Заури Читая: «Самая эффективная защита — это нападение»

«Я принадлежу к тому поколению, которое помнит все то хорошее, что было в СССР, — говорит казанский адвокат Заури Читая. — С ностальгией вспоминаю, какие тогда были дружба и доброжелательность между людьми, независимо от наций и народностей. Зла и агрессии не было в отношениях. За общим столом сидели, пели вместе. Кстати, и в УК РСФСР не было статьи за экстремизм — потому что такой необходимости не было. Сейчас это ушло». Развал СССР коренным образом изменил и его жизнь. Почти в 40 лет прокурор из Абхазии Заури Читая начал жизнь с чистого листа. Бросив дом в охваченном войной Сухуми, переехал с семьей в Казань и начал работать адвокатом.

Хотел стать врачом, но прочитал про Шерлока

— Заури Иванович, а когда у вас, сухумского мальчишки, появились мечты, связанные с юриспруденцией?

— Это появилось не сразу. В старших классах. Вначале я хотел стать врачом. Не просто врачом, а кардиохирургом. Толчком послужил один случай. Моей тете в Ленинграде провели сложную операцию на сердце, заменили аорту. Операцию делал знаменитый профессор Федор Углов. В Петербурге есть кардиологическая клиника, названная в его честь. И я решил стать хирургом, чтобы лечить сердца людей.

Потом, где-то в девятом классе, мне попалась книга Конан Дойля про Шерлока Холмса, который раскрывал хитроумные преступления. Я прочитал запоем все 8 томов, потом неоднократно перечитывал. И мои мечты о кардиологии уступили место желанию заниматься расследованием преступлений.

Отец мой был инженер-строитель, мама — бухгалтер. Никакого отношения не имели к юриспруденции. А тогда на юрфак, как и в медицинский, поступить было очень сложно, конкурс был по десять-пятнадцать человек на место. Но все же после школы я поехал в Самару, где как раз в тот год в университете открыли юрфак. Отец когда-то там окончил строительный институт. Но там на юрфак принимали только двадцать человек. И я не поступил.

Тогда мы поехали в Казань потому, что здесь на первый курс принимали сто человек, и мои шансы повышались. Кроме того, Казанский университет — старейший и знаменитый университет. Но меня вскоре забрали в армию. Из армии я написал письмо на подготовительное отделение Казанского университета, попросил прислать программу для поступления и литературу, тогда была такая практика. Помню, почтальон армейский мне принес посылку, думал — там гостинцы будут, открываем — а там книги. Из университета мне прислали учебники по русской литературе, по истории… Я очень усиленно готовился. И после армии снова поехал в Казань и успешно сдал экзамены.

Помню, в тот день, когда должны были вывесить списки поступивших, я на вечер заказал переговоры с родителями — помните, тогда на Кольце был переговорный пункт. И пришел в университет. Смотрю — есть моя фамилия в списках, зачислен! Еще раз посмотрел — да, я. Вышел из университета, постоял — нет, надо еще раз посмотреть… Вернулся, посмотрел — есть! Вечером звоню родителям — поступил! Мама радуется: «Поздравляю тебя, сыночек!» Отец берет трубку: «Через неделю я приеду, покажешь мне студбилет». Я говорю: «Через неделю не будет». — «Когда будет?» — «Через месяц». — «Через месяц я приеду».

И приехал. Я тогда жил на квартире. Отец заходит — «Покажи студенческий билет». И я, знаете, как у Маяковского, с гордостью — достаю из широких штанин… Отец никогда не любил никаких сантиментов. Но помню — глаза у него повлажнели. Он всегда был очень строгим. Я ему очень благодарен за это. Уезжая из Казани, он мне сказал: «Помни, чей ты сын, и не позорь меня здесь». И мне было бы стыдно перед ним, если бы я сделал что-то плохое. Наверное, это еще и национальная черта — боязнь подвести старшего и потерять его уважение.

«Лекции, помню, читал в форме, с оружием»

— Как вам вспоминаются первые годы жизни в Казани?

— Я учился на вечернем отделении юрфака, поэтому начал работать. Мне очень повезло, я несколько лет работал в пединституте на кафедре общей физики лаборантом и там вел практические занятия со студентами. Тогда была такая дисциплина — «Технические средства обучения». Учил их обращаться с кинопроектором, делать фотографии, записывать музыку. С техникой работать. Я это умел и любил.

