципалистами, то есть идеологически подкованных технократов, сторонников возвращения к изначальным идеалам и принципам Исламской революции, сочетавшим это стремление с прагматизмом и ориентацией на модернизацию страны. К этой же когорте некогда принадлежали и Ахмадинежад, и старый волк иранской политики Мохсен Резаи. Они пришли в иранскую политику в начале 2000-х годов, в основном это выходцы из Корпуса стражей Исламской революции, которые были оттерты от политики в течение полутора десятка лет, в период президентства Рафсанджани и Хатами. Образовав альянс «Абадгяран», они в 2004 году взяли большинство в парламенте, а в 2005 году выдвинули Ахмадинежада на президентских выборах. Галибаф, курд по национальности, представитель умеренного и прагматичного крыла этой группы. Он основатель Общества прогресса и справедливости исламского Ирана — своеобразного аналога турецкой Партии справедливости и развития, с которой его роднит даже название. Как и молодой Эрдоган, он был технократом-исламистом. Кстати, Эрдоган тоже ведь был мэром Стамбула перед тем, как стал премьером. Если бы не Ахмадинежад, он мог бы стать президентом еще в 2005 году. Его электоральная поддержка росла все эти годы. На этих выборах он мог бы уверенно получить больше 20% голосов. Он занимал менее строгую позицию по вопросу отношений с США, и в 2009 году даже в пику Ахмадинежаду высказался положительно об инициативе Обамы по нормализации отношений между двумя странами. Однако Галибаф образца 2017 года — это яростный критик действующего правительства. Вместо умеренных лозунгов и стильного костюма, по которым его узнавал иранский избиратель, он объявил себя лидером «96%», выступающим против «4%» богачей, живущих в виллах на севере Тегерана. Галибаф обещал уже 5 миллионов рабочих мест и удвоение ВВП. В качестве модели управления страной он предложил ни много, ни мало, а «джихад-менеджмент», то есть такая несколько военизированная модель, направленная на мобилизацию сил. Тем не менее он высказывался не в пользу закрытия страны, а в пользу активизации внешней торговли, для развития которой предлагал создать отдельное министерство. Многие обозреватели отметили, что в этом году Галибаф нацелился на традиционную аудиторию Ахмадинежада, даже заимствовал риторику и стиль бывшего президента. Например, в ходе дебатов он, как и Ахмадинежад, тряс перед лицом оппонента специально подготовленной папкой компромата, не чурался скандальности. Следует признать, что Иран лишился этой альтернативы своего развития, и амбиции молодых технократов-принципалистов будут отложены на несколько лет.

«Антироссийская риторика была всегда присуща части иранской оппозиции, связанной с лагерем реформаторов. Поэтому в ходе некоторых оппозиционных выступлений иногда звучат лозунги «Долой Россию!», как в 2009 году, когда Путин первым поздравил Ахмадинежада с победой в выборах, результаты которых оппозиция считала сфальсифицированными». Фото kremlin.ru

«Антироссийская риторика присуща части иранской оппозиции»

— Почему Запад столь живо обеспокоен выборами, а в России наблюдается вялый интерес?

— Я думаю, дело в том, что Запад однозначно делает ставку на приход определенных сил в Иране, рассчитывая со временем добиться смены режима или его отхода от принципов Исламской революции. В 2009 году уже была попытка инспирировать в Иране нечто вроде цветной революции. Подобные эксцессы еще будут повторяться. Не следует забывать, что для США Иран является частью «оси зла». Авигдор Либерман в Израиле вообще договорился до того, что его, дескать, не удивит, если Роухани убьют в день выборов. Откуда у руководителя силового ведомства вообще на устах возникают такие слова? Это такая угроза, что ли? Или просто выплеск злобы? Я думаю, что Россия более спокойно и отстраненно относится к иранским выборам, потому что уважает своего соседа, понимает, что перспективы сотрудничества с Ираном зависят в первую очередь от позиции Рахбара, смещать которого, в отличие от Запада, у нас никто не собирается. И потом, как мне кажется, наши эксперты трезво оценили обстановку и поняли, что эти выборы в русле установившейся традиции, скорее всего, не принесут существенных перемен, а обеспечат преемственность курса.

