Крепости Османской империи в Крыму неравномерно и малоизучены

Археология османских крепостей Крыма. Археологически крепости Османской империи на территории полуострова изучены крайне неравномерно. Лишь для истории османского Мангупа, Балаклавы и в какой-то степени Судака результаты систематических раскопок последних десятилетий играют значительную роль. На территории остальных памятников археологические исследования проводились эпизодически и почти не опубликованы.

Кефе. Столица одноименного санджака (с 1475 г.) и эялета (с 1568 г.) Османской империи на территории Северного Причерноморья и Приазовья археологически почти не изучена.

Помимо упоминавшейся работы Э. Р. фон Штерна, где приведены отдельные находки османского фаянса групп «Iznik Ware» и «Kutahya Ware» XVI-XVIII вв., собранные А.Л. Бертье-Делагардом во время строительства портовых сооружений Феодосии в 1890-е гг. [Штерн, 1906, с. 77-83, табл. IX, 85, 94–97], опубликована лишь небольшая коллекция глазурованных и неглазурованных подсвечников и светильников местного производства от второй половины XVI в. до конца XVIII в. из раскопок городской застройки на восточном склоне Карантинного холма, снаружи стены цитадели крепости, в 1994—1995 гг. [Айбабина, Бочаров, 1998, с. 195—199, рис. 1; 2, 1–2].

Керчь. История археологического изучения памятников османского периода в истории Керчи насчитывает уже более 100 лет, однако речь идет главным образом о случайных либо охранно-археологических раскопках, сопровождавших работы по благоустройству центральной (исторической) части города или предшествующих реставрации расположенной здесь церкви св. Иоанна Предтечи [Науменко, Пономарев, 2018, с. 353-356; об истории церкви в XIV—XVIII вв. см.: Пономарев, 2019].

Впервые такого рода раскопки, а скорее, археологические наблюдения за земляными работами, предпринял еще в 1911 г. В.В. Шкорпил. В ходе реконструкции торговых рядов на Предтеченской площади и на Рыбном базаре (современная площадь Ленина) он «нашел необходимым все время наблюдать за рытьем фундаментов для новых лавок», поскольку именно здесь находилась разрушенная в 1820-е гг. средневековая крепость. На глубине около 1 метра, «под бывшей мостовой», частично была открыта турецкая баня, функционировавшая до 1771 г. На ее каменном полу найдены 23 русские медные монеты, выпущенные в период 1758—1771 гг. В процессе разборки комплекса обнаружен клад монет Крымского ханства (всего 2 872), наиболее ранние из которых выпущены в правление Менгли Герая I (1478—1515), наиболее поздние — при хане Девлет Герае I (1551—1577). Из окрестностей бани на Предтеченской площади происходит «турецкое надгробие из белого мрамора» [Шкорпил, 1914, с. 16-21, 74].

Небольшие участки застройки Керчи XVI- XVIII вв. удалось исследовать в 1963—1964 гг., когда, с целью благоустройства центральной части города, был ликвидирован рынок на бывшей Предтеченской площади. На одном из участков (раскоп I), в 40 м к северо-востоку от церкви св. Иоанна Предтечи, обнаружен фрагмент улицы этого времени с двумя линиями каменного водостока, а также сгоревшая в пожаре постройка с глинобитным полом и печью из плоских кирпичей [Якобсон, Зеест, 1963, с. 5-6]. В публикацию результатов этих раскопок вошло лишь упоминание находки блюдца из фаянса с полихромной росписью XVI—XVII вв., обнаруженного в засыпи бани предшествующего (XIV—XV вв.) периода [Зеест, Якобсон, 1965].

В 1970—1971 гг. Т.И. Макарова проводила раскопки снаружи и внутри церкви св. Иоанна Предтечи. Ей удалось выяснить, что в османский период истории Керчи и вплоть до XIX в. захоронения производились исключительно внутри храма; в его нартексе обнаружены девять каменных гробниц этого времени для многократных погребений [Макарова, 1998, с. 383-384]. Результаты раскопок стали дополнительным аргументом в пользу гипотезы о сохранении действующего характера церкви в течение XVI—XVIII вв. Новые исследования памятника проводились на площади его приделов XIX в. В.Н. Холодковым в 1988 г. Вдоль северной стены обоих приделов выявлены разновременные строительные остатки, в том числе османского периода в истории храма. Материалы раскопок не опубликованы, за исключением отдельных керамических находок XVI—XVIII вв. — османской фаянсовой посуды групп Iznik Ware и Kutahya Ware и поливных красноглиняных светильников [Болонкина, 1999, с. 219-226; Артеменко, Желтикова, 2014, с. 159-160, 162, №22-24, 32].