Коллектив у нас в лаборатории сложился очень дружный и интернациональный. Нас было четыре человека — русский, татарин, еврей и грузин. Это тоже для меня была школа жизни. Потом, на старших курсах, надо было уже заниматься профильной работой, я пошел работать по специальности — сначала юрисконсультом, потом следователем.

— Но потом вернулись-таки в Абхазию?

— Мама мне все время говорила — приезжай, приезжай… И я поехал домой. Работал там в прокуратуре и параллельно преподавал в Абхазском государственном университете. Но в 1992 году там началась война.

— Фактически страна рухнула на ваших глазах…

— Да, я сейчас пишу книгу о тех событиях, пытаюсь вспомнить и описать те нелегкие времена, особенно период военных действий на территории Абхазии и мою практическую деятельность. Может быть, допишу когда-нибудь…

Девять лет я там проработал, женился, у меня уже было четверо детей. За Сухуми есть город Очамчира. Во время военных действий я там был прокурором, и семья там жила. И вот в конце августа 1993 года я поехал по делам в Сухуми. На тот момент было перемирие, у меня были занятия в университете. Я лекции, помню, читал в форме, с оружием... И вот в ту ночь началось наступление на Сухуми. Город окружили, была страшная бомбежка. И я остался в окружении.

Жена с детьми сама выбиралась в Грузию. А я, когда город взяли, скрывался у знакомых. Абхазская семья, мои соседи, нас прятала с братом два дня. Город бурлил, горел, в городе хозяйничали мародеры, людей убивали только потому, что они другой нации. Я из окна все видел. И на второй день я сказал соседу: «Рано или поздно эти люди с автоматами пойдут по квартирам, и тогда будет поздно. Придумай, как вывези нас отсюда». И он нас с братом вывез. Мы вышли к Сочи, к Адлеру. А потом я поехал в Казань.

«Жена думала, что я погиб»

— Снова в Казань…

— Да, в Казань. А куда мне было ехать? Меня никто нигде не ждал. Я здесь учился, работал, у меня в этом городе были друзья. Это моя вторая родина. Я очень люблю этот город, эту республику, моих друзей, коллег и, конечно, моих студентов.

— А что же семья?

— А семья потеряла меня, я был для них без вести пропавшим. Приток беженцев в Грузию из Абхазии тогда был огромный, около трехсот тысяч человек покинули свои дома. Мои нашли убежище и жили у каких-то знакомых. Жена пыталась что-то узнать обо мне. Как обычно бывает, было много слухов, преувеличений. К примеру, кто-то ей рассказывал, что лично видел, как на меня бомба упала...

В это время, осенью 1993 года, я из Казани позвонил одному знакомому в прокуратуре Грузии. Говорю: «Как-нибудь свяжись с моими». — «Как я свяжусь, я же не знаю, где они!» Как известно, тогда еще не было мобильной связи. Я оставил ему номер телефона в Казани. И так получилось, что жена поехала в прокуратуру. Она думала, что я погиб, и хотела узнать, не остались ли мне там должны какой-то зарплаты, жить ведь надо было на что-то, имея на руках четверых детей. И вот она идет в прокуратуре по коридору, и встречает ее этот мой знакомый. И дает ей мой телефон. Она мне в тот же вечер позвонила.

Я послал за ними моего младшего брата. Они племянников еще троих забрали. Семеро детей, жена, еще ее сестра-инвалид... Ехали через Чечню. Там в вагон зашли военные. Увидели — семь детей в купе. «Все ваши?» — «Мои и племянники». — «Молодцы, езжайте, никто вас не тронет». И они приехали сюда. Это было в декабре. Теплой одежды, сами понимаете, у них не было. До сих пор помню, как мы их с друзьями выгружали на вокзале, был декабрь 1993 года, мороз, снег. Мне друг детей подавал из вагона — все были завернуты в одеяла…

«Ни жилья, ни денег, в чужой куртке хожу, жить начинаю заново»

Поселились мы на съемной квартире, у нас не было абсолютно ничего. Помню, один мой приятель, Талгат Сулейманович Бикмуллин, полковник милиции, привез нам целую коробку посуды. У нас ведь даже посуды не было.

Но и страха у меня не было перед жизнью. Ни жилья, ни денег, в чужой куртке хожу, в 38 лет жить начинаю заново... Но верил, что все будет нормально.