— Россию уже обвиняли во вмешательство в голосования в США и Франции. Можно ли ожидать таких же упреков относительно иранских выборов?

— Я думаю, что подобные обвинения в адрес России, хотя и опираются на некоторые факты, все же носят истерический характер. Тем не менее эта истерия докатилась и до Ирана. Антироссийская риторика была всегда присуща части иранской оппозиции, связанной с лагерем реформаторов. Поэтому в ходе некоторых оппозиционных выступлений иногда звучат лозунги «Долой Россию!» (по-персидски звучит радикальнее: «Марг бар Русийе!» — «Смерть России!»), как в 2009 году, когда Путин первым поздравил Ахмадинежада с победой в выборах, результаты которых оппозиция считала сфальсифицированными. Некоторым силам в иранском истеблишменте, завязанным на западных партнерах, также иногда выгодно нагнетать антироссийскую истерию, вспоминать события эпохи Большой игры, поднимать Гюлистан и Туркманчай, которые уже стали нарицательными для иранских политиков как символы грубейшего попрания интересов Ирана. Например, во время недавнего визита татарстанской делегации во главе с Миннихановым в Иран произошел курьез. В ходе двухдневного визита они посетили деловой форум в Тегеране, встретились с вице-президентом Эсхагом Джахангири, который и стал техническим кандидатом, отказавшимся от участия в выборах в пользу Роухани. Дальше у них был визит в провинцию Хорасан, где они встретились с губернатором и Сеедом Эбрахимом Раиси как руководителем крупнейшего холдинга «Астан-е Годс-е Разави».

Я считаю, что это вполне оправданно. Договариваться о серьезных экономических проектах в Иране нужно именно с руководителями этих вакфов-холдингов, потому что они являются приводными ремнями Рахбара к экономике страны и имеют куда больше влияния, нежели президент. Однако поскольку визит состоялся в апреле, в период предвыборной агитации, в стане сторонников Роухани этот визит восприняли совсем иначе. В публикациях журналистов некоторых изданий Рустам Нургалиевич был назван чуть ли не эмиссаром Путина, прибывшим в Иран по его личному поручению с целью выразить поддержку Раиси как кандидату в президенты. Это было интерпретировано как нечто вроде встречи Путина с Марин Ле Пен в Москве. Депутат парламента Алиреза Рахими поставил вопрос о вмешательстве России в президентские выборы. Ранее о недопустимости подобного вмешательства высказывался со страниц своего ресурса «Табнак» чуть более консервативный Мохсен Резаи, бывший глава Сепаха. Это говорит о том, что некоторым политикам в Иране хочется увидеть попытки вмешательства России в иранские выборы, и они готовы увидеть их в чем угодно.

— На кого делает ставку Кремль? Есть мнение, что Роухани был больше настроен на работу с Европой, нежели с Россией.

— Я не могу сказать, на кого делает ставку Кремль, но резонно предположить, что Раиси мог бы представляться более желанной фигурой на посту президента, нежели Роухани. Роухани всегда будет представлять интересы прозападной части истеблишмента, как бы он ни стремился это задрапировать. Нельзя сказать, что Роухани настроен антироссийски, но между поддержкой европейских стран и Россией он выберет первых. Однако дружить с Западом, когда в Белом доме сидит Трамп, у него точно не получится.

«Вполне вероятно, что санкции могут вернуться в полном объеме. Если Иран даст слабину, то Трамп может пойти на самые радикальные действия против Ирана, вплоть до военной агрессии». Фото businessinsider.com

