«Микулай» открывает глаза: могут ли отменить фильм?

Кряшены — «отдельный народ»?

Внимание к «творению» Рахимбая напрямую связано с идущими в научных и политических кругах уже более четверти века спорах об этническом статусе кряшен. Казанские ученые считают их частью татар («крещеными татарами»). Обоснование данной точки зрения обычно находят в прошлом и доказывают, что если несколько столетий назад предки кряшен были мусульманами, которых соседи называли татарами, то и их крестившиеся потомки сегодня являются частью единой татарской нации (см., например: Становление и генезис кряшенской идентичности: коллективная монография / под ред. Р.Р. Исхакова. Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 2022. 240 с.). Ученые за пределами Татарстана, прежде всего в Москве, отмечают высокий уровень самосознания кряшен, наличие собственных исторических мифов (например, о крещении еще до Ивана Грозного) и не находят препятствий для отнесения их к православному тюркоязычному народу наподобие гагаузов в Молдавии (см., например: Илизарова В.В. Кряшены: факторы формирования этнокультурной идентичности. Автореферат диссертации кандидата исторических наук. М., 2013 г. и др.).

С точки зрения современной этнологии «все просто»: если человек относит себя к тому или иному народу, то значит так оно и есть, и никто не имеет права навязывать ему другую этничность, тем более ссылаясь на некие события 300-400-летней давности (реальны не народы, а люди, уверенные в том, что относятся к тому или иному народу, и потому ученые изучают не собственно народы, а представления о них; в науке данный теоретический подход называется «конструктивизмом»).

Однако вопрос о том, являются ли кряшены частью татарской нации или нет, безусловно, политический и напрямую влияет, в том числе, и на данные Всероссийских переписей населения. Вполне ожидаемо, что в Татарстане общая парадигма осмысления этничности кряшен определяется заданным вектором, который поддерживается местными учеными (даже генетиками), писателями, а ныне еще и деятелями кинематографа.

Современные споры о единстве нации, видимо, имеют преемственность с идеологической борьбой еще советского времени за единство партии и против ее разделения на фракции. В феврале этого года в Академии наук Татарстана была защищена диссертация по общественному и культурному движению кряшен. В этой диссертации рассказ о становлении кряшенских организаций очень напоминал советские версии истории КПСС, особенно знаменитый «Краткий курс истории ВКП(б)», как известно, критиковавший всякие «уклоны» и «фракционность» (Шарафиев Э.И. Общественное и культурное развитие кряшен Республики Татарстан в 1989—2010 гг. Диссертация кандидата исторических наук. Казань, 2022).

Образы «единой партии» и «единой нации» очень важны с точки зрения консолидации различных социальных групп, и доказывать наличие этого единства было важной частью деятельности идеологических работников. К последним, кроме ученых, в СССР относились еще драматурги и кинорежиссеры.

О пьесе «Микулай»

В основу сценария интересующего нас фильма положена одноименная пьеса казанского писателя и драматурга Мансура Гилязова. Его отец — известный татарский писатель Аяз Гилязов (1928—2002, родился в селе Чукмарлы Сармановского района ТАССР). На исходе сталинского правления он подвергся аресту и 5 лет провел в гулаговских застенках. Брат Мансура, казанский историк Искандер Гилязов (в личном общении очень интеллигентный и уважаемый мною человек), ныне директор Института Татарской энциклопедии АН РТ, защитил докторскую диссертацию по истории коллаборационистов в годы Второй Мировой войны, автор монографии о легионе «Идель-Урал» (созданное немцами в основном из пленных военное подразделение).