Неизданными остаются результаты исследований османской квартальной застройки, открытой в 1990 г. А.Б. Занкиным у подошвы северо-восточного склона г. Митридат, по ул. Театральной, где обнаружены два строительных горизонта: XVII—XVIII вв. — с двумя улицами и примыкающими к ним жилыми постройками, и XV—XVI вв. — с остатками сооружений с цистернами и колодцами [Занкин, 1991]. В 1990—1992 гг. и 2006 г. в Кооперативном переулке А.И. Айбабиным исследован участок городского некрополя второй половины XVI — первой половины XVIII вв. Раскопаны 40 грунтовых могил и одна каменная гробница. Безынвентарные захоронения совершались в вытянутом положении на спине или на правом боку, с различной ориентацией [Радочин, 2009].

Из исследований археологических материалов османского периода, хранящихся в фондах Керченского музея-заповедника, отметим краткий обзор коллекции османских курительных трубок. Из 250 предметов коллекции 63 происходят из района площади Ленина и прилегающих улиц города, где в это время существовала плотная городская застройка, однако ни точное местонахождение артефактов, ни их археологический контекст остались неясными [Перепелкина, 2001, с. 126—131].

Ени-Кале. Построенная в первые годы XVIII в. (около 1703 г.) османская крепость на западном берегу Керченского пролива остается совершенно не изученной в археологическом плане. В монографии Ю.Л. Белика упоминается о единственных археологических разведках памятника, проведенных им в 2008 г., однако их результаты остаются неизданными [Белик, 2016, с. 14].

Арабат. Еще одна османская крепость начала XVIII в., построенная у крымского основания Арабатской песчаной косы, являлась центральным оборонительным объектом укрепленной линии, преграждавшей путь на Крымский полуостров. Единственные раскопки памятника проведены А.Г. Герценым и С.Г. Колтуховым в 1988 г., в рамках разработки плана благоустройства его территории и выполнения консервационных работ. В ходе исследований частично открыты морские ворота крепости, центральный пороховой погреб, хамам, оконтурено здание мечети. Публикация основных их результатов подтверждает данные письменных источников о строительстве Арабатской крепости в начале XVIII в. на месте более раннего укрепления, вероятно, XVII в., о котором сообщают Эвлия Челеби и Гийом де Боплан [Герцен, Колтухов, 2009].

Судак. Несмотря на многолетние исследования, общие представления о памятнике как одном из центров османского присутствия на Крымском полуострове, по данным археологии, остаются крайне противоречивыми [об истории изучения Судака и его округи см.: Майко, Джанов, 2015, с. 9-22]. Прежде всего данное заключение имеет отношение к Судакской крепости, где располагался османский гарнизон в конце XV—XVIII вв. И дело не только в слабой опубликованности материалов раскопок 1927—1929 и 1977—2000 гг., но и в явном доминировании на местности фортификационных объектов генуэзского периода в истории крепости, в том числе по итогам ее реставрации под руководством Е.И. Лопушинской в 1968—1990 гг. Из-за этого многие высказанные в историографии общие по- ложения о характере оборонительной системы и внутрикрепостной застройки Судакской крепости для этого периода — об отсутствии следов штурма 1475 г. [Руев, 2014, с. 175-179], о слабости крепостных сооружений или об использовании жилых зданий XIV—XV вв. обитателями крепости в последующие столетия [Майко, Джанов, 2016, с. 16-18] рассматриваются нами лишь в качестве гипотезы, правомерность которой можно проверить только в ходе будущих раскопок.

