Утверждение концепции булгаро-татарской преемственности: от диффузионизма к «теории стадиальности»

§4. Утверждение концепции булгаро-татарской преемственности: от диффузионизма к «теории стадиальности» (20-е — 60-е гг. XX в.)

1. Утверждение советской палеоэтнологии: совмещение марксизма и диффузионизма.

К концу XIX — началу XX в. в гуманитарные науки стали проникать идеи материализма и марксизма, все отчетливее начал проявляться кризис эволюционной теории. Как ответ на недостатки эволюционизма, отрицавшего миграции и абсолютизировавшего абстрактно-исторический способ изучения явлений культуры, в мировой науке была выработана теория миграций, ставшая основой всех школ и направлений диффузионизма. Сформулирована она была в антропогеографических трудах Ф. Ратцеля, а вид последовательной концепции с особой методикой сбора, анализа и изложения материала приняла в работах Ф. Гребнера, где впервые была выдвинута теория «культурных кругов». В самом общем виде ее можно сформулировать как идею пространственного перемещения явлений культуры. Все теории диффузионизма объединяет не только общая основа (философский индетерминизм в форме неокантинианских концепций Г. Риккерта), но и общее понимание этнологии как науки о культурах, которые рассматривались сами по себе в отрыве от их творцов и носителей — народов. Метод Гребнера основывался на изучении и картографировании различных форм материальной и духовной культуры, ареалы которых образовывали «культурные круги», свидетельствуя, по мысли автора, о перемещении этих явлений во времени или пространстве. Отсюда отрыв явлений культуры от их создателей, игнорирование активной роли человека и народа и представление о культуре как наборе мертвых вещей (Токарев, 1978, С. 134—168; Марков, 2004, С. 52—83; Орлова, 2010, С. 175—232; Клейн, 2014, С. 275—294).

В отечественных гуманитарных науках это был краткий период относительной свободы творчества, когда появилась возможность изучать те проблемы и те аспекты истории, которые не были в числе основных при «старом порядке». Одним из центров приложения сил научной общественности, как в старых академических центрах (Петроград и Москва), так и в центрах университетской науки, особенно расположенных в национальных республиках (Киев, Казань, Ташкент и др.), стало изучение происхождения народов, их этнографии и языка.

Это совпало с главным трендом науки того времени на формирование национальных наук и конкуренции разных национальных государств, которые стали формировать и оформлять свое прошлое (см.: Гурный, 2021). Очевидно, что именно такие процессы в это время происходили в Советской России, хотя здесь они прихотливо преломились, образуя свою специфику, как в теоретико-методологическом, так и предметном отношении.

До 1932 г. в академической истории господствовала «школа» академика М.Н. Покровского — главного большевистского историка, внедрявшего марксизм в исторические науки. При всей неоднозначности и спорности взглядов Покровского и его неприглядной роли в разгроме Академии наук («Академическое дело») в его трудах явно выделялся мотив критики колониальной политики царизма и концепции «великорусской народности» (Покровский, 1932; Покровский, 1933; Покровский, 1930, С. 14—28; Покровский, 1931, С. 78—89). Довольно часто он обвинял «старую» историографию не только в классовых буржуазных пристрастиях и государственничестве, но и в создании «националистических теорий» (Покровский, 1933, С. 49). Борясь с российской исторической наукой М.Н. Покровский предъявлял ей обвинения в «великодержавности» и «шовинизме» и боролся с их проявлениями в истории и литературе: «Российскую империю назвали «тюрьмою народов». Мы знаем теперь, что этого названия заслуживало не только государство Романовых, но и его предшественники, вотчина потомков Калиты. Уже Московское великое княжество, не только Московское царство, было «тюрьмою народов». Великороссия построена на костях «инородцев», и едва ли последние много утешены тем, что в жилах великороссов течет 80 процентов их крови. Только окончательное свержение великорусского гнета той силой, которая боролась и борется со всем и всяческим угнетением, могло служить некоторой расплатой за все страдания, которые причинил им этот гнет» (Покровский, 1930, С. 28).

В Казани в русле этого направления стала работать целая плеяда историков и археологов. Для них было характерно стремление представить историю народов Поволжья и Приуралья в новом ключе, отказавшись от прежней эволюционистской теории и имперского взгляда на историю нерусских народов, как отсталых и нецивилизованных. Они смело применяли материалистическую методологию и идеи марксизма, так как они их понимали, описывая историю народов с новых позиций. Особый интерес у них вызывала история булгар и их наследия.