Вместе с тем, я бы не сказал, что Россия так активна в плане выхода на иранские рынки, инвестиций в Иране. Напротив, никакой серьезной активности не наблюдается. Над российско-иранскими отношениями в течение последних лет 20 всегда висел какой-то злой рок. Они вроде бы были доброжелательными, но не развивались в направлении взаимовыгодного и плодотворного сотрудничества. Вместо этого обе страны пожимали друг другу руки, оглядываясь на Запад. Дружба дружбой, а табачок врозь. Просто несопоставим уровень ирано-российского сотрудничества с российско-турецкими связями, хотя Турция — страна НАТО и даже уже успела вонзить «нож в спину». Сотрудничество с Ираном, напротив, вышло на уровень координации совместных действий по столь важному для нашего международного престижа разрешению сирийского конфликта, но доверительности по-прежнему нет. Кто-то увязывает это с разницей идеологий, кто-то — с влиянием израильского лобби в России и многими другими причинами. Действительно, непонятно, почему столь логичное сотрудничество двух евразийских стран с общей внешнеполитической повесткой и общими интересами не может развиваться семимильными шагами, а годами топчется на месте?

— Будут ли реализованы громкие заявления Трампа относительно Тегерана? Вернутся ли санкции?

— Вполне вероятно, что санкции могут вернуться в полном объеме. Если Иран даст слабину, то Трамп может пойти на самые радикальные действия против Ирана, вплоть до военной агрессии. К этому его будет толкать и Израиль. Поэтому Ирану будет важна стабильность, преемственность курса, отсутствие резких потрясений в политической жизни. Ради этого можно будет потерпеть еще четыре года Роухани с его неоднозначной программой действий, которая все равно будет тормозиться его оппонентами. Главное, чтобы усугубляющиеся проблемы в экономике и социальной сфере не породили социальный взрыв, который мог бы покачнуть иранское общество и ослабить перед внешними угрозами.

Иранский Эрдоган

— Почему закатилась звезда Ахмадинежада? Показывают, как он ездит в общественном транспорте. Что с ним стало после президентства?

— Ахмадинежад был, пожалуй, самым ярким представителем лагеря молодых технократов-принципалистов. Его политическая карьера стала живым символом их подъема, но также и охватившего их кризиса, другим проявлением которого, пожалуй, стал слив Галибафа на выборах. Он занимал свой пост два срока подряд, и его президентство можно поделить на два периода, в которые он проявил себя немного по-разному. Ахмадинежад на первом этапе был политиком новой формации, ярким и харизматичным лидером, способным произносить проникновенные речи и вести за собой массы. Он одевался как простой инженер, всем запомнилась его серая куртка, одна и та же на всех встречах и выступлениях. Это был первый президент после 1981 года, не носивший чалмы и принадлежавший к университетской интеллигенции. В этом заключался определенный вызов засилью духовенства в высшем руководстве страны. Если вернуться к теме идеалов принципалистов, то они ратовали за возврат к изначальным установкам революции, а одна из них состояла в том, что Хомейни когда-то на заре революции заявил, что муллы не должны занимать правительственных постов, а должны быть передовым отрядом религиозного просвещения масс. Фигура Ахмадинежада очень импонировала значительной части иранцев, которые сохраняли глубокую религиозность, но были не очень довольны тотальным присутствием мулл в политике. Ахмадинежад принес не только новый стиль одежды, но и новый язык политики, новый способ общения с народом, новый подход к международной дипломатии (вспомните его письма к президентам стран и выступления в Генассамблее ООН).

Тем не менее за Ахмадинежадом стояла влиятельная группа мулл из Кума, сплотившаяся вокруг аятоллы Месбах-Язди. Их отличал особо рьяный интерес к идеям шиитского мессианства, ожиданию прихода Имама Махди. Спустя некоторое время Ахмадинежад стал верить в то, что находится в особой связи с Махди. На это стали обращать внимание некоторые его соратники, и это вызывало настороженность, хотя очень многих тогда это вдохновляло. К концу первого срока у Ахмадинежада началось головокружение от успехов.