По результатам исследований Судакской крепости, обоснованным представляется вывод о сохранении после 1475 г. Османской империей общей композиции и планировки генуэзской системы фортификационных укреплений. Предложенная в свое время И.А. Барановым датировка возведения барбакана крепости не ранее XVII в. ныне пересмотрена в пользу 1469 г., на основе зафиксированной здесь стратиграфической ситуации и закладной плиты с именем консула Бернардо ди Амико [Майко, Джанов, 2015, с. 311-312; ср.: Баранов, 1988, с. 90-96]. Жилая застройка османского времени выявлена на различных участках крепостного полигона — на территории цитадели, где открыты 10 двухэтажных зданий XVI — начала XVII вв. вдоль обрыва Крепостной горы [Майко, Джанов, 2015, с. 286, рис. 152], у тыльной стороны куртины XV, где раскопаны несколько построек XVI—XVII вв. с мощеными полами, каминами и каменными жаровнями [Майко, Джанов, 2015, с. 320, рис. 196; 197, 1-3], и на месте центрального городского квартала, вблизи католического храма «Девы Марии», где в 2003—2004 гг. частично исследован многокамерный строительный комплекс, датированный монетами Сахиб Герая I (1532—1551), Девлет Герая I (1551—1577) и Арслан Герая (1748—1756; 1767) [Тур, 2008, с. 353-355]. Археологически локализованы две важные архитектурно-топографические доминанты крепости этого времени, хорошо известные по данным письменных и картографических источников — мечеть Падеша-Джами (так называемый «храм с аркадой») [Джанов, 2005; Майко, Джанов, 2015, с. 288-290; там же полная библиография работ, посвященных истории изучения памятника] и так называемая мечеть Хаджи-бея, по материалам раскопок 1992 г. представляющая собой сложный архитектурный ансамбль площадью около 1 200 кв. м с обширным внутренним двором и многочисленными помещениями на его северной и южной периферии [Майко, Джанов, 2015, с. 332-333; Майко, Джанов, 2016, с. 33-40]. К сожалению, для всех перечисленных памятников характерна общая проблема — отсутствие полной публикации результатов исследований, в том числе рисунков и статических таблиц массового археологического материала (находок керамики, изделий из металла и пр.); изданы лишь отдельные планы, архитектурные и стратиграфические разрезы открытых сооружений.

Совершенно иная ситуация складывается в ходе археологического изучения предместья Судакской крепости, особенно для кварталов в портовой части городища. Здесь, начиная с 2006 г., на площади раскопов VI, VII и VIII выявлена серия каменных построек османского периода, датированных в пределах конца XV — начала XVII вв. [в целом о них см.: Майко, Джанов, 2015, с. 234-237, рис. 108, 119-125]. Материал исследований хорошо стратифицирован и свидетельствует об общей преемственности данного яруса застройки с планировкой и композицией предшествующих строений средневизантийского и генуэзского времени. Археологические комплексы из заполнения зданий на площади раскопов VI и VII, а также из так называемого городского «зольника» качественно изданы и дают достаточно полное представление о материальной культуре, быте и торговых связях населения османского Судака [Майко, Алядинова, 2011; Алядинова, 2012; Алядинова, Тесленко, Майко, 2015; Тесленко, Майко, 2020]. К числу неординарных находок следует отнести красноглиняную чашу, покрытую монохромной желтой глазурью с подцветкой пятнами зеленого и коричневого цветов, на которой сохранилась арабская надпись философского содержания о любви неких Хакима и Марьям, выполненная в технике «сграффито» [Алядинова, Красножон, 2012; Алядинова, Тесленко, Майко, 2015, с. 488, рис. 18]. Она принадлежит к числу импортной для Судака раннеосманской поливной керамики группы «Poliсhrome Sgraffito Ware» конца XV — XVI вв.

Почти ничего не известно о топографии могильников на территории предместья Судака для конца XV — XVIII вв. В существующей литературе к этому времени можно отнести лишь верхний ярус грунтовых захоронений на христианском некрополе у храма св. Параскевы, построенного еще в XIV в. в относительной близости от главных ворот крепости [Майко, 2012, с. 92]. Места погребений иных конфессий османского Судака пока еще не локализованы.