Выбор Искандером Аязовичем темы исследования, скорее всего, во многом был обусловлен воспоминаниями отца, судя по роману «Давайте помолимся», видевшим в заключении много бывших легионеров, и характеризовавшего их неоднозначно: «…худой, высокий кряшен по фамилии Константинов, заставил меня заново погрузиться в раздумья. Малограмотный, похоже, что и в школе-то не учился, он же подпишет все, что предъявит ему следователь. Огромные, как деревянные лопаты, ладони с толстыми негнущимися пальцами не приспособлены держать карандаш, не то что писать, а фамилия длинная… Кряшен никак не может уместить в строке свою подпись «Константинов», буквы-то у него получаются крупные, чуть ли не с лошадиную голову. А подписать нужно каждую страницу протокола. От вида Константинова с карандашом в руке следователь приходит в ярость, теряет над собой контроль!.. Но фамилия все равно не помещается на листе… Вернувшись в камеру, бедняжка солдат перед сном пытается пальцем по воздуху выводить свою фамилию. Она и на потолке камеры умещается, и на двери, но на бумаге протокола — ни в какую…».

Братья Искандер и Мансур — горожане во втором поколении с относительно высоким для Казани социальным статусом. Арест и заключение отца, когда из-за поддержки «неправильной точки зрения» на время было потеряно все, в том числе социальное положение, Гилязовы, видимо, помнят на протяжении поколений. Учеными подмечено, что такие испытания не проходят бесследно, и в случае, если их открыто не осмысливать и тем самым не преодолевать, то они «загоняются внутрь» и «всплывают» в неожиданных обстоятельствах.

Как показывает исследование Александра Эткинда, «след» сталинских репрессий может проявляться в художественных произведениях, выходящих из-под пера тех, кто их пережил или их потомков (Кривое горе: Память о непогребенных / Александр Эткинд; авториз. пер. с англ. В. Макарова. М.: Новое литературное обозрение, 2016. 328 с.). Не стоит забывать и об «урбанизационных переживаниях», когда вчерашний селянин осваивает чужой для него город (знаю на собственном опыте), и осмысливает социальные проблемы через исторические сюжеты захвата той же Казани Иваном Грозным и потери частью своего народа «исконной» религии. Важны для взрослого человека и детские воспоминания. Аяз Гилязов провел детство в кряшенском селе Верхний Багряж Заинского района, где учительствовал его отец (бывший муллой дед был расстрелян большевиками). В романе «Давайте помолимся» есть такие строки: «Я только в последние годы понял почему он (отец, — А.О.) покинул родные места и обосновался так далеко в чужих краях среди татар-кряшен. Вероятно, он боялся того, что был сыном муллы». Видимо, молодой Аяз чувствовал границу двух религиозных сред. В этом же романе Аяз Гилязов характеризует кряшен, как «честных, душевных, по детски открытых», «справедливый, трудолюбивый народ».

Двое из троих сыновей Аяза Гилязова, «по наследству» избравшие творческие профессии, остались в «функционале» «работников идеологического фронта». Если отца волновали в основном социальные аспекты жизни татарской деревни (что соответствовало духу советской эпохи), то Мансур Гилязов работает уже полностью в национальном жанре, когда социальные проблемы «объясняются» культурно-моральными конструкциями.

Если говорить о трендах советской литературы в целом, особенно до эпохи хрущевской оттепели, то в романах, повестях и пьесах о деревне разные социальные группы было принято наделять противоположными характеристиками. Например, специфические черты, даже на уровне физиологии, приписывались зажиточным крестьянам (т. н. «кулакам»), которые в рамках советской идеологии мыслились исторически «непрогрессивным» классом, в отличие от «бедняков» и «середняков». На знаменитых московских политических процессах 1930-х гг. подсудимых, кроме прочего, часто обвиняли в кровнородственных половых связях.

В нынешнее время «этноцентризма» население сел и городов стало осмысливаться не в классовой парадигме, а в категориях «этносов» и «субэтносов», а сама этническая типология в обыденном сознании нередко трансформируется в образы «старших и младших братьев».

Приступая к написанию «Микулая», Мансур Аязович знал об официальной атрибуции кряшен в качестве «субэтноса». Данный «субэтнический» образ он и воплотил в «простаке» Микулае, который одиноко живет в деревне и мастерит заменяющих ему живых односельчан кукол.

