Руслан Хасанов: «Батуты, самокаты, питбайки каждые 3—5 лет испытывают нас на прочность»

«Уже тогда знал, что точно не буду терапевтом»

Руслан Фаритович Хасанов, заведующий отделением травматологии и ортопедии №2 ДРКБ, работает в главной детской клинике республики не так давно — с 2021 года, однако детской травматологией занимается практически всю свою профессиональную жизнь. Он относится как раз к той когорте медиков, которые постоянно и настойчиво твердят родителям: следите за своими чадами, не покупайте им питбайки, учите правилам безопасной езды на самокате, не разрешайте малышам карабкаться на подоконники. А еще — уважайте труд медиков, ведь от этих людей зависит и здоровье, и зачастую вся дальнейшая жизнь ваших детей.

Отделение Руслана Фаритовича отвечает за лечение при тяжелейших травмах, количество которых возрастает с наступлением летнего сезона. Он и его врачи коллективно не любят лето — «высокий сезон» для всех травматологов республики. В это время они особенно напряженно работают, исправляя последствия самых разнообразных травм, которые получают наши дети — и малыши, и подростки. Задача детского ортопеда-травматолога — сделать так, чтобы в идеале впоследствии пациент и не вспомнил, что когда-то в юности ломал ногу или, к примеру, позвоночник. Но так, к сожалению, получается не всегда.

Наш герой признается: он не грезил медициной с детства. И династической истории в его багаже нет. Просто как-то раз, ближе к окончанию школы, вместе с мамой проезжал мимо главного здания медицинского университета на Бутлерова. Мама спросила: «А ты не хочешь стать врачом?». И юноша задумался: почему бы нет?

— Если честно, мне в тот момент просто очень понравилось это здание, — улыбается доктор. — Да и у меня всегда очень хорошо шли предметы естественнонаучного блока. Я фанател от химии, очень любил биологию. Мог на уроках химии начать спорить с учителем — и оказывался прав. В итоге я целенаправленно ушел в подготовку к поступлению в КГМУ. И уже тогда знал, что точно не буду терапевтом — мне в то время нужна была только хирургия. В моем представлении это была, во-первых, настоящая мужская профессия, а во-вторых, результат своей работы хирург видит сразу же.

«Меня отец так воспитывал: мужчина сказал — мужчина сделал»

Но до хирургии тогда, в 1998 году, было еще очень далеко. Ведь поступить в медицинский университет было титанически сложно, а о лечфаке большинству выпускников и мечтать не приходилось. Поэтому Руслан поступил на медико-профилактический факультет с прицелом на то, что со временем переведется на вожделенный лечфак. Но потом вышли новые правила, по которым такой перевод стал фактически невозможен. В итоге наш герой шесть курсов отучился на родном мед-профе, затем прошел годовое переобучение и уже потом поступил в интернатуру на кафедру эндоскопии, общей хирургии и эндоскопической хирургии КГМА, которой и по сей день руководит профессор Александр Чугунов.

— Мне это в итоге потом всю жизнь припоминали, куда бы я ни приходил: «Ааа, ты медпроф окончил…». Но это стимулировало меня быть лучшим — везде! Мои коллеги оканчивали профильные факультеты, им было легче и проще влиться в профессию. А мне и после получения диплома приходилось зубами терзать гранит науки и выбивать себе место под солнцем, — рассказывает Руслан Фаритович. — Меня даже когда на кафедру в интернатуру брали, сразу поставили условие: «Только интернатура! На кафедре потом мы вас оставить не сможем».

По первичной специализации он получил сертификат эндоскопического хирурга. Казалось бы, передовая специальность с большими перспективами. Но к тому моменту он уже знал, что будет травматологом. Дело в том, что с четвертого курса Руслан работал медбратом в знаменитой казанской «пятнашке», и там влюбился в эту специальность. Интересно, что по окончании интернатуры ему все-таки предлагали остаться на кафедре — Руслан Фаритович показал себя талантливым будущим медиком и перспективным хирургом.