Следует особо выделить работы археолога и историка профессора университета В.Ф. Смолина (1890—1932) (Кузьминых, 2004), который, собрал все важнейшие исследования по этногенезу булгар и сделал их анализ, «сведя воедино значительный материал». В частности, он пытался использовать марксистский подход к анализу социального развития Волжской Булгарии, указывая на наличие феодального строя и социальной верхушки во главе с «ханами» и их дружинами (Смолин, 1925, С. 33, 47—48).

При изучении этногенеза булгар он взял за основу идеи Н. Ашмарина о сходстве языка волжских булгар с чувашским. То есть автор как бы завершал лингво-исторический этап, но при этом старался дополнить его совершенно новым археологическим и этнографическим материалом. Он доказывал, что основное население Булгарии оставалось языческим и, находя параллели в культуре и быте булгар и современных чувашей, делал вывод об их этногенетическом родстве (Смолин, 1921, С. 50—55). Но поскольку в основу своей концепции он положил данные лингвистики, то и выводы получил соответствующие: он «обнаружил свою приверженность к чувашской теории» (Смолин, 1921, С. 3, 40—42).

С одной стороны, русские историки, в первую очередь профессор Казанского университета Н.Н. Фирсов (1864—1934) (см.: Ермолаев, Литвин, 1976), начинают активно разрабатывать историю татарского народа, создавая цельную концепцию ее развития. В их трудах период Волжской Булгарии становится частью прошлого татар, и выдвигается концепция преемственности истории и культуры Булгарии, Золотой Орды и Казанского ханства как хронологических периодов единой татарской истории (Фирсов, 1921; Фирсов, 1926). Автор полагал, что булгары пришли в Среднее Поволжье ранее X в., когда у них возникло государство. Основой их хозяйства было земледелие и транзитная торговля (Фирсов, 1926, С. 7—9). Относительно формирования татар и влияния на этот процесс булгар, Н.Н. Фирсов полагал, что «булгары отатарились» уже в период Казанского ханства (Фирсов, 1921, С. 57). Эти труды, являвшиеся учебными пособиями, стали своего рода прототипами татарских учебников, играя роль краткого курса истории татарского народа в условиях отсутствия систематизированных учебников истории.

Наиболее четко данный подход сформулировал казанский историк и археолог М.Г. Худяков (1894—1936) (Байрамова, 2003) в небольшом труде по мусульманской культуре (Худяков, 1922), где он концентрированно изложил свой подход к истории булгар, мусульманской культуре, месту и роли Булгарии в истории татарского народа.

Кратко описывая этногенез булгар, он отмечал, что «этот народ, турецкого (т. е. тюркского, — прим. И.И.) происхождения, первоначально кочевал в среднеазиатских степях, но с течением времени переселился в Европу. Отдельные части, на которые распался болгарский народ, расселились в трех направлениях. Часть болгар направилась к северу, вдоль Волги и осела при слиянии Волги и Камы…» (Худяков, 1922, С. 3—4).

Далее он кратко излагает историю прихода булгар в Среднее Поволжье и создание ими государства, развитие торговли и ремесла. Он также указывает, что булгары восприняли ислам, поскольку были связаны торговыми связями с Востоком уже в начале X в. Тем самым, по его мнению, произошел значительный рывок в развитии всего региона: «Край вышел из своего первобытного состояния и начал жить культурной жизнью, приобщившись к одной из великих международных культур» (Худяков, 1922, С. 10). Автор подчеркивает, что «народом, который в Среднем Поволжье первым воспринял культуру, были болгары» (Худяков, 1922, С. 3). Определенно здесь М.Г. Худяков говорит не о культуре, но шире — исламской цивилизации.

Излагая дальнейшую историю, историк указывает, что в период Золотой Орды Булгария продолжала процветать: «Обязав болгарских ханов платить ежегодную дань, татары не затронули болгарской культуры … Под защитой могущественных татар, Болгарское царство беспрепятственно развивалось и богатело, имея возможность тратить все силы на мирное упрочение своего благосостояния. Именно в эту эпоху город Булгар достиг наивысшего своего расцвета» (Худяков, 1922, С. 10—11).

Падение могущества булгар, как считал М.Г. Худяков, произошло в период смуты, когда Болгар был разорен в 1361 г. войсками «хана Булат-Темира», а затем русскими отрядами и новгородскими ушкуйниками, что привело к запустению города (Худяков, 1922, С. 14). «Однако, — писал он, — болгарская государственность как раз в этот момент возродилась. Восстановителем ее явился татарский хан Улу-Мухаммед, вышедший из Золотой Орды и решивший восстановить самостоятельное мусульманское государство в Среднем Поволжье. … По имени столицы теперь Болгарское царство получило название царства Казанского. Однако население его состояло большею частью из прежних болгар, сохранивших яркие воспоминания о своем прошлом» (Худяков, 1922, С. 15).