Если бы мое сознание было этноцентричным, и я ассоциировал бы себя с некой национальностью, например, с теми же кряшенами (мой отец родом из кряшенской деревни Кряш-Серда Пестречинского района), то, читая пьесу Мансура Гилязова, я бы, наверное, переживал двойственные чувства. Мне бы, мягко говоря, не понравилось то, что согласно тексту, Микулай родился 15-месячным с «длинными волосами, зубами и ногтями», страдал энурезом, вместе с другими деревенскими мальчишками подвергся растлению местной молодой женщиной Анфисой (называемой им «учительницей жизни», что вполне может быть намеком на ее работу в деревенской школе), женился на своей кровной родственнице, из-за чего все их дети умерли.

Есть еще сюжеты, без которых вполне можно было обойтись. Например, согласно пьесе, однажды дядя Микулая отправился в город, но не смог воспользоваться туалетом в городской квартире («не мог себе позволить сесть голым задом на белую чашу»), забрался на стройку, но там на него набросилась собака. В результате он «сел на автобус и с перепачканными ногами вернулся в деревню».

Мансур Гилязов «смакует» образы деревенских алкоголиков: «Они никогда не встают на ноги! Перемещаются по деревне ползком! …Вся деревня любила их, подкармливала» (известно мнение об относительно малом употреблении алкоголя сельскими жителями, исповедующими ислам).

Действие пьесы происходит в наше время, и даже в отдаленных деревнях сегодня трудно найти человека без хотя бы среднего образования. Однако в отношении Микулая складывается мнение, что он нигде не учился (хотя в фильме и показаны его школьные годы), т. к. его мировоззрение находится на «первобытном уровне». Например, он ничего не знает о приборах ночного видения у самолетов, и поэтому для их ориентации зажигает у себя во дворе свечу (это, на мой взгляд, возможный намек на некоторые обряды современных полупервобытных племен, древних славян-язычников, а также определенные обряды в православии, о чем подробнее ниже). Его картина мира, размышления о жизни и смерти, главном и второстепенном, нарочито простоваты, сведены все к той же физиологии: «Я умру тихо, спокойно, и никто не закроет мне глаза… (Задумался.) Ладно, что-то попа зачесалась, пора баньку топить»; «Я понял, что эта вещь между девичьих ног является самой важной и нужной вещью в мире».

Приписываемый кряшенам статус «субэтноса» в пьесе Мансура Гилязова осмысливается через образ «защитника»: «Когда-то мы (кряшены, — А.О.) жили на далеких землях, и кочевники угрожали нашему народу. Поэтому мы пришли к татарскому народу. Татары — сильный народ, нам было спокойно и безопасно».

Интересно обыгрывается мнение о кряшенах, как «крещеных татарах». На первый взгляд, Микулай так не считает: «…нас никто насильно не крестил. Нельзя насильно изменить веру человека». Однако следующая оговорка главного героя выдает замысел автора пьесы: «Мы (кряшены, — А.О.) всегда верили в пророка Исуса». Таким образом Мансур Аязович подводит к мысли о том, что кряшены якобы изначально были мусульманами, и крещение не могло стереть у них память об исламе.

В пьесе устами Микулая, фактически, воспроизводятся основные доводы о том, что если кряшен «признают отдельным народом», то некому будет удовлетворять их культурные и административные нужды: «Мы изучили татарский язык, стали жить вместе с татарами. Позже нас стали татарами называть. Я не против. Народ должен быть сильным и многочисленным. Иначе задавят, уничтожат… Татары — мудрый народ!».

Не очень понятно зачем Мансуру Гилязову понадобилось включать в свою пьесу спорное утверждение об обстоятельствах появления в кряшенских домах «нужников» («Я гляжу, у Анфисы нужника нет. Не то что женщине, даже мужику без нужника никак нельзя! Это нас татары этому научили»).