— Но я им напомнил о нашем первоначальном договоре. Меня и отец так воспитывал: мужчина сказал — мужчина сделал. И все. Поэтому я пошел учиться дальше — в ординатуру той же КГМА по травматологии и ортопедии. Туда, кстати, меня тоже не хотели брать после медпрофа.

Поступление в ординатуру тоже ознаменовалось сложностями, но наш герой все же поступил. А через два года окончил ее в ранге лучшего ординатора на курсе — и с определившейся позицией по тому, где хочет дальше работать.

Мои коллеги оканчивали профильные факультеты, им было легче и проще влиться в профессию. А мне и после получения диплома приходилось зубами терзать гранит науки и выбивать себе место под солнцем

«90-летняя история Казанского института травматологии и ортопедии угасла»

Во время обучения Руслан Фаритович провел много времени в отделении детской травматологии Казанского научно-исследовательского института травматологии и ортопедии (КНИИТО), который тогда еще функционировал и базировался на улице Горького. Это был мощный научно-медицинский центр детской ортопедии, со всего Поволжья самые сложные случаи отправлялись именно сюда. Здесь доктор прошел огромную школу и окончательно оформился со своим медицинским призванием.

Первым учителем нашего героя в этой сложной сфере был Петр Степанович Андреев, который заведовал детским отделением.

— Он посмотрел на меня и сказал: «Ну, руки у тебя вроде бы хорошие. Если ты планируешь в детстве остаться, я тебе помогу освоиться в профессии». И я подумал: почему бы и нет? Мне очень нравилась академическая организация работы отделения. Все эти рапорты, осмотр пациентов, еженедельный сбор всей больницы в лекционном театре, где все дежурные бригады представляли своих самых сложных пациентов. Это было поучительно и интересно. И главное — там был коллективный разум, все дружно могли тебе подсказать, как лечить пациента и что делать. Это было все очень классно. К сожалению, потом институт перестал существовать — сначала его перевели в РКБ, а потом объединили с травмоцентром. И 90-летняя история Казанского института травматологии и ортопедии угасла… — вспоминает доктор.

Наш герой «переехал» вместе с остальным институтом в РКБ — там травматологи и ортопеды сначала держались вместе, а потом постепенно рассредоточились по разным отделениям клиники и другим больницам. Но здесь, в травмоцентре РКБ, осталось работать детское травматологическое отделение — в нем и работал Руслан Фаритович. А с 2019 года стал в нем заведующим.

В 2020-м пришел коронавирус. На площадях травмоцентра раскинулся временный инфекционный госпиталь, и Руслан Фаритович вместе со многими своими коллегами-травматологами вынужденно переквалифицировался в инфекционисты.

— Нам было легче, чем многим другим докторам, быстро «перековаться». Потому что мы все-таки в неотложке всю жизнь работали и понимаем это состояние. Вообще, все, кто работает в неотложной медицине, умеют очень быстро работать с тем количеством пациентов, которое поступало в ковидный госпиталь. Поэтому у нас в РКБ в ВИГ были минимальные очереди. Главный врач лично следил, чтобы ни одна машины «скорой» у нас во дворе не стояла: если, не дай бог, собиралось несколько машин, он лично прибегал, чтобы помочь переработать эту очередь, — вспоминает доктор.

Руслан Фаритович работал в инфекционном госпитале во время обеих крупных волн ковида: в первую волну — рядовым инфекционистом, а во время прихода штамма «дельта» отвечал за обеспечение всего госпиталя расходниками и лекарствами.