Инкерман. Общие представления о планировке и композиции крепости в османский период ее истории по-прежнему во многом основаны на натурных обследованиях А.Л. Бертье-Делагарда. По его мнению, окончательный вид она приобрела не ранее конца XVI в. или даже позднее, когда размещенным здесь османским гарнизоном была выполнена кардинальная реконструкция системы оборонительных сооружений, приспособленной к активному использованию огнестрельного оружия: вдвое утолщены стены башен и куртин, на эспланаде сооружены ров, гласис и передовая башня. Снаружи крепостных стен еще были видны руины неукрепленного предместья с мечетью, квартальной застройкой и предполагаемым некрополем [Бертье-Делагард, 1886, с. 179-201]. Проведенные раскопки памятника Е.В. Веймарном в 1948-1950 гг. и В.Ф. Филиппенко в 1984-1988 гг. в целом подтвердили наблюдения А.Л. Бертье-Делагарда о масштабной перестройке крепости Османской империей, хотя и остались полностью не опубликованными [Веймарн, 1963, с. 74-82, рис. 10; Филиппенко, 1996]. Особый интерес в связи с темой нашего исследования представляют результаты археологического изучения тем же Е.В. Веймарном предместья Инкермана, где на широкой площади были открыты остатки каменных построек, хозяйственных ям, тандыров XVI—XVIII вв. Рядом с поселением располагался биритуальный некрополь, оставленный его жителями. Захоронения совершались в грунтовых и подбойных могилах с деревянным закладом по христианскому (трупоположения в гробах, с западной ориентацией) и мусульманскому (без гробов, с южной ориентацией) погребальному обряду. Общая площадь предместья составила около 2,5—3,0 га [Веймарн, 1963, с. 82-86, рис. 1; 12-13].

Балаклава . Для изучения истории крепости периода 1475—1771 гг. археологические исследования, которые ведутся систематически с конца 90-х гг. ХХ в., сейчас уже имеют первостепенное значение. Их промежуточные результаты изданы в виде обзорных статей либо сокращенных вариантов научных отчетов об этих раскопках [см., например: Адаксина, Мыц, Ушаков, 2012; Адаксина, Мыц, 2017; Дьячков, 2019]. Качество выполненных работ не вызывает особых сомнений. Необходимы лишь подробные публикации отдельных археологических комплексов и массового вещественного материала для проведения более детального анализа материальной культуры памятника. В связи с этим акцентируем внимание лишь на некоторых общих выводах применительно к истории османской Балаклавы, которые основываются на данных ее современных археологических исследований.

Прежде всего установлен факт наличия штурма Балаклавской крепости во время военной кампании 1475 г., о чем свидетельствуют следы пожара этого времени, выявленные в ходе раскопок так называемой башни «Барнабо Грилло» (№1) [Мыц, 2009, с. 479-480], помещений №2 и 3 многокамерного жилого здания к западу от армянской церкви с притвором (храма №5) [Адаксина, Алексеенко, Гинькут, Мыц, 2018, с. 10-23, 41] и вблизи башни №8 Консульского замка на нижней вершине г. Кастрон, где в 2007 г. раскопана сожженная площадка для камнеметного орудия типа «требюше» [Дьячков, 2019, с. 784- 786]. Несмотря на локальный характер данных археологических комплексов, они в целом свидетельствуют об оказанном генуэзским гарнизоном ожесточенном сопротивлении османской армии, что осталось не известным письменным источникам.

Другим объективным заключением, следующим из материалов раскопок, является вывод об использовании османским гарнизоном фортифи- кационных сооружений 1420—1470-х гг. вплоть до конца XVIII в. [Адаксина, Мыц, 2017, с. 131]. Конечно, это наблюдение не исключает ремонтов и перестроек отдельных оборонительных узлов на протяжении указанного периода времени. К примеру, как фортификационный комплекс перестал функционировать уже упоминавшийся Консульский замок, где на месте башни №8 и вокруг нее возводятся новые жилые и хозяйственные сооружения [Дьячков, 2019, с. 779-84, рис. 8-12]. Только лишь как арсенал для хранения военной амуниции, в том числе XIV- XV вв., и цистерна используется башня №5 у подножия замка св. Николая [Адаксина, Алексеенко, Гинькут, Мыц, 2018, с. 24-39, 41-43; Алексеенко, Дьячков, Неделькин, Ступко, 2019, с. 39- 40]. В первой трети XVIII в., в связи с ростом военной угрозы со стороны Российской импе- рии, внутри барбакана башни «Барнабо Грилло» появляется валганг, предназначенный для пушечной батареи [Адаксина, Кирилко, Мыц, 2004, с. 43, 49; Мыц, 2009, с. 479; Адаксина, Мыц, 2017, с. 131, 139].