С идеями пьесы «Микулай» схожи, как мне кажется, «зашифрованные посылы» фильма «Исэнмесез (Живы ли вы?)», который я случайно посмотрел в кинотеатре Пестрецов в начале 2022 г., и сценаристом которого выступил тот же Мансур Гилязов. По сюжету фильма, одна из представительниц рода Исламовых (фамилия, видимо, не случайна) вышла замуж за кряшена Гену. Остальные Исламовы его не принимают. Гена болен раком (образ «раковой опухоли» часто обыгрывается в соответствующих национальных дискурсах). Глава рода Исламовых Тамерлан, несмотря на сопротивление других родственников, продает свой дом и тем самым находит Гене деньги на операцию (скорее всего подобным образом, так же как в «Микулае», актуализируется образ «защитника» и «добродетеля»). В итоге, Тамерлан, хирург по образованию, сам делает Гене неудачную операцию по удалению метастазов (последнее — опять-таки часто используемый в определенных целях образ). Смерть Гены и дальнейшее тюремное заключение Тамерлана за проведение подпольной хирургической операции сплачивают Исламовых, а сын кряшена Гены вливается в большую семью. В кадре появляются чеченцы, которые показаны в образе положительного примера борьбы за свою свободу (интересно, какие бы были последствия, если бы события пьесы «Микулай» Мансур Гилязов решил переместить в отдаленный горный аул, а Ильшат Рахимбай снял бы свой этнотриллер вдохновившись кавказским фольклором?).

О месте съемок «Микулая»

Съемочная группа фильма работала в сентябре 2021 г. в деревне Толкияз моего родного Пестречинского района (где-то недели две назад мне пришлось собирать у родственников скудный в этом году урожай картошки в соседней с Толкиязом деревне).

Мансур Гилязов и Ильшат Рахимбай фантастично вообразили мир, о котором они, как мне кажется, имеют только поверхностные представления. Жители района воспринимают себя, прежде всего, как членов семьи, обитателей одной улицы или населенного пункта, а не в качестве представителей какой-либо национальности. Иными словами, семейная, клановая и территориальная идентичности (а еще корпоративная — по месту работы) здесь сильнее национального мифа.

Жители Пестречинского района прекрасно знают, что есть, например, «шалинские татары» и «кибечинские крещены», а себя часто идентифицируют просто как «кряшсердинских», «читинских», «юнусовских», «искиюртовских», «толкиязовских» и т. д. В районе никогда не было возникших по этническому принципу местных молодежных группировок (то же характерно и для Татарстана в целом, даже для эпохи 1990-х гг., когда официальные СМИ широко освещали, вернее, «будировали», тему «сложных межнациональных отношений», а некоторые «теоретики» предлагали «перекроить» границы административных районов по этническому признаку).

Идентичности местных жителей оказываются вторичными по отношению к «схемам» казанской интеллигенции. Ее представители в лице Гилязова и Рахимбая в своем воображении разделили население района на русских, татар и кряшен, наделили их особенными свойствами, и заставляют самих «классифицированных» верить в это «высокое знание».

В «Микулае» мифы сливаются с реальностью, затмевают ее, и в результате формируется мифическая картина мира. В этом «собрании грез» все якобы «объяснено». «Свою национальность» покинуть невозможно, и весь мир оказывается разделенным этническими границами. Однако до начала XX века предки нынешних кряшен, русских и татар, в большинстве своем, не знали, что такое «национальность».

Национальный миф был придуман городскими учеными и вернувшимися из странствий путешественниками (и Ильшат Рахимбай, и сыгравший Микулая Виктор Сухоруков, и, судя по соцсетям, посещавший съемки Искандер Гилязов по отношению к жителям Толкияза были именно путешественниками). Разнородный и мало друг с другом связанный фольклор тысяч деревень стал лишь «строительным материалом» для конструирования романтического образа народа (в реальности, «местом рождения народов» региона является небольшая территория в центре Казани, где сосредоточены университеты, музеи, библиотеки, театры, органы власти и т. д.).

О фильме «Микулай»

Критика сценария фильма началась еще на стадии съемок, но Рахимбай, к сожалению, оставил многие сюжеты из пьесы, которые потенциально могли бы вызвать у кряшен неоднозначное впечатление (вряд ли уступкой общественному мнению стали прозвучавшие в фильме слова Микулая о том, что он родился 12-месячным, а не 15-месячным, как то было в тексте пьесы). Пьеса и фильм являются одним целостным произведением, даже несмотря на то, что Мансур Гилязов, разрешив Рахимбаю выкупить права на экранизацию пьесы, решил тем самым юридически дистанцироваться от фильма (этот факт сейчас активно используется в прессе для «оправдания» драматурга).