Пошел работать в знаменитый в те времена филиал Межреспубликанской коллегии адвокатов Москвы, в народе больше известный как «десятка».

— Почему же вы, прокурор с большим стажем, вдруг решили кардинально сменить деятельность?

— Меня тогда приглашали в прокуратуру. Но времена ведь какие были? Зарплата копеечная, получишь ее — и непонятно, на что тратить, то ли за квартиру отдавать, то ли на еду. И за эти деньги я еще должен целый день там работать. И я пошел в адвокаты с мыслью, что тут — получится, не получится — все это будет зависеть только от меня.

— Как новые коллеги приняли бывшего прокурора?

— Хорошо, очень доброжелательно. Заведующим там был Володя Иванов. Также там работали Александр Евсеевич Коган, Владимир Владимирович Гусев, Лев Натанович Пастернак и многие другие известные в республике адвокаты. Вообще, у нас там коллектив очень хороший был, очень дружный. Я до 2010 года там работал. Потом решил, что надо что-то свое создавать, и открыл коллегию «Читая&Закон». В этом году мы ее переименовали, теперь наша коллегия называется «Читая, Поликарпов и партнеры». Кстати, в декабре 2018 года исполнилось 25 лет моей адвокатской деятельности.

— И все же — трудно тогда было сознание переломить, что вы теперь не прокурор, а адвокат?

— Нет. Я всегда старался помогать людям, попавшим в сложную жизненную ситуацию. И возможно, поэтому я достаточно гармонично вошел в адвокатскую команду, без какого-то внутреннего перелома. Первого клиента помню — в Алексеевском районе защищал сотрудника полиции. Ему вменяли превышение должностных полномочий. Почему запомнил — тогда еще моста через Каму не было, а был январь 1994 года. Переправы в Сорочьих горах не было, попасть на другой берег можно было по льду на санях, а я был без перчаток... И пока переехал, сам был как льдышка. Вот этот экстрим запомнился. Ну и то, что это был мой адвокатский дебют.

— Чем дело кончилось?

— Все хорошо, отпустили его.

— Это было дело по назначению?

— Нет, я никогда в жизни не работал по назначению. Так получилось. Один раз кого-то заменил в таком деле, и после этого УВД попросило меня по назначению не присылать. Не понравилось им, что я начал там какие-то вопросы задавать…

— Тогда откуда брали первых клиентов? Вас же здесь никто не знал…

— Земля слухами полнится. Так получилось. Через знакомых, потом через бывших клиентов. Еще у нашего заведующего была своя система. Когда люди приходили в консультацию, он сам с ними говорил и потом предлагал дело тому или иному адвокату. Ну и нельзя сказать, что я был совсем неизвестным. От «прошлой жизни» у меня оставались друзья, коллеги.

Параллельно с этим, я, имея ученую степень, в 1995 году снова начал читать лекции студентам по уголовному праву, был завкафедрой в КСЮИ. Вуз был совсем молодой, открылся только в 1993 году. Я «с улицы» туда пришел. Вузовскую работу я знал хорошо. Поговорил с ректором, Гузель Валеевной Мухаметзяновой, она навела обо мне справки и сразу назначила заведующим кафедрой правовых дисциплин. И я там был десять лет завкафедрой. Фактически весь юридический факультет базировался на моей кафедре.

«В наше время «карьеризм» — это было плохое слово»

В 2002 году меня пригласили в Казанский филиал Российской академии правосудия на должность завкафедрой уголовного права. Параллельно, с 2005 года, я был там деканом юридического факультета.

— Как изменилось за эти годы юридическое образование?

— Очень изменилось. Я помню времена, когда я учился. Я очень горд, что учился в Казанском университете, горд тем, что меня учили такие люди, как Виктор Павлович Малков, Давид Исаакович Фельдман, Ильдар Абдулхакович Тарханов, Федор Романович Сундуров, Борис Леонидович Железнов, Валерий Васильевич Лазарев… Это элита и история юридического факультета КГУ. Они учили нас праву, учили жизни. Евгений Евтушенко в поэме «Казанский университет» написал следующее: «Спасибо, стены города Казани, за то, что вы мне столько рассказали». Перефразируя эти строки, могу сказать: «Спасибо, Казанский университет и мои преподаватели, за то, что мне столько дали».

