Лилия Зайцева: «Без любви к людям здесь делать нечего»

«К 20 годам я абсолютно ничего не знала о том, как формируется зависимость»

Лилия Булатовна Зайцева, клинический психолог из Республиканского клинического наркологического диспансера МЗ РТ, собиралась стать обычным, «гражданским» психологом. В 2003 году, когда девушка училась на третьем курсе кафедры психологии КФУ, студентов привели на факультативное занятие в социально-реабилитационный центр и прочитали лекцию по психологии зависимости. Лекция стала зерном, упавшим в благодатную землю. Девушка долго оставалась под впечатлением.

— Оказывается, к своим 20 годам я абсолютно ничего не знала о том, как формируется зависимость. То есть я, конечно, видела алкоголиков, но у меня было о них прямолинейное представление: от них пахнет и они неадекватно себя ведут. На этой лекции я поняла, что и наркоманов тоже видела огромное количество, просто не знала, что они употребляют. Я ведь видела на улице даже в родном Азнакаево людей, которые крайне неадекватно себя вели, но от них не пахло алкоголем. Тогда-то я и поняла, что это было, — вспоминает Лилия Булатовна.

Во время лекции студентам объявили: в центр нужны волонтеры. Впечатлилась не только Лилия: пятеро студентов вызвались работать с зависимыми. Четверо из них, включая ее, ходили сюда работать до пятого курса. Здесь и курсовые, и дипломные работы писали.

— Придя в реальную работу, «в поля», я поняла: теория, которую мы знаем, ничего общего с практикой не имеет. Мне и сотрудники центра сказали: «Забудь все, что ты знала. Здесь все по-другому». И первый вывод, который я для себя сделала, пообщавшись впервые с героиновым наркоманом, был такой: зависимые люди очень, очень четко определяют, когда им врут и когда их боятся, — рассказывает психолог.

Этот вывод остался с ней на всю профессиональную жизнь. С этого Лилия начала активное изучение зависимости: что это такое, как формируется, кто больше ей подвержен, каковы последствия, есть ли разница между женской и мужской зависимостью, почему вообще все это происходит. А главное — можно ли с этим что-то сделать. И чем больше она узнавала, тем больше вопросов появлялось. Ведь зависимость — глубочайшая проблема, которая включает не только медицинский аспект, но социально-психологический.

Первый вывод, который я для себя сделала, пообщавшись впервые с героиновым наркоманом, был такой: зависимые люди очень, очень четко определяют, когда им врут и когда их боятся

— Наркоманы в первые годы говорили: «Да чем ты вообще можешь помочь? Ты ведь даже наркотики никогда не пробовала!» — вспоминает наша собеседница. — И я в первый раз растерялась: а действительно, что я вообще здесь делаю? Но мой руководитель меня успокоил: сказал, что моя задача как психолога — показать, что существует жизнь без наркотиков и что именно она нормальна. Эта фраза стала центральной в моем личностном и профессиональном становлении.

В 2005 году Лилия окончила психологический факультет, продолжила работу в социально-реабилитационном центре, а параллельно поступила в КГМУ — она уже четко знала, что хочет работать в наркологическом стационаре. Но немедицинский психолог не имеет на это права — только клинический. В 2008-м, пройдя медицинскую подготовку и получив диплом, Лилия Булатовна пришла работать в Республиканский клинический наркодиспансер. Уже шестнадцатый год она здесь — помогает людям справиться с зависимостями и вновь увидеть свет.

«Если семья в процессе лечения не участвует — вероятность срыва велика»

Процесс лечения зависимости в государственной наркологической системе состоит из трех ступеней. В «остром» отделении происходит детоксикация: человека отрезвляют, приводят к приемлемому физическому самочувствию. Эта фаза длится 28 дней.

Далее, если человек хочет лечиться, он переходит в отделение реабилитации, где несколько месяцев идет работа по преодолению зависимости. Наркологи, терапевты и клинические психологи работают в команде, чтобы помочь человеку справляться с убийственной тягой, научить его жить в трезвости и главное — мотивировать на такую жизнь. Это титанически сложная задача — как для пациента и его семьи, так и для медиков. И если реабилитация успешно пройдена, идет «закрепление пройденного» — постлечебная программа.