Нам было легче, чем многим другим докторам, быстро «перековаться». Потому что мы все-таки в неотложке всю жизнь работали

Питбайки и самокаты: «Мне кажется, нас каждые 3—5 лет испытывают на прочность»

В 2021 году детское отделение травматологии и ортопедии перевели из РКБ в ДРКБ — так было логично. Здесь уже было свое аналогичное отделение, так что два коллектива слились воедино. Учитель нашего героя, Петр Степанович Андреев, тоже остался здесь — в качестве мудрого наставника, педагога. Профессор подает идеи молодым коллегам и продолжает оперировать пациентов — каждый день! Но на заведование он не встал — как рассказывает Руслан Фаритович, просто в определенный момент устал от всех административных моментов и стал просто лечить детей. Сбросил свою ношу заведующего и Алексей Адольфович Глушков — дождался, когда сольются воедино два детских отделения травматологии и тоже ушел в рядовые врачи. В итоге заведующим стал Руслан Фаритович.

Здесь работают 11 докторов, у каждого своя специализация. Понятно, что практически все они взаимозаменимы, но у любого врача есть то, что он делает лучше всего остального. Такая «внутренняя специализация». Например, конек Руслана Фаритовича — операции на грудной клетке и ортопедия позвоночника.

Последние годы принесли тенденцию на малоинвазивные операции — если это возможно, прооперировать пациента стараются через малые доступы, максимально сократив время восстановления после травмы и минимально вмешиваясь в уже и без того поврежденный организм.

А что касается травм, с которыми здесь встречаются, Руслан Фаритович проводит четкую параллель между их характером и тем, как развивались город и общество.

Например, он вспоминает волну компрессионных переломов позвоночника у детей, когда по всему городу открылись десятки детских развлекательных центров с батутами. Тогда отделение (которое еще находилось в РКБ) буквально залило этими пациентами, детские травматологи и ортопеды везде выступали по этому поводу. А поскольку это всё лежачие пациенты, хотя и нехирургического профиля, восстановление которых занимает очень много времени, то приходилось занимать койки в соседнем отделении. Но потихоньку все вошло в колею, батуты потеряли популярность, а компрессионные переломы позвоночника научились лечить в том числе и амбулаторно.

Но начались электросамокаты.

— Это всеобщая беда, и когда они появились, это стало в какой-то степени шоком даже для нас. Появилось очень много тяжелейшей травмы. Но эта проблема — не в детях, а в родителях! Если они не объяснили, как ребенку пользоваться чем-то, то, соответственно, когда это что-то попадает ребенку в руки — начинается беспорядок. Каждый пытается что-то изобразить, но получает травму. Никакого режима безопасности, режима защиты никто не соблюдает. И мы, и нейрохирурги с ними намучились. Сейчас стало чуть легче с самокатами — зато появилась проблема питбайков. Мне кажется, нас испытывают на прочность каждые 3—5 лет. Я уже не знаю, что там еще может появиться в будущем, мне сложно придумать, чем еще нас будут удивлять. Потому что травмы на питбайке, по сравнению с батутной и даже самокатной, гораздо серьезнее. Да и ребята совсем перестали думать над тем, что делают. Не соблюдают абсолютно ничего, гоняют по проезжей части. А ведь очень многие из них до нас просто не доезжают! Те, кто доезжает, в будущем остаются с инвалидностью во многих случаях — к примеру, тут паралич, потеря конечностей и тому подобные тяжелые последствия. Потому что восстановить такого ребенка очень сложно, — рассказывает доктор.

«Дети девяностых выросли и сами стали родителями»

Руслан Фаритович отдельно останавливается на случаях, когда тяжелые травмы на транспорте получают ребята в деревне: там используются обычные мотоциклы, шлемы никто не надевает, контроль за подростками существенно слабее, чем в городе, итог — предсказуемый. Доктор вспоминает подростка с очень тяжелой травмой ноги — мальчик летел на мотоцикле, случилась авария. Были серьезные повреждения сосудистого пучка — при таких травмах ногу сразу ампутируют, но врачи сохранили подростку то, что получилось сохранить. От ноги осталась кость и передняя группа мышц бедра. Остальное спасти не удалось: некроз тканей не позволил.