Возвращаясь к вопросу о юридическом образовании, необходимо подчеркнуть, что программа курса «Уголовное право» в те времена представляла собой десятистраничный документ. Сегодня, чтобы читать какой-то курс, необходимо подготовить так называемый УМК, учебно-методический комплекс, на 250-300 страниц. Считаю, что это не совсем правильно. Нельзя учить студента по остаточному принципу — вначале подготовить многотомный УМК, планы, отчеты, совещания и только потом студента. Компетентный выпускник — это, на мой взгляд, главный критерий и результат полученного образования. Как сказал Сухомлинский, «студент — это не сосуд, который надо наполнить, а факел, который надо зажечь». А зажечь может только тот, кто сам горит. Тогда качество и уровень правоприменительной работы повысится. И в первую очередь качество работы органов следствия.

Ну и студенты изменились. Они другие стали. Есть, конечно, очень хорошие, которые учатся, хотят действительно стать профессионалами, задают много вопросов, много читают. Но есть такая прослойка, которые считают, что им нужен только диплом, «а потом я устроюсь на работу и буду начальником»… Я настолько люблю то, чем я занимаюсь — и преподавание, и адвокатуру, они для меня неразделимы по большому счету, что когда некоторые студенты игнорируют углубленное изучение теории права и судебной практики — это меня расстраивает. Знаете, я из Советского Союза. И мне это нравится.

Когда мы в наше время говорили «карьеризм», это было плохое слово. А сейчас ключевое — сделать карьеру, невзирая на окружающих. А мне бы хотелось, чтобы они стали прежде всего людьми, а потом уже — вершили правосудие, расследовали преступления, ловили преступников. Но стержень должен быть, стержень правильности поступков и мыслей. А если этого нет, сколько ни говори о борьбе с коррупцией или превышении должностных полномочий, они все равно будут.

Какие дела оставляют рубец в душе

— Вернемся к адвокатуре. Какие дела запомнились?

— Дел я очень много провел. Есть дела, которые поддерживают определенное реноме. Когда твои клиенты — известные люди, чиновники… Это для имени. Дела, которые имеют общественный резонанс. Но есть и другие…

Вот помню одно дело. Осужденный за тяжкое преступление в колонии ослеп. И хотя осужден он был за убийство, в соответствии с законом он теперь подлежал освобождению по болезни. Есть перечень заболеваний, установленный Правительством РФ, которые препятствуют дальнейшему отбыванию наказания. Суд в освобождении отказал. И апелляционная инстанция оставила в силе решение районного суда.

Я взялся за это дело. Потому что там была такая стандартная формулировка — «освобождение является преждевременным». Дескать, он совершил тяжкое преступление и не исправился еще. А есть решение Конституционного суда, в котором указано, что в случаях освобождения лица от дальнейшего отбывания наказания по болезни основанием являются только медицинские показатели и динамика заболевания. Верховный Суд РФ отменил все решения и направил дело на новое рассмотрение, указав в своем постановлении критерии освобождения по болезни, основываясь на решении КС РФ. А кроме того, что он ослеп, у него было много сопутствующих болезней. И при повторном рассмотрении дела его освободили. И вот такие дела — они не для реноме. Но они оставляют рубец в душе.

— У вас никогда не было внутреннего предубеждения по отношению к своим подзащитным?

— У одного известного адвоката спросили: «Как вы можете защищать преступников?» И он сказал — и я с ним полностью согласен: «Я не защищаю преступников. Я защищаю права этого человека в уголовном процессе».

— Оправдательные приговоры у вас были?

— Да, последний в прошлом году. Хотя сейчас, две сотых процента, по-моему, у нас оправдательных приговоров. Это показатель. Нет, не класса работы следователей. Это показатель эффективности работы судов. Последнюю точку же они ставят.

С моей точки зрения, наверное, большее количество оправдательных приговоров показывало бы демократичность общества и стремление судебной системы следовать духу и букве закона. Я говорил, что необходимо повышать уровень и качество предварительного следствия, потому что оно зачастую слабое.

«У нас хороший Уголовный кодекс, проблемы в применении»

Кроме того, наверное, есть еще моменты, которые надо некоторым образом решать. Например, в уголовном кодексе есть статья 79-я — условно-досрочное освобождение, в которой установлено, что за совершение преступлений, в зависимости от их тяжести, осужденный может быть условно-досрочно освобожден от дальнейшего отбывания наказания. Но как показывает практика, суды часто отказывают в удовлетворении ходатайства об УДО, мотивируя свою позицию тем, что осужденный не встал твердо на путь исправления (не исправился), в связи с чем преждевременно его отпускать на свободу. Желательно, чтобы до окончания срока ему оставалось около года. При этом зачастую бывает, что представитель администрации колонии, в которой отбывает наказание осужденный, поддерживает такое ходатайство, даже прокурор не возражает, но суд отказывает...