Долго Лилия Булатовна работала в реабилитационных отделениях — с людьми, физически уже приведенными в порядок. Работа клинического психолога в реабилитации идет в форме тренингов, групповых занятий, лекций, в индивидуальной работе с зависимым и его семьей.

— В реабилитации я поняла, насколько важна работа с родственниками. Каким бы ни было успешным лечение, если семья в процессе не участвует — вероятность срыва максимально велика, — рассказывает Лилия Булатовна.

Непринятие диагноза — анозогнозия — один из симптомов того, что диагноз все-таки есть. В большинстве случаев зависимый считает, что у него все под контролем и он может остановиться в любой момент. А значит, он обесценивает не только собственную жизнь, но и труд специалистов, которые пытаются его излечить.

— Обесценивание тотальное. И поэтому, если пациент по завершении реабилитации благодарит нас за то, что мы показали ему другую жизнь, — это для нас главное. Это важнее любых денег и любых званий, как бы пафосно ни звучало, — признается психолог. — Осознание того, что все делается не зря и что человек с нашей помощью снова начинает ценить себя, свою жизнь и вклад других людей. К сожалению, таких случаев не так много, как хочется…

Если пациент перевелся в отделение реабилитации — это уже победа

Первая цель психолога в наркологическом диспансере и главная сложность — наладить контакт. Не начать лечить, не показать, как неправильно пациент живет — для начала просто найти точку соприкосновения и вызвать к себе доверие. Странно полагать, что зависимый будет рваться изливать душу перед незнакомой женщиной.

— Дело в том, что зависимый человек испытывает огромное количество страхов. Поэтому ни в коем случае нельзя пытаться доминировать или тем более выказывать агрессию по отношению к нему. Нужно быть спокойной, уравновешенной, без навязчивости. И если контакт налажен, со временем можно уже мотивировать его на то, чтобы он из «острого» отделения перевелся в отделение реабилитации. И если нам это удается, то это считается победой.

Итак, главная задача сотрудников наркодиспансера — создать у пациента мотивацию на отказ от употребления и перевести его в реабилитацию. Медицинский психолог сопровождает пациента на протяжении всех этапов лечения.

Поэтому ни в коем случае нельзя пытаться доминировать или тем более выказывать агрессию по отношению к нему. Нужно быть спокойной, уравновешенной, без навязчивости.

И пациенты эти могут быть очень разными. От академиков до бездомных, от арестантов до бизнесменов. Лилия Булатовна признается: в первый раз встретившись с пациентом без определенного места жительства, попыталась было отказаться с ним работать. Но руководитель удивленно сказал: «А кто будет с ним работать? У нас другого психолога нет». Так что наша героиня трансформировала свои эмоции и пришла к тому, что, работая в медицинской системе, не имеет права разделять пациентов на касты.

А сегодня, улыбаясь, вспоминает историю одного бездомного, в которую с первого раза можно не поверить: он попал в «острое» отделение с улицы. Социальные работники восстановили его документы. Через четыре недели пациент согласился перевестись в реабилитацию — просто стояла поздняя осень, на улицу возвращаться совсем не хотелось. А через несколько месяцев в реабилитации оказалось, что пациент осознал всю глубину своего падения и очень энергично хочет жить дальше. Жить нормально. Выписавшись и проведя какое-то время в социальном приюте, он продолжил проходить постлечебную программу и обратился в фонд ресоциализации, через который устроился на работу. С тех пор прошло уже много лет, он обзавелся семьей, жильем, работает и живет полной жизнью.

Такие истории, когда человек поднимается с самого глубокого социального дна и преодолевает зависимость, — редкость. Но они все же есть. И они дают стимул работать дальше.

— Если бы я не видела примеров исцеления, я бы, наверное, столько времени здесь не проработала, — делает вывод наша героиня.