— Мы фактически две недели жили в больнице рядом с ним. Бригада микрохирургов, детский травматолог, реаниматолог — все были рядом круглосуточно, потому что были огромные риски. Вся эта бригада готова была в любой момент забрать пациента в операционную. Но обошлось, и пациент теперь может ходить на собственной ноге. Правда, она по виду больше напоминает протез… — вспоминает Руслан Фаритович.

А вот в другом недавнем случае с мотоциклом подросток не выжил: врезался в стоящий на обочине автомобиль, не заметив его. Травматологи и реаниматологи ничего не смогли сделать. Доктор с горечью говорит: он может без конца рассказывать о трагических случаях, с которыми встречается каждый день. Но эти рассказы никого и ничему не учат, хотя родителей — должны. В большинстве случаев родители сами покупают детям питбайки и самокаты. А в деревне зачастую мотоцикл всегда в полной доступности у подростка — причем совершенно «легально»: за сеном надо съездить, в соседнее село за чем-нибудь…

Доктор отмечает еще одну тенденцию: правила дорожного движения для современных детей не являются чем-то базовым и исполнимым. Если в период нашего детства мы твердо знали, что подойдя к пешеходному переходу нужно посмотреть по сторонам, то сейчас максимум, что делает ребенок, — дожидается разрешительного сигнала светофора. И храбро шагает на дорогу, уткнувшись в телефон — никак не удостоверившись, что машины действительно остановились и никто не едет сбоку.

— Причем ни дома, ни в школе никто не учит детей правилам дорожного движения. Они совсем ничего не знают, и это страшно! Мне кажется, просто это дети девяностых сейчас стали родителями. Их самих никто не воспитывал, и они тоже сегодня не считают нужным воспитывать своих детей. Они не могут объяснить, как правильно относиться к людям, как правильно вести себя в обществе. И мы, кстати, тоже ловим эти отголоски — даже приходя к врачу, люди ведут себя неподобающим образом… — рассуждает Руслан Фаритович.

Ни дома, ни в школе никто не учит детей правилам дорожного движения. Они совсем ничего не знают, и это страшно!

«Мы всем отделением любим, когда на улице плохая погода»

Малыши — еще одна большая когорта пациентов травматологии. Грустной притчей во языцех стали падения из окон, которые никак не заканчиваются. Но выпадают дети и из колясок — две мамочки встретились на прогулке, заговорились между собой, а ребенок тем временем перевесился из коляски — и упал вниз головой. Такие травмы приводят к серьезным последствиям, вплоть до паралича, ведь высок риск перелома позвоночника. Дети постарше падают отовсюду подряд: с дивана, с телевизора. Даже со шкафа.

Однако наш герой признается: если видит замученную маму, которая не смогла уследить за ребенком, никогда даже внутренне, про себя, не обвиняет ее в недосмотре. Он строго говорит:

— У нас всех были дети. Мы прекрасно понимаем, как тяжело 24 часа в сутки держать их в центре внимания, особенно если их несколько. Поэтому странно было бы сразу же начать такую маму обличать. Но вот эти падения из колясок, пока мама сидела в телефоне, — это, извините, прямая вина родителей. Или выпадение ребенка из окна — чья же это вина еще? Поставить замки на окна ничего не стоит — они три копейки стоят! А если жарко, можно кондиционер повесить или вентилятор поставить. Это гораздо дешевле, чем потом смотреть на своего глубоко травмированного ребенка, понимаете? Но им мы тоже ничего никогда не говорим, потому что они сами уже себя наказали. Мы ведь видим их в реанимации рядом с их детьми. Они очень сильно подавлены и сначала ищут виновных в том, что ребенка не спасают, ему не помогают… Но потом к ним приходит осознание, кто же здесь на самом деле виновный. И это страшно.

В работе врачей травматологического отделения есть сезонность. Во-первых, «высокий сезон» — новогодние каникулы. Интересно, что переломов конечностей и ушибов в это время чуть меньше, чем летом — толстая одежда спасает. Зато в игру вступает бич травматологов всея Руси — тюбинги, или, как говорят в простонародье, «ватрушки».