Закон предусматривает два условия применения УДО для осужденного — отбыть определенный срок и не иметь взысканий. Если срок подошел, нет взысканий — отпусти его! Чтобы изначально у осужденного была мотивация вести себя хорошо...

Конечно, хотелось бы, чтобы закон применялся так, как прописано в уголовном кодексе. Потому что у нас хороший Уголовный кодекс. Как писал Высоцкий, «Нам ни к чему сюжеты и интриги — Про все мы знаем, про все, чего не дашь. Я, например, на свете лучшей книгой Считаю кодекс Уголовный наш». Так что кодекс хороший. Но проблемы возникают в правоприменении.

— Вы сами никогда не хотели пойти в судьи?

— Нет, наверное, я по характеру другой человек. Мне нравится, что мне не надо к восьми никуда идти. Адвокаты — это свободные художники, которые общими усилиями делают, образно говоря, одно полотно. И мне не хочется под козырек брать. Я люблю то, чем я занимаюсь... Мне нравится мое психологическое состояние, когда я работаю над делом. В суде, в процессе как бы группируешься. Сгруппировался — и готов. Не к защите. К нападению. Самая эффективная защита — это нападение. По аналогии с шахматами можно сказать, что защита — это отражение наступательных действий соперника. А активная защита, помимо отражения непосредственных угроз, предусматривает подготовку и проведение встречного наступления.

Наиболее универсальной и эффективной в шахматах является Сицилианская защита — когда защита идет в атаку, завязывает сложную борьбу, дабы впоследствии перехватить инициативу. Это и есть реализация принципа состязательности в уголовном процессе, своего рода художественная головоломка.

— Какие у вас есть награды, связанные с адвокатской деятельностью?

— Из последних можно отметить золотую Адвокатскую медаль I степени «За заслуги в защите прав и свобод граждан» и Благодарность Президента Республики Татарстан Рустама Минниханова «За большой вклад в укрепление законности и правопорядка, защиту прав и законных интересов граждан и юридических лиц».

— Кто-то из ваших четверых детей пошел по вашим стопам?

— Все мои дети занимаются тем, что им нравится. Сейчас поколение такое. Старшая дочь психолог, работает в Москве. Вторая дочь была председателем Российского союза молодежи в Татарстане. Два года назад ее пригласили в Тбилиси на Европейские юношеские игры. Она поехала — и влюбилась в Грузию. И сейчас живет там. Занимается также молодежной политикой. По второму образованию — журналист. Младшие у меня — двойняшки, мальчик и девочка. Дочка — стилист, с нами живет. А вот единственный сын — юрист, только он продолжил наше правое дело.

— Тоже адвокат?

— Нет. Корпоративный юрист.

— По морю не скучаете?

— Скучаю.

— Нет желания вернуться обратно?

— В Абхазию? Туда не пускают грузин, там все сложно.

— А в Грузию?

— Там теперь дочка живет, мы к ней ездим...

— Чем вы увлекаетесь помимо работы?

— Многим. Я люблю музыку. Когда я был студентом, на юрфаке играл в музыкальной группе барабанщиком. Как-то я даже на день первокурсника сыграл со своими студентами. Еще я немного играю на саксофоне. И чтобы оправдать фамилию, конечно, много читаю. А по четвергам мы играем в футбол. Снимаем спортзал, там собираются адвокаты. Кто-то из них играет за сборную нашей Адвокатской палаты. Я играю для себя и для здоровья.

— Вы, наверное, еще и футбольный болельщик?

— Да, болею за «Ювентус». А на чемпионате мира — за сборную Италии.

— Не за «Динамо» Тбилиси?

— Нет. Но радует, что в этом году сборная Грузии вышла в Лигу наций.... Моя дочь, кстати, живет в одном доме с легендарным Александром Чивадзе, бывшим капитаном сборной СССР и «Динамо» Тбилиси. Я его в Тбилиси однажды встретил у подъезда, мы сфотографировались на память вместе. Потом я ему через дочь из Казани подарок посылал. А мои дети болеют за сборную России.