Хотя дно для каждого свое. Лилия Булатовна приводит примеры: один ее пациент осознал, что опустился окончательно, когда пересел с «Мерседеса» на «Ладу». А другой не понимал всей глубины своего падения, даже когда оттолкнул от входной двери мать, пытавшуюся его остановить, и по пути сдернул с нее золотую цепочку.

И со всеми ними нужно уметь работать. А чтобы работать в наркологии, человек должен обладать определенным типом личности. Это и сила воли, и умение справиться с эмоциями.

— Но главное — без любви к людям здесь делать нечего, — говорит наша героиня. — В наркодиспансере не получится приходить на работу, чтобы просто отсидеть свои часы в кабинете и получить зарплату. Здесь нельзя работать ради денег. Тут постоянно идет переоценка, ревизия моих знаний, моих ценностей.

Зависимость отталкивается от психологической проблемы

Мы спрашиваем Лилию Булатовну: почему с самой молодости она решила связать себя с такой неблагодарной, сложной и не самой денежной профессией, как клинический психолог в наркологии? Она отвечает, что, во-первых, ей было бесконечно интересно, почему мальчики и девочки из благополучных семей становятся наркоманами. А во-вторых, здесь постоянно проходит колоссальная прокачка психолога как профессионала.

— Я с уверенностью могу сказать: психолог, хотя бы год поработавший в наркологии, сможет работать в любой сфере психологии. Потому что зависимость всегда отталкивается от психологической проблемы. И это может быть любая проблема из огромного спектра. Здесь и детско-родительские отношения, и гендерная сфера, и созависимость — список можно продолжать очень долго, — говорит Лилия Булатовна.

Психолог объясняет: зависимость формируется не потому, что у человека нет силы воли или «он слабак». Сила воли и зависимость — вещи, вообще не связанные друг с другом. Алкоголь или наркотики появляются в жизни человека, потому что он не может справиться с психологическими проблемами — и, сам того не осознавая, пытается снять постоянный дискомфорт и напряжение. Еще до впадения в наркотическую или алкогольную яму можно определить потенциального пациента наркодиспансера: он не привык, а значит, не умеет выражать (и осознавать) свои чувства, у него отсутствуют моральные и ценностные ориентиры. Как правило, у потенциального зависимого нестабильная и низкая самооценка.

— У человека с адекватной, устойчивой самооценкой не возникнет необходимости глушить чувство собственной неполноценности приглашением допинга в свою жизнь. Ведь психоактивные вещества — это допинг, «обезболивающее», — объясняет наша героиня.

Что, в свою очередь, приводит к этому «проседанию» самооценки? Что вызывает такую сильную психологическую «боль»? Это и ищет психолог. Выясняя, что стало триггером, специалист диагностирует травмы, изучает особенности семейных отношений, ищет корни в детстве пациента, в его отношениях с окружающими.

У человека с адекватной, устойчивой самооценкой не возникнет необходимости глушить чувство собственной неполноценности приглашением допинга в свою жизнь

Зависимость умеет ждать и не выбирает по социальному статусу

Кстати, 50% «успеха» дает генетическая предрасположенность, поэтому людям, в семейном анамнезе которых есть алкоголики или наркоманы (пусть даже и не жившие с ними), нужно быть особенно осторожными с психоактивными веществами.

— Есть категория пациентов с такой сильной генетической предрасположенностью, что даже однократного употребления достаточно, чтобы запустить биохимию формирования зависимости, — рассказывает наша героиня. — Но может быть и по-другому: зависимость развивается долго, но неумолимо. Как говорят наши выздоравливающие, она умеет ждать.

А еще зависимость вовсе не обязательно сопровождает только опустившихся, маргинализированных людей. Лилия Булатовна вспоминает успешных, богатых, умных пациентов, которые лежали в наркодиспансере на соседних койках с обитателями улицы. Она долго пыталась понять, почему наркоманами и алкоголиками становятся дети из благополучных семей.