Главное, что мне как историку, «бросилось в глаза» во время посещения кинотеатра — это явный «колониальный дискурс». Место жительства Микулая представлено «задержавшейся» в развитии территорией, которую нужно, по крайней мере, «осовременить» (у меня иное мнение; мой дед работал в Пестрецах шофером на грузовой машине, и я, вместе с ним, еще ребенком несколько раз бывал в Толкиязе, и, кажется, помню еще новыми показанные в фильме старые тракторы). Для констатации «доисторичности» были использованы сюжеты, заимствованные, на мой взгляд, из жизни населения Амазонии, Африки и Океании.

Красочно показанные в начале фильма зажигание огней на башне и сопровождавшие это действие ритуалы, по моему мнению, напрямую «списаны» с культа карго (или культ самолетопоклонников, или религия Даров небесных) населения Меланезии. Как констатируют исследователи, культ зародился в конце XIX в., расцвел во время и после Второй Мировой войны. Туземцы наблюдали, как самолеты, прилетающие с неба, привозят продукты питания, вещи и технику. После войны воздушные базы закрыли и западные вещи исчезли. Жители объясняли происхождение ценных грузов тем, что предки создают эти дары для них, но белые люди перехватывают богатства и меланезийцам остается самая малость. Все это можно изменить, если выполнять требования культа: строить взлетно-посадочные полосы, макеты самолетов, проводить строевые смотры («муштру») и пр. (Гаврилов О.Ф., Гаврилов Е.О. Культ карго в контексте критики Э. Эвансом-Притчардом классических религиоведческих подходов // Вестник КемГУ 2014 № 1 (57) Т. 1). Вариантом культа карго является культ Джона Фрума — мифического персонажа, который якобы должен спуститься с небес на землю с дарами. В тихоокеанском государстве Ватуату День Джона Фрума празднуется 15 февраля. В православном календаре в этот день отмечается «Сретение Господне». Важной частью праздника являются особые «сретенские» свечи, очень напоминающие свечу для ориентации самолета в пьесе или факелы в фильме «Микулай». «Сретение Господне» напрямую связано с языческим славянским праздником «Громницы», во время которого древние славяне устраивали ночные факельные шествия и зажигали большие костры, что фактически воспроизведено в фильме.

В культе карго меланезийцы ждут прихода (вернее, прилета) спасителей с дарами, которые изменят их жизнь к лучшему. Кого же, согласно, на мой взгляд, «зашифрованной» мысли авторов фильма, ждут кряшены во главе с Микулаем, каждую ночь поджигая высокую башню, кто по отношению к ним должен выступить спасителями и защитниками (по-научному, «культуртрегерами»)? Учитывая их «субэтнический» статус, можно выдвинуть обоснованные предположения.

В фильме нет упоминаний о церкви, хотя речь идет о православном населении. Однако, культовое сооружение имеется — это та самая, напоминающая языческое капище, башня, где Микулай проводит свои обряды.

Лица кукол, с которыми общается Микулай схожи с масками индейцев Америки и жителей островов Океании. Росписи в виде многочисленных знаков (якобы кряшенских «родовых тамг») на башне, воротах и стенах изб вообще не характерные для деревень Татарстана, на мой взгляд, заимствованы из этнографического материала о «туземцах» отдаленных уголков планеты.

Можно выдвинуть гипотезу, что у автора пьесы и режиссера фильма был некий консультант — профессиональный антрополог (этнограф, но не специалист по кряшенам), возможно, из казанской академической среды (упомянутые куклы очень напоминают хранящихся в Этнографическом музее К(П)ФУ аборигенных «идолов). Именно этот анонимный консультант, возможно, помог придать деревне Микулая большей «первобытности».

Справедливости ради стоит сказать, что результаты моих собственных научных наблюдений фиксируют в реалиях родного района довольно много архаики. По годам юности я помню «походы» с друзьями в лес, где мне приходилось видеть много чего. Помню напоминавшие группы первобытных охотников и дружины эпохи военной демократии молодежные группировки, но все это типично и для городских подростков каких-нибудь окраинных спальных районов.