«В окружении Ахмадинежада появлялось все больше сомнительных людей, его кадровые назначения были все менее удачными. Он отдалился от группы Месбаха-Язди, попал под влияние Эсфандияра Рахими-Машаи (слева), темной лошадки, человека с экстрасенсорными способностями, который вошел в полное доверие президента». Фото isna.ir

После избрания на второй срок Ахмадинежад вступил в конфликт с Рахбаром, подробности которого не афишировались, однако во время обострения конфликта Ахмадинежад более двух недель не появлялся на рабочем месте, отменил все свои рабочие встречи и мероприятия. Это был неприкрытый демарш в адрес Рахбара. В окружении Ахмадинежада появлялось все больше сомнительных людей, его кадровые назначения были все менее удачными. Он отдалился от группы Месбаха-Язди, попал под влияние Эсфандияра Рахими-Машаи, темной лошадки, человека с экстрасенсорными способностями, который вошел в полное доверие президента и очень скоро породнился с ним, женив своего сына на дочери президента. Он занимал пост главы администрации президента. Как тут не вспомнить Гришку Распутина при дворе Романовых? Собственно говоря, именно сближение с Машаи и кадровые назначения Ахмадинежада стали поводом для ссоры с Рахбаром, шквала критики со стороны его бывших соратников по блоку «Абадгяран», составлявших большинство в меджлисе. Вскоре пошли коррупционные скандалы, разоблачения министров.

Свой второй срок Ахмадинежад закончил в очень скандальной атмосфере. Шок у духовенства вызвала фанатичная приверженность Ахмадинежада любым выходкам Машаи. Он выгораживал его, когда тот позволял себе неосторожные заявления о дружбе Ирана с народом Израиля, рассуждал о превосходстве иранской культуры над исламской составляющей иранской идентичности — немыслимое дело для исламского режима! Риторика самого Ахмадинежада скатилась до рассуждений об Иране для иранцев и т. д. В конце концов, видные представители духовенства назвали эту парочку сторонниками «еретического течения», сектантами.

Однако после 2013 года Ахмадинежад не отправился в политическое небытие. Официально он вернулся к преподавательской работе, даже попытался учредить свой вуз с причудливым названием — Университет иранцев, где планирует развивать нанотехнологии и атомную физику. Его рейтинг в обществе все еще высок. Как экс-президент, чей опыт должен быть учтен в государственных делах, он вошел в состав Совета целесообразности исламского режима, однако практически ни разу не явился на его заседания. Вместо этого он ездил по стране, встречался с единомышленниками и сторонниками. В прошлом году Рахбар лично попросил его не принимать участия в президентских выборах, потому что его участие могло расколоть и поляризовать общество. Ахмадинежад уступил, однако уже весной неожиданно для всех выдвинул свою кандидатуру. Само собой разумеется, он не прошел через фильтры Наблюдательного совета и преждевременно выбыл из гонки. В день объявления отказа по его кандидатуре полиция оцепила его дом и фактически взяла его под домашний арест. Он же поспешил сообщить, что не будет поддерживать никого из кандидатов, по сути, призвал бойкотировать выборы. Ахмадинежад и его сторонники — это одна из головных болей для нынешней власти, потому что они никому не подконтрольны, непредсказуемы и склонны к авантюрам. Сложно сказать, как эта сила проявит себя в будущем. Будет ли она когда-нибудь вновь инкорпорирована во власть или окончательно уйдет в открытую оппозицию?

Кстати говоря, я не исключаю, что и амбиции Галибафа сдерживают по той же причине, что и Ахмадинежада. Власть может опасаться технократов-исламистов в целом, как новой прослойки политической элиты, которая будет оттягивать все одеяло на себя, задвигая политиков старой когорты и духовенство. Параллели с Эрдоганом, о которых я говорил, неслучайны. Все эти Эрдоганы демократичны и элегантны в начале, однако со временем они все становятся авторитарными и хотят быть султанами.

«Россияне не стремятся ехать получать образование в Иран. Если это, например, не студенты ИСАА МГУ, обучающиеся иранской филологии и отправляющиеся в Иран на стажировки, то мало кто поступает в иранские вузы». Фото irib.ir

«Выпускники татарстанских вузов могли бы многое почерпнуть в Иране»

— Исмагил, насколько сильно влияние иранских элит на процессы, происходящие в России, особенно в Татарстане?