— Маргинальные семьи — понятно. Если мама и папа пьют, то ребенок растет в этой обстановке и не видит другого образа жизни, у него формируется в мозге такая система. А вот у профессорских, например, детей? У них-то что? И чем больше я углублялась в эти вопросы, тем сильнее понимала: социальный статус семьи, уровень дохода, род деятельности — ничто из этого не препятствует зависимости. У нас в лечении были и юристы, и банкиры, и спортсмены, и профессора, — разводит руками наша героиня.

Отличительная черта Лилии Булатовны — стремление познавать новое и добираться до первопричины. Поэтому, раз за разом видя все новые и новые психологические феномены, она стремится их изучить. Исследовала она мужскую и женскую зависимость. Супружеское употребление и формирование зависимости у подростков. Каждый раз появляется что-то новое, во что она хочет погрузиться — и изучает, изучает, изучает. Пишет статьи, получает сертификаты специалиста поочередно в разных областях психологии. Постоянно развивается в профессии. Потому что ей интересно все. Такой интегративный подход сильно помогает в работе. Да и сама работа меняется. Психолог рассказывает:

— На мой взгляд, мы к сегодняшнему дню до темы зависимости еще едва дотронулись. Она постоянно задает новые задачи. Мы только разобрались, что делать с героиновыми наркоманами — как героин ушел, зато появились соли, бутираты, мефедрон. А это уже новое поколение зависимых людей, которые от героиновых отличаются очень сильно. Героиновые наркоманы — дети девяностых, выходцы из группировок. Им было в среднем по 20—37 лет, четко определена система иерархии, и мы исходили из определенного алгоритма действий. А современный наркоман — зачастую юный подросток. Личность еще не сформирована, нет ни целей, ни ценностей, ни интересов. Нам в работе с зависимостью даже зацепиться не за что. И вопросов меньше не становится. Только я на какие-то вызовы в профессии отвечаю — как подъезжает «новая серия», и все начинается заново.

А кроме наркомании, никуда не уходит со сцены и старый «добрый» алкоголизм. И токсикомания, оказывается, тоже еще не побеждена — изменились только вещества.

Мы только разобрались, что делать с героиновыми наркоманами — как героин ушел, зато появились соли, бутираты, мефедрон

Как профилактировать подростковую зависимость?

Итак, наркомания молодеет. Значит, важно ее профилактировать. Лилия Булатовна, мать двоих детей, убеждена: в подростковом возрасте делать это уже поздно. Начинать нужно с детского сада. Она считает хорошей идеей водить школьников в наркодиспансер на экскурсию. Увидев острый «бутиратный» психоз, юный человек, возможно, на всю жизнь впечатлится и сделает выводы. Такого погружения не даст ни один ролик в интернете. А вот что точно не сработает — так это занудные нравоучения. Они могут даже вызвать обратную реакцию, потому что подросток каждый день противопоставляет себя миру и проверяет его «на слабо». Лилия Булатовна размышляет: взрослые почему-то уверены, что слово «нельзя» на ребенке обязательно сработает. Но вспомните себя в юности. Ну как? Срабатывало?

— Моим детям 10 и 15 лет. Я не пытаюсь с ними строить из себя умную даму, которая знает абсолютно все, дает распоряжения и выносит вердикты. Во-первых, это не даст эффекта. Во-вторых, такое поведение отталкивает и нарушает контакт между мной и ребенком. В-третьих, подросток уже понимает, что родители неидеальны, что они могут ошибаться. Поэтому строить из себя всезнающее божество с ним уже нельзя, это выглядит смешно в его глазах,— рассказывает наша героиня о том, как не нужно вести себя с детьми.

Важно выстроить контакт с детьми до подросткового возраста. До 10 лет родитель — главное действующее лицо в жизни ребенка, его ролевая модель. Бессознательно ребенок повторяет за ним все. А значит, первый способ профилактики зависимостей у детей — избегать употребления самим, представляя здоровую ролевую модель. Ну а второй — все-таки разговоры. Родителям нужно уметь находить баланс между нравоучениями и здоровой, размеренной беседой, которая проходит во взаимном понимании.