— Это точно хуже самоката — она же неуправляемая, и там большая скорость. Поэтому у нас появляется тяжелая травма, которую мы зачастую делим с нейрохирургами, — рассказывает доктор.

Но самый большой сезон начинается с приходом тепла. Критерий, когда включается «красный свет» для травматологов — появление асфальта из-под снега. В нынешнем году это было начало апреля: снега было мало, асфальт выглянул быстро — и в тот же день появился первый пациент, неудачно свалившийся с велосипеда.

— Этот момент, мне кажется, у меня все доктора недолюбливают. Мы вообще всем отделением любим, когда на улице плохая погода. Ураган, дождь, гроза — вот это мы очень любим. В такие дни все сидят дома, и у нас относительно спокойно проходит дежурство. Дети не получают травмы, все прекрасно, — смеется травматолог.

Соответственно, погожие дни, особенно во время каникул, — период повышенной нагрузки на отделение. Доктор признается: приходя с суточного дежурства в летнюю пору, первые несколько часов дома он просто молчит. Вся семья знает: папу трогать не надо, ему надо отойти. Потому что внутри себя за сутки он очень устал и психологически, и морально: оперировал всю ночь, разбирал жалобы родителей, помогал детям, да еще и всю административную работу отделения вел, ведь он заведующий…

— У всех врачей нашего отделения родные знают, что нужно дать человеку выдохнуть. Но нам сложно защититься от выгорания. У меня в аэропорту сотрудники всегда спрашивают, глядя на фотографию в паспорте: «А это точно вы? Что-то не слишком похожи». А я отвечаю: «Жизнь такая», — грустно улыбается Руслан Фаритович.

«Если страдать — ты вообще никак не поможешь»

Доктор признается: конечно, в глубине души он сочувствует и пациенту, и его родителям. Но во время работы — строг и собран: смотрит больше на проблему, которую нужно решить, чем на эмоциональную сторону вопроса. Потому что, включив эмоции, можно наделать ошибок в операционной.

— Но работать в детской травматологии действительно может только особая категория людей, — признается Руслан Фаритович. — У меня друзья, взрослые травматологи, всегда ужасаются: говорят, им страшно было бы работать с детьми. К примеру, лечить ребенку перелом. Потому что они сами страдают от того, что перед ними ребенок. Но если страдать — ты вообще никак не поможешь!

Поэтому в отделении у нашего героя случайных врачей нет. Здесь все прошли эту же школу: сначала поработали в этом отделении, будучи ординаторами, потом дежурили здесь, им сразу понравилось направлении детской травматологии и ортопедии. Они четко знают, куда и зачем шли. И стремятся к тому, чтобы развиваться именно в этой профессии.

— У нас особые подходы к пациентам. Мы проводим максимально щадящие операции. Делаем как можно меньше разрезов. Я вам больше скажу: во многих случаях травматолог может составить кость при переломе просто руками, безо всяких разрезов! Это особенность именно детской травматологии: взрослая чаще сопровождается большими разрезами. А в детской доктор должен развить такую чувствительность пальцев, чтобы через отек, через гематому тактильно понять, в какое место смещена кость и что сделать, чтобы поставить ее на место, — рассказывает доктор.

При этом, по словам Руслана Фаритовича, есть даже маленькие дети, которые переносят такие манипуляции мужественно и с полным пониманием. Доктор подсказывает пациенту, в какой момент расслабиться, как себя вести, чтобы все прошло максимально безболезненно. Впрочем, есть и обратные ситуации — 14— и 15-летние подростки, причем в основном парни, даже не самые сложные действия травматолога сопровождают форменной истерикой. В таких случаях приходится оперировать — если пациент не дает с собой ничего сделать, другого способа срастить его перелом не остается. Девочки спокойнее — болевой порог у них действительно выше, чем у мальчиков. Все-таки природа готовит женщину терпеть родовую боль, и это сказывается на всем организме.