— Я не знаю, какие серьезные рычаги влияния на процессы в России и Татарстане могут иметь иранские элиты. Да, Иран проводит покровительственную политику в отношении шиитов во всех странах, где бы они ни жили. Шиитские общины находятся в сфере интересов Ирана. Тем более, что иранский Рахбар является не только лидером страны, но и духовным авторитетом для многих шиитов, живущих в разных странах — в Ираке, Ливане, Афганистане, Азербайджане и т.д. В России также есть шиитские общины. Для России шииты являются традиционной конфессией. Они являются коренными жителями нашей страны по меньшей мере с XVI века, то есть с того же времени, когда мусульманские регионы Поволжья, Приуралья и Сибири вошли в состав Российского государства. Иран через свои официальные структуры всячески взаимодействует с местными шиитскими общинами и работает с ними в плане культурно-просветительской деятельности. Каких-то экономических и политических рычагов для воздействия на процессы в России у Ирана нет, и он не стремится к этому. Вся деятельность ограничивается культурным сотрудничеством. В Москве при Посольстве Ирана работает прекрасное Культурное представительство ИРИ, которое может послужить образцом эффективного органа народной дипломатии в самом современном его виде. Не каждая страна может столь эффективно выстроить систему культурных связей с другими странами.

Вместе с тем, конечно же, у Ирана есть особое отношение к мусульманским народам России, потому что все они без исключения входят в орбиту культурно-цивилизационного влияния Ирана — то, что сами иранские авторы называют Большим Ираном, обширной зоной культурного доминирования персидского языка и связанного с ним особого типа ментальности и интеллектуальной традиции. Наши предки ездили в Бухару, Самарканд и Кабул — старинные центры мусульманской учености, в которых преподавание велось на фарси. Вся образованная часть духовенства и первые представители мусульманской интеллигенции среди татар прекрасно владели этим языком, писали на нем богословские труды и стихи. Это очень сильно влияло на ментальность татар, и это может стать темой для нашей отдельной беседы в будущем. Разумеется, Иран стремится конвертировать этот исторический культурный капитал в мягкую силу. Однако эта мягкая сила призвана служить интересам двухстороннего сотрудничества и сближения.

— Некоторые эксперты опасаются, что иранцы принесут с собой шиизм — «нетрадиционную» для нас форму ислама. Насколько такие опасения оправданы?

— Я вообще плохо представляю себе понятие «нетрадиционная форма ислама», потому что, если руководствоваться категориями подобных экспертов, то у нас ислам зачастую в любой форме становится нетрадиционным, а традиционный ислам становится чисто умозрительным понятием, не имеющим реального наполнения. Я сам лично отношусь спокойно ко всем течениям ислама, если они не несут с собой экстремизма и насилия. Как я сказал, шиизм — это одна из традиционных для российских мусульман форм бытования ислама. Как относиться к различным случаям прозелитизма и обращения в шиизм среди российских мусульман? Такие случаи имеют место. Но я не склонен видеть в этом что-то трагичное. Скорее, это неизбежное следствие соприкосновения и взаимодействия различных культур. Я могу понять озабоченность муфтиятов этим вопросом, но не считаю такие случаи чем-то опасным и угрожающим для общества, чтобы рассматривать их в терминах безопасности.

— Ответь мне, много ли в Иране обучается россиян, особенно уроженцев Татарстана и Башкирии?

— Россияне не стремятся ехать получать образование в Иран. Если это, например, не студенты ИСАА МГУ, обучающиеся иранской филологии и отправляющиеся в Иран на стажировки, то мало кто поступает в иранские вузы. В Иране также обучается небольшое количество уроженцев Татарстана и Башкирии, однако очень незначительное. В 1990-е годы это число было гораздо больше. Может быть, это связано с шиитской спецификой ислама. Боятся какой-то индоктринации, а зря. Иран — это кладезь, сокровищница исламской культуры. Талантливые студенты и выпускники татарстанских вузов могли бы многое почерпнуть в Иране. Я сам неоднократно видел в Иране делегации татарских хазратов от различных региональных муфтиятов. У достаточно пожилых людей, не озабоченных различиями в мазхабах, я находил очень живой интерес к иранской культуре. Они признавались в том, что поездка в Иран очень сильно их культурно обогатила.