Именно отсюда, по мнению Лилии Булатовны, растут корни зависимости у людей, чьи родители не были ни алкоголиками, ни наркоманами. Когда такие люди были подростками, родители обеспечивали им бытовые потребности, но совершенно ничего не знали об их жизни и никак не участвовали в ней. Между тем подросток нуждается в правилах, в иерархии внутри семьи, в традициях и в понятных границах. Когда всего этого нет — отсутствует жизненный каркас, и у ребенка сильно повышается тревожность. А непроработанная тревожность со временем может вылиться во фрустрацию, в психологическую проблему и, как следствие, в зависимость.

Подросток уже понимает, что родители неидеальны, что они могут ошибаться. Поэтому строить из себя всезнающее божество с ним уже нельзя, это выглядит смешно в его глазах

«Зависимость растет из детства»

С беспокойством Лилия Булатовна видит отклонения от здоровой семейной модели. К примеру, когда в центре семьи — ребенок, а не взрослый, это нарушает иерархию. Или когда 35-летний сын живет с матерью и ничего не собирается в этом менять — реализуется сценарий, в котором сын психологически замещает пустующее место мужа своей матери. Или когда в семье уже есть зависимый, а все остальные вынуждены подстраиваться под его существование. Или семья, где нет контакта между членами, никто не разговаривает о своих проблемах, не делится чувствами — все функционирование идет только на бытовом уровне. Или семья, где мальчика воспитывают мама и бабушка, и в окрестностях нет ни одного взрослого мужчины, который мог бы дать мужскую ролевую модель. Все это примеры дисфункциональной семьи, которая в итоге может почвой, взрастившей зависимость.

Особенно опасно, если дисфункциональная семья помножается на генетическую предрасположенность — это в разы увеличивает опасность.

— Это все не стопроцентный сценарий, не обязательный,— разъясняет Лилия Булатовна. — Но эти факторы увеличивают вероятность развития химической зависимости, я вижу это, когда работаю с пациентами. Зависимость растет из детства, это железное правило. Не бывает такого, что человек прекрасно жил, был психологически устойчивым, был счастлив и все у него шло хорошо. Но вот вдруг он нечаянно выпил — и ушел в запой, и три месяца из него уже не выходит. Это всегда должно быть чем-то обусловлено.

Это «что-то» бывает очень разное. А потому клинический психолог в наркодиспансере не может работать по шаблонам — Лилия Булатовна в каждом случае должна анализировать, думать, догадываться, изобретать. В этом заключается еще одна важная грань ее собственной личности — постоянный анализ ситуации и непрерывная работа ума.

«Самая распространенная причина женского алкоголизма — одиночество»

Утверждение о том, что женский алкоголизм неизлечим, в отличие от мужского, — не совсем верное. Излечение возможно. Но оно действительно сложнее и достигается реже. Лилия Булатовна утверждает: по каждой истории из женского отделения можно фильмы снимать, потому что психоэмоциональная сфера женщины устроена сложнее, сразу идет глубокое погружение. Мужчина в зависимости проходит три стадии. А женщина вторую стадию — самую длительную — проскакивает. Ее алкоголизм или наркомания всегда имеет психологическую подоплеку. И выбраться из него — гораздо сложнее. По мировой статистике, из десяти обратившихся за помощью зависимых женщин к нормальной жизни удается вернуться трем. И это — притом что за помощью обращаются далеко не все.

— Самая распространенная причина женского алкоголизма — одиночество. Или в буквальном смысле слова, или в отношениях. Например, часто все начинается с того, что пьет муж, а жена начинает пить с ним за компанию — потому что хочет его понимать и быть ближе. В итоге становится зависимой. К примеру, на днях у меня была такая консультация: женщина начала пить с мужем, чтобы было больше общих тем для разговора. Потому что в выходные он пьет в гараже с друзьями, а в будни с утра до ночи пропадает на работе, отношений между супругами практически нет. Она стала с ним вместе выпивать, чтобы быть на одной волне. Но это привело к тому, что ему надоело пить, а она не смогла остановиться, — рассказывает печальную историю психолог.