В детской травматологии доктор должен развить такую чувствительность пальцев, чтобы через отек, через гематому тактильно понять, в какое место смещена кость и что сделать, чтобы поставить ее на место

«Врач поставлен на уровень официанта»

В свое время, придя работать в Институт травматологии, наш герой встретил там идеальную академическую атмосферу: всеобщее уважение, сострадательные врачи, вежливые пациенты. Такого как сейчас — когда родители пациента могут накричать на врача — в те годы не было. Сейчас ситуация в корне изменилась:

— Я шел в другую профессию. А то, что творится сейчас, не нравится абсолютно никому. Идет тотальное выгорание врачей, многие думают о том, чтобы уйти из профессии. Или хотя бы уйти из неотложных специальностей — в функциональную диагностику, описывать снимки, давать рекомендации. Или в платную медицину, — рассуждает доктор.

Чтобы дети могли оперативно получить помощь в любое время суток, в травматологии ДРКБ дежурят по двое врачей. Ведь экстренная операция может длиться всю ночь, до самого утра. При этом доктор рассказывает, что в выходные дни растет не только количество травм, требующих экстренной помощи. Но и количество родителей, решающих по пути на дачу «заскочить» в приемное отделение ДРКБ, чтобы показать ребенка, у которого уже неделю (!) что-то болит. «Едем же, по пути же. Чего бы не заскочить» — так размышляют папы и мамы. А Руслан Фаритович задается вопросом: эти люди не понимают разницы между стационаром, травмпунктом и поликлиникой? Или же, наоборот, отлично понимают и не едут в травмпункт, потому что не хотят сидеть там в очереди?

Цифра, которую приводит доктор, поражает: 90% пациентов, которые приезжают «самотеком» в ДРКБ, — амбулаторные. Они не должны были ехать в стационар — им нужно было обратиться в поликлинику или травмпункт. И только 10% детей из приемного покоя реально нуждаются в той помощи, которая оказывается здесь в клинике третьего уровня!

— Представьте, я только что вышел с операции, у меня на очереди еще один ребенок, которого нужно экстренно прооперировать — но между ними вот такая вот мама с ребенком, у которого три дня побаливает нога, и неплохо было бы ее кому-то посмотреть. Как в таких условиях работать? И ладно бы, если бы еще не было скандальных мам, которые залетают мимо всей очереди с криком: «Помогите, у нас тут перелом!». Ты говоришь: «Подождите, пожалуйста, у меня тут пациент, я закончу его осматривать и займусь вашим ребенком». А она начинает крик, ор, скандал… Я один раз даже ответил: «Вы ожидаете, что мы, как в «Пятерочке» откроем третью кассу?», — рассказывает травматолог. — Или есть особая группа людей, которая с порога начинает кричать о том, что мы им лично должны, поскольку они платят налоги, с которых мы получаем зарплату.

Помощь в итоге будет оказана всем. Всем — на пределе возможностей больницы. Всем — одинаково хорошо. Так почему же тогда родители пациентов позволяют себе в адрес врача любые высказывания и ведут себя так, будто пришли в ресторан и нашли в котлете волос? Руслан Фаритович вместе со своими многочисленными коллегами ищет ответ на этот вопрос — и находит его в том, что медицина теперь переведена в сферу услуг. Если раньше доктор оказывал медицинскую помощь, то теперь оказывает медицинские услуги. Терминология значит очень много — слова способны сформировать огульное отношение общества к целой огромной сфере. И теперь работа медика, по мнению нашего героя, сильно обесценена.

— Врач поставлен на уровень официанта. Мы учимся много лет — я лично 9 лет потратил на обучение. И это ради того, чтобы родители пациента мне загуглили что-то навскидку и стали объяснять, что я ничего не знаю? Откуда в людях осознание того, что вот они сейчас придут и врача всему научат, чему его за 9 лет не научили? — продолжает спрашивать Руслан Фаритович.