Наконец, проведенные археологические исследования, безусловно, свидетельствуют о сохранении, по крайней мере до середины XVII в. плотной, террасного типа, внутрикрепост- ной застройки османской Балаклавы, архитектурно-топографическими доминантами которой, в том числе, продолжали оставаться христианские храмы. К числу таковых следует отнести так называемую «консульскую церковь» на территории одноименного замка в западной части крепости, восстановленную после событий 1475 г. [Дьячков, 2019, с. 774-777]. Еще одним неординарным храмом османского периода является раскопанная в 2014-2015 гг. армянская церковь с гавитом в центральной части городища, которая функционировала до конца XVIII в. [Адаксина, Мыц, 2016, с. 7-26; Бочаров, 2019, с. 322].

Мангуп. Среди всех османских крепостей Крыма Мангупское городище является наибо- лее изученным как с точки зрения систематизации нарративных источников по его истории для периода конца XV — XVIII вв. (Рис. 5) [Герцен, 2008; Бочаров, 2008,; Герцен, Науменко, 2019, с. 124-132, 159-164], так и в археологическом плане [см., например: Герцен, Науменко, 2015а, с. 95-96]. Справедливо считается, что после завоевания османской армией в 1475 г. крепость была реконструирована (не позднее 1504 г.) и стала центром одного из кадылыков санджака Кефе. Тогда же на территории цитадели на мысе Тешкли-Бурун появился османский гарнизон. Одной из важных особенностей топографии Мангупа этого времени является одновременное проживание на городище, по крайней мере в XVI — начале XVII вв., нескольких этноконфессиональных общин — мусульманской, христианской и иудейской [Герцен, Науменко, 2019, с. 163-164]. Статус главного форпоста Османской империи в горной части Крыма крепость сохранила до 1774 г., когда, по условиям Кучук-Кайнарджийского мира, турецкие воинские подразделения покинули полуостров.

Благодаря обширности поселения, что выражается в повсеместном, за исключением мысов Чамну-Бурун и Чуфут-Чеарган-Бурун, наличии культурного слоя и руинированного строительного горизонта конца XV — XVIII вв. на Мангупе, изучение этой застройки начинается с момента первых раскопок городища в середине XIX в. Однако результаты таких исследований в 1853 (А.С. Уваров), 1890 (Ф.А. Браун), 1912-1913 Р.Х. Лепер), 1938 (Е.В. Веймарн, М.А. Тиханова, А.Л. Якобсон), 1967—1974 гг. (Е.В. Веймарн) нам почти не известны, за исключением упоминаний отдельных монет Крымского ханства и керамических находок из верхних культурных горизонтов на площади раскопок Большой трехнефной базилики и дворца 1425—1475 гг. в центральной части Мангупского плато [Лёпер, Моисеев, 1918, с. 84, рис. 130; Тиханова, 1953, с. 347, рис. 11-12; Якобсон, 1953, с. 402, рис. 16].

Важным этапом изучения Мангупа османского времени становятся исследования его оборо- нительной системы в 1970-1980-е гг. Итоги этих работ подведены в монографии А.Г. Герцена 1990 г., в которой отмечены, в том числе, ключевые события истории и особенности фортификации памятника для периода 1475—1774 гг.: многочисленные следы осады и штурма крепости в 1475 г., особенно на северном направлении военных действий (укрепления A. XIV и А. XV) [Гер- цен, 1990, с. 147-154]; значительный объем ремонтов и перестроек конца XV — начала XVI вв. а отдельных фортификационных узлах крепостного полигона, зафиксированных археологически в ходе раскопок стен укреплений А. XI, А. XV, А. XVII, башен А. 6 и В. 4, Главных крепостных ворот и цитадели [Герцен, 1990, с. 122-123, 129, 141, 144, 154-155]; сохранение турками вплоть до 1774 г. композиции оборонительной системы крепости, сложившейся еще в период княжества Феодоро и состоявшей из трех укрепленных линий — Главной (Внешней), Второй (Внутренней) и цитадели на мысе Тешкли-Бурун [Герцен, 1990, с. 154-155]. Необходимо особо подчеркнуть, что большинство из этих заключений стали основой для дальнейших археологических исследований османского Мангупа. С начала 90-х гг. ХХ в. такие раскопки приобрели систематический характер и затронули практически все известные архитектурно-топографические доминанты городища для XVI—XVIII вв. Остановимся на наиболее важных результатах этих работ.