Итогом становится полная деградация личности. Например, потеря родительского инстинкта: одна пациентка всю беременность употребляла наркотики, а родив, отдохнула несколько часов и ушла за очередной дозой. Ребенка оставила в роддоме и сказала, что не придет за ним. К нему эта молодая женщина не испытывала ровным счетом ничего.

— Есть такое понятие — «тоннельное видение». Есть только я и объект моего желания (в данном случае вещество). Остальное значения не имеет, оно неактуально. Другие люди воспринимаются только как инструмент добычи вещества,— объясняет механизм деградации личности психолог.

В отделение детокса наркодиспансера нередко поступают пациентки, перед которыми стоит вопрос: либо она проходит полный курс лечения (из трех ступеней), либо ее лишают родительских прав. Как правило, для первично поступивших это серьезный стимул. Но бывает и такое, что дети женщине уже не нужны, и она совершенно спокойно это констатирует.

Есть такое понятие — «тоннельное видение». Есть только я и объект моего желания (в данном случае вещество). Остальное значения не имеет, оно неактуально

«Жестокие» родители и зависимые дети

Участие семьи в лечении может быть разным. Порой от родственников требуется не столько любовь и забота, сколько твердость и решимость. Лилия Булатовна вспоминает несколько случаев, когда родители принимали жесткие, но эффективные решения.

Зависимый 32-летний мужчина, профессиональный химик, жил с матерью и сам делал для себя наркотики. Мать перепробовала все, что можно: уговоры, истерики, угрозы, даже полицию — не помогало ничего. Пообщавшись с клиническими психологами, она начала ходить на лекции и на группы для созависимых. В результате решила: «Я его люблю, но не могу помочь». Продала квартиру, переехала в другой район. Сын не знал, где она живет: раз в месяц мать встречалась с ним в парке, приносила продукты и немного денег. Говорила: «Я тебя люблю, но хочу жить. Твоя зависимость — твоя ответственность. Я ничего не могу с этим сделать и принимаю это бессилие. Мне очень жаль». На мужчину радикальная изоляция матери оказала колоссальное влияние:

— Он плакал и говорил: «Я не понимал, как разрушаю ее жизнь, когда она была рядом. Ведь я ничего из дома не выносил, употреблял «цивилизованно», вел себя спокойно. Но ее уход разделил мою жизнь пополам». В нем происходили очень серьезные процессы, он остался совершенно один и испытывал ужас. Это стало отправной точкой к выздоровлению. Он пришел в отделение, сел на пол в коридоре и сказал: «Мне некуда идти, нечего есть, не с кем говорить. Финиш. Я приплыл. Умоляю, прошу вас: положите меня в отделение, я буду делать все, что вы скажете». Это было в 2007 году. Он жив и здоров. У него семья, дети, неплохой контакт с матерью. Он летом мне написал: «Если бы мама тогда не ушла, меня в живых бы уже не было».

Еще один случай — родители одного наркомана поставили ему условие: каждое утро в семь часов утра они уходили на работу, и он должен был уходить из дома вместе с ними. Возвращались все в пять вечера. Ключей от квартиры у него не было, работу он тогда уже потерял. Перепробовав все способы избавления сына от зависимости, родители приняли жесткое решение: поскольку он уже начал выносить из дома вещи на продажу, дома одному ему находиться не разрешали. Заходили за угол, обнимались, плакали от жалости к сыну, но твердо выдержали условие.

Пока было тепло, дни мужчина проводил в окрестностях дома: сидел на лавочке, употреблял наркотики, как-то перебивался. Наступило холодное время года, и он не нашел ничего лучше, чем в один прекрасный день прийти в наркодиспансер и сдаться на милость медикам. Если бы родители дали слабину — этой мотивации у него не возникло бы. А физическое состояние на тот момент уже было такое, что долго бы этот человек просто не протянул. Сейчас, через много лет после этого, в их семье все благополучно.

«Можно года не протянуть в наркологии, если не различать личность и зависимость»

А как психолог работает с зависимыми, которые опустились на дно, совершали ради дозы или стакана немыслимые поступки? Как продолжить видеть в них людей и не испытывать к ним отрицательных эмоций? Лилия Булатовна объясняет: нужно разграничивать личность человека и его зависимость. Это одна из самых сложных задач в работе психолога: понять, какое поведение вызвано зависимостью, а что в пациенте — личностное. Как правило, самые жестокие, безнравственные и «животные» поступки «совершает» за человека зависимость.