Есть особая группа людей, которая с порога начинает кричать о том, что мы им лично должны, поскольку они платят налоги, с которых мы получаем зарплату.

Он со смехом рассказывает, что родители пациентов его даже экзаменуют периодически. Приводят ребенка с ортопедическими проблемами и предоставляют врачу самому догадаться, что с ним. На вопрос о том, какие жалобы, отвечают: «А вот вы посмотрите и сами нам скажете». И если доктор «угадал», продолжают диалог. Выглядит это как минимум странно, как максимум — неуважительно.

«Многооскольчатые переломы как пазл собираешь»

Однако не нужно думать, что травматологи только и делают, что обижаются на родителей, которые неуважительно с ними обращаются. Особенно с учетом того, что те, кто сталкиваются с самыми тяжелыми, самыми грозными и сложными травмами своих детей, как правило, мнение врачей воспринимают как истину в последней инстанции. Кстати, есть корреляция: чем легче и безопаснее травма, полученная ребенком, тем более громкий скандал в приемном отделении способны устроить его родители.

Руслан Фаритович объясняет: конечно же, каждый врач понимает шок и истерику матери, ребенок которой находится в серьезной опасности. От нее никто не ждет холодного ума и трезвого спокойствия.

— И даже если мы видим, что беда случилась исключительно по недосмотру, мы никогда не скажем родителям, находящимся в состоянии шока: «Вы знаете, вы сами виноваты. Куда же вы смотрели?», — говорит доктор. — Потому что уже поздно, и нам нужно лечить ребенка. Но вот потом, когда все уже обойдется, скажем. Потому что очень часто сказать об этом просто необходимо!

В течение рабочего дня доктора отделения делают пять-шесть операций: это плановые пациенты и так называемая отсроченная неотложка — те, кто поступили ночью и чье состояние позволяло подождать с операцией несколько часов.

Руслан Фаритович улыбается: травматологи доставляют множество хлопот своим коллегам — анестезиологам, операционным сестрам и всем остальным, кто принимает участие в работе операционной. Потому что их операции — это большой поток, они не заканчиваются ни днем, ни ночью. Они непредсказуемые: врачи могут зайти в операционную на час, но провозиться все четыре-пять часов. Они фантастически сложные:

— Например, многооскольчатые переломы бывают. Их как пазл собираешь. Иногда приходится приглашать коллег из других отделений или даже городских больниц. К примеру, в «семерке» есть замечательный доктор Руслан Закиров, который оперирует при переломах таза, мы его приглашаем на тяжелые травмы. Слава Богу, он никогда нам не отказывает. Есть в РКБ ребята, которые приходят к нам на помощь, когда это необходимо, — рассказывает наш герой. — Но теперь мы развиваем внутри своего отделения и узкие специализации врачей: кто-то развивает хирургию кисти, кто-то — ортопедию, кто-то хирургию таза. Нам нужно быть полностью самодостаточными.

«Запасных детей у меня нет»

Доктор сам отец двух дочерей. Всю жизнь, работая с чужими детьми, он видит большую проблему современного поколения: по его мнению, молодые люди, которых растят сегодня, слишком рафинированные. За ними очень долго следит мама, они никак не оторвутся от материнской юбки — особенно доктора тревожит, что такое в основном случается с мальчишками. Паттерны мужского поведения уходят в прошлое. Современные молодые, по словам доктора, не хотят ни учиться, ни работать, и совершенно непонятно, как они собираются строить свои собственные семьи и растить собственных детей в условиях, когда гендерные роли смещены, а воспитание излишне нежное.

— У меня две девочки, которых мне запрещается воспитывать: жена говорит, что их нужно только любить и хвалить. А я думаю: ну хорошо. Замуж они будут выходить за мальчиков, которых мама точно так же воспитывала. И что будет? Они оба для себя будут на первом месте? Ничего хорошего из этого не получится! — в юмористическом ключе ворчит доктор.