Далее он подчеркивает, что «старое земледельческое население Болгарского царства, разумеется, не могло существенно измениться с приходом власти в руки династии татарского происхождения; в основу нового торгового класса легло старое болгарское купечество, и традиционную склонность к торговле целиком унаследовали от болгар современные казанские татары, являющиеся носителями той самой культуры, которая принесена в Болгарию в начале X в.» (Худяков, 1922, С.15). Говоря о наследии булгар, М.Г. Худяков без сомнений отмечал, что «казанские татары прекрасно помнят свое происхождение от болгар, болгарские традиции в них чрезвычайно живы народные предания насыщены воспоминаниями болгарской истории, и развалины Булгара являются для казанских татар великими памятниками национального прошлого» (Худяков, 1922, С. 15—16).

Таким образом, в его работе кратко сформулированы все основные положения советского «научного булгаризма», которые будут в той или иной степени полноты повторяться во многих работах. Это такие тезисы, как высокое развитие Булгарии (наличие государственности, развитое хозяйство и городская мусульманская культура, исламизация населения); Золотая Орда как внешнее явление для автономной Булгарии; упадок Булгарии в период смуты и ее распад; возрождение Булгарии под властью казанских ханов; антагонизм податного земледельческого булгарского населения и правящего класса татар; сохранение булгарских мусульманских и этнокультурных традиций вплоть до современности. Автор оставляет за скобками своей работы проблему становления именно татарской нации и в этом следует за теориями русской историографии, меняя ее акценты.

Подобные исследования были частью общей новой парадигмы, которая на определенный момент стала общей для отечественной науки. Ярким примером этого могут служить обобщающие труды академика Ю.В. Готье (1873—1943). Будучи историком «старой» школы (Мандрик, 1998, С. 248—263), он попытался создать целостную картину древней и средневековой истории народов Восточной Европы, используя сведения как письменных, так и археологических источников. Его труд «Железный век в Восточной Европе» (1930) долгое время с успехом заменял учебник по археологии и был практически единственным обобщением истории народов Восточной Европы, включая хазар, половцев и булгар.

По его мнению, булгары «пришли на Волгу военной ордой», черты которой «сохранялись во все время их самостоятельного существования» (Готье, 1930, С. 181). При этом автор, прекрасно зная данные письменных источников, стал перед сложным выбором: кочевники-булгары оказались создателями больших городов — «страна господствующих городов и подчиненных финнов» (Готье, 1930, С. 184). Выход он видел в «торговой теории», — по его мнению, булгары «не обнаруживают склонность быстро переходить от привычных и для них интересных форм быта и более сложному городскому строю», а к превращению булгарских городов из «укрепленных аулов-становищ» в центры торговли и «местной промышленности» привело удобное расположение на речных путях, когда «прежние военные вожди сделались главными купцами и предводителями» (Готье, 1930, С. 182).

Влияние марксизма сказалось в его указании, что в социально-политическом строе Булгарии «нетрудно видеть, с одной стороны черты общественного строя, общего для всех тюркских народов, а с другой — ясные признаки развивающегося процесса феодализации, который к концу самостоятельного существования Булгарии должен был принять твердые формы строя феодального» (Готье, 1930, С. 182). Далее он делал более определенные выводы: «Плодородные земли и ее выгодное положение на узле торговых путей превратили Булгарию из кочевой ставки завоевателей в зажиточную торгово-городскую страну» (Готье, 1930, С. 185).

На основании анализа известных ему письменных источников и памятников материальной культуры, Ю.В. Готье писал, что булгарская культура, «при господствующих чертах тюркского происхождения, сближающих ее с культурой хазар и Востоком, <…> отразила на себе некоторые элементы финского влияния и в свою очередь напитала собою гораздо более бедные культуры своих финских соседей» Готье, 1930, С.185).

Значение труда Ю.В. Готье в его стремлении дать цельную историю, основанную на синтезе археологических и исторических материалов, трудно переоценить. Вместе с тем на примере его концепции ясно видно стремление ученых «старой» школы трансформировать свои взгляды с использованием марксистских схем и новых социально-экономических подходов, подстроить их к необходимости дать общую картину истории не только русской государственности, но и всех народов Восточной Европы. Это был большой шаг вперед для отечественной истории, для которой древность была всего лишь некоторой предысторией перед становлением Древней Руси, хотя некоторые его замечания свидетельствуют о сильном влиянии традиционных вглядов на вторичность культур нерусских народов.

Но сдвиг в отечественной науке, приведший к полной смене парадигмы истории от политической к экономической и классовой, переломавшей судьбы многих ученых, был только первой стадией. Вслед за ним пришел черед новым подходам, основанным на совсем иных принципах.