Изучение системы обороны Мангупского городища в османский период его истории остается традиционным направлением археологического изучения памятника в последние десятилетия. Благодаря разведкам А.Г. Герцена и В.Л. Руева 1997—1999 и 2005—2011 гг. и раскопкам 2007—2013 гг. отдельных фортификационных узлов Главной линии обороны городища (укреплений A. XIV и A. XVII), установлены новые подробности событий 1475 г. Выяснено, что, помимо северного направления штурма Мангупа, театр боевых действий включал и попытки осаждавших прорвать южную линию обороны крепости в районе укрепления А. XVII. Исследованиями зафиксированы неизвестные ранее местоположения объектов османской военно-полевой фортификации — артиллерийских позиций в балке Гамам-Дере и на холме Мазар-Тепе, боевых площадок для штурмовых групп в балке Гамам-Дере; выдвинута гипотеза о расположении полевого лагеря османской армии на месте д. Адым-Чокрак; систематизированы данные об основных видах османского наступательного вооружения (пушечных ядрах, наконечниках стрел, пулях от ручного огнестрельного оружия) [Герцен, 2001; Герцен, Руев, 2008; Руев, 2014, с. 34-56, 187-262].

Другим направлением исследований является изучение исторической топографии Мангупа XVI—XVIII вв. посредством раскопок основных архитектурно-археологических комплексов этого времени. То, что они расположены на различных участках городища, позволяет уже сейчас, даже до полной публикации результатов исследований, надежно реконструировать эволюцию планиграфической структуры и стратиграфию памятника.

Для изучения материальной культуры Мангупа периода XVI — начала XVII вв., когда крепость функционировала в своих максимальных размерах, эталонным археологическим объектом, по всей видимости, является участок застройки у тыльной стороны Мангупской цитадели, где в 1970—1971 и 1990—2005 гг. на площади раскопа около 2 тыс. кв. м открыты не менее 11 каменных жилых зданий, в том числе многокамерных, сложенных с использованием строительного материала из более ранних строений, на связующем известково-глиняном или глиняном растворе (Рис. 6). В целом иррегулярная планировка этого квартала, с различной ориентацией сооружений, отличается высокой степенью плотности: свободное между зданиями пространство заполнено хозяйственными комплексами (оградами, ямами, пристройками) и вымощенными площадками. Отсутствуют какие-либо примеры преемственности этой застройки с предшествующим ей кварталом XV в. Несмотря на замечание Эвлии Челеби о том, что к середине XVII в. жилой квартал цитадели был оставлен его жителями, некоторые постройки продолжали использоваться вплоть до конца XVII — начала XVIII вв. [Герцен, Науменко, 2015а, с. 96; ср.: Эвлия, 2008, с. 76]. К сожалению, материалы этих исследований почти не опубликованы, за исключением результатов раскопок октагонального храма, перестроенного в османское время в мусульманскую мечеть [Герцен, Науменко, 2010], участка строительных сбросов на склонах мыса Тешкли-Бурун [Герцен, Землякова, Науменко, Смокотина, 2006, с. 374- 392], а также наиболее показательных находок глазурованной керамики и фаянса [Герцен, Науменко, 2005, с. 263-264, рис. 18-23], османских свинцовых пуль и известняковых пулелеек [Гер- цен, Руев, 2008, с. 393-394, 398-399, рис. 13-15].

Жилому кварталу у тыльной стороны Мангупской цитадели синхронны по времени использования два наиболее поздних христианских храма в восточной части городища — церкви св. Константина и св. Георгия, полностью исследованные соответственно в 1992-1994 и 2015- 2016 гг. [Герцен, Науменко, 2015б; 2017а, с. 56- 108; 2018]. Обе церкви возведены еще в XV в., пережили события 1475 г. и продолжали использоваться как квартальные храмы местной христианской общины вплоть до конца XVI — начала XVII вв. Из неизданных материалов раскопок церкви св. Константина в рамках темы нашего исследования наибольший интерес представляют результаты археологического изучения ее некрополя в 1993, 1998-2000 гг., где всего были раскопаны 175 погребальных сооружений (грунтовых, плитовых и скальных могил), большая часть которых датируется в пределах XVI в. и является потенциально важнейшим источником для изучения погребального обряда христианской части населения Мангупа и, шире, всего Юго-Западного Крыма в это время.