Он признает: старается быть строгим и требовательным отцом, однако девочки умеют на него надавить особенным образом. Так, как умеют только дочки с папами. Но во всем, что касается безопасности, он неумолим. Доктор серьезно говорит:

— Сразу скажу: дети травматологов, работающих в детской неотложке, — самые несчастные дети в мире. Их никогда не пустят на батут. Самокат я разрешаю, но только в защите, в каске, и сам рядом за ним бегу. Как только ребенок доезжает до перекрестка, я кричу: «Стоять!». Мы живем на седьмом этаже, и у меня есть замки на окнах, до сих пор окна работают только как фрамуги, несмотря на то, что дочки уже большие. Все розетки защищены. Плавать на речке можно, но только если рядом плавает кто-то взрослый. Младшей 10 лет, но я до сих пор стараюсь сделать так, чтобы она ни на минуту не оставалась без присмотра взрослых. В общем, у нас профдеформация. Потому что мы каждый день видим, что бывает, если пренебрегать безопасностью. Запасных детей у меня нет.

Дети травматологов, работающих в детской неотложке, — самые несчастные дети в мире. Их никогда не пустят на батут. Самокат я разрешаю, но только в защите, в каске, и сам рядом за ним бегу

Кстати, врачебной карьеры для своих дочерей Руслан Фаритович не хотел бы. Как раз из-за того, что сегодня врач зачастую становится объектом агрессии со стороны пациентов и их родителей. Своим девочкам он такой судьбы не желает. И приводит пример:

— Из последних случаев: у нас дежурила доктор, молодая женщина. Зашла в перевязочную с ребенком, обрабатывает его. Он, разумеется, пищит. И в этот момент папа разбивает стекло в перевязочную, влетает, забирает ребенка и уезжает. Врач мне в истерике звонила, ее трясло — а я ее успокаивал ночью по телефону и говорил, что она все делала правильно. Вот я не хочу такого своим детям…

В свое время Руслана Фаритовича дважды звали переехать работать в Москву. Он отказался. Себе аргументировал это вопросом: а кто же тогда останется лечить детей здесь, в Татарстане? С этой мыслью и остался. Сегодня в ДРКБ стекается вся самая сложная детская травма. И здесь стремятся с ней справиться. Проблем хватает — и в первую очередь наш герой задается вопросом: а кто будет лечить потом, через пару десятков лет?

— Найти хорошего ординатора все сложнее. По моим ощущениям, уровень образования падает очень сильно. У ординаторов все меньше и меньше знаний — не знаю, с чем это связать. Напрягаться они не хотят. Раньше они до ночи в операционных были, а теперь в 15:00 встают и уходят. Я помню, меня Петр Степанович во время своих операций локтем тыкал: «Хватит дышать мне в ухо!». Потому что я пытался через его плечо увидеть, как он оперирует. Сейчас ординатор вообще не хочет идти в операционную — сидит на диванчике. Как они работать собираются? — тревожно говорит доктор.

Но все же отделение укомплектовано врачами, постепенно Руслан Фаритович с коллегами набирают себе новичков, которые проявляют большой интерес к сфере детской травматологии и готовы учиться всему.

— Самое классное в нашей профессии — то, что ты видишь результат своей работы. Только что было все сломанное, покалеченное — и вот оно уже собрано, в порядке. Мне нравится сделать хорошую операцию — так, чтобы все получилось супер. После нее весь день ходишь в приподнятом настроении. Ну и у меня была цель — я хотел приносить пользу именно здесь. Лечить татарстанских детей. И я этой цели, как мне кажется, добился. Не знаю, где я буду через 10 лет. Я бы хотел быть здесь, на своем месте — и желательно в здравом уме и на своих ногах, — говорит наш герой.

А на наш традиционный вопрос о том, с чем в своей работе не хотелось бы сталкиваться — доктор устало улыбается и отвечает:

— С невоспитанными людьми. Неадекватными-то мы все бываем в те или иные моменты времени. Но это проходит. А невоспитанность — нет…