Эмоции, конечно, есть: ведь психолог человек. Особенно сильно Лилия Булатовна в первые годы практики реагировала на срывы пациентов. Принимала их на свой счет — не уберегла, не справилась, не научила. Хотя сегодня признает: это было ошибочное мнение. Ведь в клинике с зависимым работает большая команда, а значит, назначать ответственным кого-то одного — несправедливо. Но главное: химическая зависимость — страшная и многофакторная болезнь, она не всегда излечима. Рецидивы вероятны, а излечение наступает менее чем в половине случаев.

— Но я помню всех этих мальчиков и девочек, которые срывались и умирали от передозировки. Помню до сих пор, как будто буквально вчера их видела. И когда это происходило, в первые года четыре работы я рыдала от бессилия и задавала себе вопросы: «Неужели это все бесполезно?» Дважды я увольнялась с работы после того, как мы узнавали о смерти сорвавшихся пациентов — но сразу же возвращалась, — признается наша героиня.

Обязательная часть деятельности психолога — помощь себе самой. Нужна регулярная супервизия — работа с коллегой, который «проверяет настройки» и определяет, все ли у тебя нормально. А Лилия Булатовна признается: она много лет регулярно ходит на сеансы к своему собственному психотерапевту, потому что работа в наркологии подразумевает серьезную психологическую нагрузку. Психолог еще во время учебы должен пройти минимум 1000 часов личной терапии, это железный закон профессии.

— Можно года не протянуть в наркологии, если подходить к пациенту в роли спасителя и не уметь различать личность и зависимость, — объясняет наша героиня. — Ключевое в нашей работе — личность самого психолога. Поэтому единственное, что помогает работать психологом, причем работать эффективно — постоянно прорабатывать собственную личность. Ведь главный инструмент психолога — это его собственная психика! И чем больше в ней непроработанных тем, тем сильнее они будут «цеплять» при работе с людьми. Непроработанный психолог не в состоянии различить личность и зависимость, а это в нашей работе главное!

Единственное, что помогает работать психологом, причем работать эффективно — постоянно прорабатывать собственную личность. Ведь главный инструмент психолога — это его собственная психика!

Псевдопсихологи и чем они опасны

В этой связи Лилия Булатовна выражает сильную обеспокоенность тем, как распространены сегодня услуги людей, называющих себя психологами, а в реальности прошедшими курсы в несколько месяцев и прочитавшие пару книг. Все это не делает человека психологом, предупреждает специалист. При этом девальвация даже самого слова «психолог» в наше время колоссальна. Между специалистом и шарлатаном стирается граница в сознании обычного человека. И с каждым годом этот процесс набирает обороты.

— На краткосрочных курсах или прочитав пару книжек невозможно сформировать клиническое, психологическое мышление! — предостерегает наша собеседница. — Настоящий психолог имеет базовое, профильное высшее образование, у него есть системное мышление и большой багаж знаний. Это большая проблема сегодняшнего дня: психологами себя могут объявить все, кто угодно. Одна моя знакомая мастер ногтевого сервиса прошла курсы и берет за «психологические» консультации больше, чем я.

Между тем к психологам-самозванцам идут пациенты с серьезными проблемами. И хорошо, если «специалист» не усугубит этих проблем и хотя бы догадается перенаправить человека к более профессиональному коллеге. Но ведь часто бывает, что неподходящая методика, неопытное вмешательство в душевную сферу или просто вопиющий непрофессионализм приводит к тому, что доверившемуся человеку становится еще хуже.

Лилия Булатовна отмечает: некоторые приемы работы псевдоспециалистов действительно используются в современной психологии. Например, метафорические карты порой становятся инструментом классического психолога, это элемент проективной методики. Но только элемент, а не основной и единственный инструмент работы!