Для социально-политической жизни интересующего нас района характерна не первобытность, а то, что философ Йохан Хейзинга назвал «осенью средневековья»: семейная идентичность; работа в корпорациях (трудовых бюджетных коллективах), напоминающих крестьянские общины; широко пропагандируемая религиозная картина мира; неформальные способы реализации властных отношений (лично мне в этой сфере удалось сделать научное открытие, а именно, зафиксировать на примерах встреч в районе казанских чиновников современный вариант «полюдья»).

В 2020 г., кажется, в один из дней февраля, утром я был на научной конференции, а вечером отправился в Пестрецы на встречу с одноклассниками, некоторых из которых не видел 20 лет с окончания школы. Я очень четко почувствовал разницу между научной и обыденной картинами мира, и эта разница — явление вполне нормальное даже для постиндустриального общества, в котором мирно уживаются и смешиваются элементы постмодерных «высокой» и «массовой» культур. Но вряд ли все это стоит облекать в первобытные архетипические образы, как то сделано пьесе и фильме «Микулай». Общество развивается, и «элементы домодерна» соседствуют с развитыми технологиями, Интернетом, компьютерами, сотовыми телефонами и т. д. Как раз этот аспект в фильме и не показан, что вызывает раздражение у тех, о ком хотят в самом фильме рассказать.

Фильм «Микулай» не о кряшенах, а о фантазиях на кряшенскую тему. Эти фантазии являют собой пример современного конструирования, в результате которого получается фантастический «микс» («фэнтези») из последствий пережитых «травм» самих «конструкторов», отрывочных сведений из антропологической литературы, а также элементов кряшенских костюмов и песен.

«Отменят» ли «Микулая»?

Действия кряшенских активистов по отношению к фильму «Микулай» напоминают то, что на «Западе» называют «культурой отмены». Если определенной этнической или религиозной группе не нравится какой-нибудь фильм, то начинается кампания в СМИ, всяческие бойкоты, и в конце концов художественное произведение действительно можно отменить, например, в судебном порядке лишив прокатного удостоверения. Однако исследователи «культуры отмены» давно подметили, что она, именно как «культура», может существовать только в особых политических условиях свободы СМИ, разделения властей и т. д. В иных реалиях главными акторами «отмены» является не общественность, а политические элиты. Вспомним, как в СССР «решением сверху» «отменяли» фильм, книгу или актера и писателя, даже могли заставить, как Бориса Пастернака, публично отказаться от Нобелевской премии, а именем общественности, «письмами трудящихся», только прикрывались.

В силу указанных обстоятельств кряшенам еще не удавалось «отменить», ни, например, свой статус в листах Всероссийских переписей населения, ни ряд спорных диссертаций во время защит (см. мой научный отзыв на одну из таких диссертаций) — не было административных и иных ресурсов. В случае же с «Микулаем» ситуация может быть иной, т. к. в ход событий вмешались представители тех самых политических элит.

После Всероссийской переписи населения 2002 г. место самодеятельных кряшенских организаций постепенно заняла общественная организация кряшен Республики Татарстан во главе с гендиректором холдинга «Ак Барс» Иваном Егоровом. Как и ожидалось, долгое время эта структура была сосредоточена не на политических требованиях, а на развитии культуры кряшен, в чем, следует признать, благодаря серьезным возможностям, преуспела. Судя по открытым источникам, представители этой организации благосклонно принимали театральные постановки «Микулая», и вопросов у них не возникало. Когда Ильшат Рахимбай задумал экранизировать «Микулая», Иван Егоров пообещал спонсировать проект, но, лучше узнав содержание пьесы и сценария, отказался это делать. В результате Рахимбаю пришлось добирать серьезную сумму через краудфандинг. Мне кажется, что эта ситуация даже интереснее, чем не очень сложная для историка деконструкция содержания самих пьесы и фильма.

Главное, на мой взгляд, заключается не в том, чем эта конкретная история закончится, а в том, что спустя какое-то время ученые смогут говорить о дискуссии вокруг пьесы и фильма «Микулай», как о важном этапе становления кряшенской идентичности.