«Отдельные эпизоды из моей жизни»: из воспоминаний Хайри Гимади

Хайри Гимади (Хайрутдин Гимадиевич Гимадутдинов) — известный татарский историк, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник АН СССР по специальности «История Татарии». Он занимал должность старшего научного сотрудника Института языка, литературы и истории Казанского Филиала АН СССР (ИЯЛИ КФАН), а затем и заведующего сектором истории.

Научная деятельность Х. Гимади проходила в условиях ужесточения идеологического контроля за деятельностью национальной интеллигенции. Современные исследователи часто ссылаются на его труды, в особенности при описании событий, связанных с Постановлением ЦК ВКП (б) «О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской партийной организации» (9 августа 1944 г.).

Предлагаем вашему вниманию отрывок из воспоминаний Х. Гимади. Повествование начинается с географического и экономического положения деревни, в которой родился будущий историк. Он в негативном ключе рассказывает о зажиточных сельчанах; отрицательно отзывается о системе религиозного образования в татарских деревнях и в целом критично оценивает религиозный уклад жителей. Весьма трагично показаны голодные годы в Поволжье и беспризорности в 1920-е гг. Воспоминания позволяют проследить положение сельской бедноты в этот период. Но особенно ярко представлена жизнь детей и условия, в которых им приходилось ежедневно выживать.

Читая эти воспоминания, нужно понимать, что они были написаны в условиях жесткой советской цензуры. Понимая, что записи могут стать достоянием общественности, а негативные характеристики относительно советского режима, могут плохо отразиться на будущем семьи, Х. Гимади пытался завуалировать отрицательные эпизоды своей жизни и придерживался допустимого стиля изложения. Так, описывая все в мрачных тонах, Х. Гимади указывает, что причиной такой жизни являлись пережитки имперской России с ее классовой системой и религиозными обрядами, к которым затем присоединилась борьба белогвардейцев с коммунистическими порядками. А говоря о городской среде, куда он вынужденно попал вследствие голода, он указывает на заботу советской власти, которая делала все от нее зависящее для ликвидации детской беспризорности.

Отдельные эпизоды из моей жизни

В 50 километрах к югу от г. Казани, недалеко от живописной реки Свияга, у подножия невысокой горы широко раскинулось татарское селение Молвино. Богато было это селение своими природными богатствами: более 15 км тянулись прекрасные заливные луга; вся восточная и юго-восточная часть села была окружена необходимыми лесными массивами; во всю сторону от деревни простирались молвинские поля, славившиеся своим плодородным черноземом.

И казалось бы, что было все то, что необходимо было для прокормления 500 крестьянских дворов, для их зажиточной, но хотя бы сносной жизни. Но дела оборачивались совершенно по-иному. Не только о зажиточной, даже сносной жизни не мечтало тогда 70—80% дворов. Более 70% крестьян этой деревни не выходили из долгов, оставались в нужде. Не хватало у них своего хлеба и должны были скитаться в поисках «хорошей жизни». Почти 80% домов были покрыты соломой, надворные постройки были построены из навоза. Читян иле (страна плетеней) называли эту деревню. Людей у нас, как правило, называли не по имени, а кличками: черными, собаками, кошками, галками, зайцами и т.п. оскорбительными прозвищами.

90% жителей этой деревни были неграмотными. Ни одной светской школы, ни одного человека, имеющего среднее образование, — таков культурный уровень этой деревни.

Малоземелье, голод и вечная нужда толкали бедноту на заработки

Из Молвино ежегодно более 100—150 здоровых крестьян отправлялись на поиски «счастливой жизни». Донбасс, Урал, Сибирь были «излюбленные» места отходников наших крестьян. Обыкновенно их нанимали в деревне фабричные подрядчики. Условия найма были исключительно тяжелые. По существу, крестьянин попадал в каторжную работу, замученным, ободранным приходил он обратно в деревню. […]

Не было ни школ, ни учителей, ни врачей. Но зато были 4 мечети, 5 мулл, 6 мадинов (муэдзинов) и их помощников. […]

Родился я 1-го сентября 1912 г. Деда я своего не помню, он умер еще до моего рождения. Отец мой Гимади родом был среднего. Сам относился к бедняцко-батраческой части деревни. Все богатство было в маленькой избенке, крытой соломой, одна старая корова и несколько кур. Обычно он числился последним человеком в деревне; его даже называли не по имени, а по кличке: кара (что значит черный, простой).

Семья у отца была большая: отец, мать и шестеро детей. Самому старшему в 1918 г. было 13. Своего хлеба у нас никогда не хватало. Потому отец вынужден «подрабатывать».

Отец обычно уезжал в соседние губернии и нанимался батраком у кулаков или помещиков. Родители наши были безграмотны, да вообще в моем родословии трудно было найти одного грамотного человека.

Но у отца, как и матери были зарыты прекрасные человеческие качества: любовь к человеку, к жизни и работе. Не помню и случая, чтобы отец бил своих детей, он не ругал зря, не кричал, а пытался улаживать «все конфликты мирно». Несмотря на тяжелую, забитую и страшную жизнь, отец не курил и не пил. Эти качества он передал и нам.

Он несмотря на свою неграмотность, нужду, старался выучить своих детей, вывести «в порядочные люди», как обычно выражался он. 10 лет отдал в медресе моего старшего брата, 6 лет был отдан и я в медресе Мулла-Хабира. За каждым шагом наблюдал он за нашей учебой. Радовался каждому маленькому успеху, что его сыновья учатся «в ученые» и умеют писать крючковыми арабскими буквами.

Трудна была учеба в медресе Мулла-Хабира. Эта школа набивала религиозный фанатизм в сознании маленьких детей. Кроме арифметики и Корана (религиозные учения) не преподавалось ничего. Математика, география, история и другие науки категорически запрещались. Вся учеба проходила на арабском языке, что мы, конечно, ничего и не знали. Мы механически запоминали целые страницы Корана и, как... (Здесь повествование обрывается).

Продолжение следует.