— Кроме того, подобные «специалисты» не проходят никакой супервизии, там даже не пахнет никакой личной проработкой, а ведь это базис работы психолога! То, что они прошли трансформационную игру, проработкой не считается. Меня все это поражает. И поэтому я очень жду развития закона о психологической помощи. Например, с января нынешнего года обязательным является прохождение аттестации. Нужно создать единый реестр психологов, чтобы люди знали, что перед ними не мальчик, прочитавший несколько книжек и пару месяцев посмотревший вебинары. А что это действительно человек с образованием, специалист, который пять лет учился помогать людям, Потому что метафорические карты, дыхание маткой, совместные медитации и прочие методы работы — пусть они все будут. Но не нужно называть это психологией. Это другие практики, — рассуждает наша героиня.

Это большая проблема сегодняшнего дня: психологами себя могут объявить все, кто угодно. Одна моя знакомая мастер ногтевого сервиса прошла курсы и берет за «психологические» консультации больше, чем я.

«Я вижу здесь чудеса»

От напряженной работы в наркодиспансере нужно правильно отдыхать. Лилия Булатовна говорит: если за выходные не восстановиться, то невозможно быть эффективной на протяжении рабочей недели. Для нее важно «менять картинку»: например, походы в лес с палаткой, поездки по реке на лодке вдвоем с мужем или отпуск в горах — все это очень помогает восстановиться. Наша героиня не любит проводить отпуск дома, сидя на одном месте — говорит, это не дает эффективно восстановиться. А еще признается в забавном хобби — пересмотрела все фильмы и сериалы про маньяков.

— Я не понимаю, что именно меня привлекает в этих сюжетах, но не могу оторваться. И меня это здорово расслабляет, — говорит она.

Лилия Булатовна считает, что нужно менять направление работы каждые несколько лет. Это тоже профилактика выгорания. Потому-то она сама и изучает новое постоянно.

— В нашей профессии важно то, что нужно постоянно учиться, ведь наука на месте не стоит. И зависимости тоже на месте не стоят. Мы постоянно в движении. Я благодарна нашему направлению работы за то, что оно постоянно нас удивляет. И оно, и наши пациенты: уже казалось бы, за 15 лет я все видела и слышала, но каждый раз случается что-то особенное, и ты сидишь и думаешь: «Ого, а так тоже может быть?» Путь к выздоровлению у всех разный, здесь нельзя работать формально, — объясняет Лилия Булатовна.

Мы спрашиваем: за что наша героиня любит свою работу? Она отвечает:

— За то, что я вижу здесь чудеса. В обычной жизни я могу с ними не встретиться, а здесь они случаются.

А вот тот факт, что психологи в наркодиспансере — «бойцы невидимого фронта», чья работа остается за кадром большую часть времени, Лилию Булатовну расстраивает. Обидно, когда твои усилия обесцениваются,

Психолог недавно думала о том, кем видит себя в будущем. Планов у нее много: она подумывает о том, чтобы защитить диссертацию. Хотела бы преподавать, быть специалистом по супервизии и составлять программы обучения для клинических психологов, работающих с зависимыми. Опыта накоплено уже много, и Лилия Булатовна уже готова им делиться. Прямо сейчас объектом повышенного внимания нашей героини становятся дети и подростки — она активно занимается разработкой программ профилактики употребления психоактивных веществ, пишет учебные программы для специалистов по такой профилактике. Благо богатый опыт позволяет.

С 1 июля в наркодиспансере открыли проект «Открытые лекции для родителей», они проходят по субботам. Здесь Лилия Булатовна рассказывает о детско-родительских отношениях, об особенностях подросткового возраста — словом, занимается даже не столько профилактикой зависимости, но психологией семьи. Это очень востребовано, и наша героиня воодушевлена: чем больше родителей заинтересуются этой темой, тем благополучнее в будущем будет наше общество.

— Может быть, это какая-то утопия с моей стороны, но есть у меня глобальная цель: я хочу, чтобы информированных, современных, продвинутых родителей, которые любят и бережно растят своих детей, становилось больше, — завершает наш разговор психолог.