Скорее всего, в правление султана Баязида II (1481—1512) на эспланаде Мангупской цитадели была построена до сих пор еще археологически не исследованная Главная (Джами) мечеть крепости. Она известна по данным письменных источников (Cami-i erif) и хорошо локализована на местности [Герцен, Науменко, 2019, с. 160]. Не позднее второй половины XVI в. в западной части городища, где, очевидно, к этому времени уже сформировался иудейский (раббанитско-караимский) жилой квартал, сооружается полностью раскопанное в 2009—2013 гг. здание синагоги-кенассы, еще одна важная архитектурно-топографическая доминанта позднесредневекового Мангупа [Герцен, Науменко, 2017б, с. 23]. Судя по нумизматическому комплексу находок из современных раскопок Мангупского княжеского дворца 1425—1475 гг., которые систематически ведутся с 2006 г., возведенный на его руинах участок османской застройки наиболее активно функционирует именно в период конца XV — начала XVII вв. [Душенко, 2020, с. 95-96].

С начала XVII в. общая интенсивность жизни поселения на Мангупе постепенно снижается: в связи с резким сокращением численности греко-православной общины забрасываются церкви св. Константина и св. Георгия; немногочисленны сооружения и находки XVII—XVIII вв. на территории цитадели и дворца [Герцен, Науменко, 2015а, с. 96; Герцен, Науменко, Душенко, 2018, с. 57-58]; функционируют лишь участки застройки в верховьях балок Гамам-Дере и Табана-Дере, где проживают соответственно мусульманская и караимская общины крепости. Район обитания последней, очевидно, расширяется в это время за счет округи уже заброшенной Большой Мангупской базилики. Наиболее показательные археологические комплексы второй половины XVII — начала XVIII вв. выявлены в ходе раскопок верхнего строительного яруса жилого квартала в районе церкви св. Константина (раскопки 1997, 2001—2005 гг.) [Герцен, Иванова, Науменко, Смокотина, 2007, с. 241-255] и «городской свалки» вблизи синагоги-кенассы (раскопки 2005-2006 гг.) [Герцен, Науменко, 2015а, с. 96].

Наконец, особым направлением исследований позднесредневекового Мангупа является комплексное археолого-эпиграфическое изучение караимского некрополя в балке Табана-Дере. Современные раскопки памятника проводились в 1985—1986 и 1991 гг. Они показали поздний характер его появления — не ранее середины XV в., и использование ущелья Табана-Дере в более раннее время исключительно в качестве сельскохозяйственной территории Мангупского городища [Герцен, 2003, с. 72-73]. В 1990- 2010 гг. могильник был подвергнут детальному эпиграфическому обследованию. На сегодняшний день общее количество выявленных надгробий караимского кладбища в Табана-Дере составляет 1008 единиц, эпиграфический корпус — 228 надписи с общей датой в пределах 40-х гг. XV — 70-х гг. XVIII вв. Этот период, очевидно, соотносится со временем существования некрополя. Эпиграфические исследования могильника позволили решить и главную научную проблему, долгое время стоявшую перед специалистами, изучавшими историю иудейской общины Мангупа, — установить время и обстоятельства ее появления на городище. Сейчас становится понятным, что первоначальным ядром общины были несколько семей евреев-романиотов, переселившихся из византийского Константинополя в столицу княжества Феодоро не позднее 30—40-х гг. XV в. [подробнее см.: Кашовская 2013; 2017].

Округа Мангупского городища в интересующий нас период времени археологически изучена значительно хуже. Отметим лишь раскопки христианской часовни XIV—XVIII вв. на месте более раннего византийского крестообразного храма на холме Мазар-Тепе, открытой в 1981 г. [Мыц, 1990], и расположенный вблизи нее позднесредневековый (не ранее конца XV в.) мусульманский некрополь, три грунтовые могилы которого исследованы еще в 1938 г. [Вей- марн, 1953, с. 420].