«Вращение среди творческих личностей породило в Гале очередной страх — страх забвения»

Галу можно назвать хорошей ученицей: она извлекала урок из каждой жизненной встречи и ситуации, выбирала в них лучшее и пригодное для себя, закладывая на сознательном и бессознательном уровне в основу собственного метафизического опыта. Так, благодаря сестрам Цветаевым Гала «научилась тому, что чужая страна, чужие правила и чужой язык — это вовсе не страшно, можно ко всему привыкнуть и на любом языке научиться говорить», проявлять самостоятельность, влияя на людей [1]. Восприняв данную информацию, Гала навстречу своей новой жизни в одиночестве отправилась в путешествие в незнакомую страну, предвкушая свободу от своей семьи и обновление. Отметим, что в то время было «путешествовать в одиночку юной девушке не совсем прилично». Более того, путешествие в одиночку — это был «редчайший случай в то время» [2], что очередной раз свидетельствует о бедности семьи. Несмотря на внутренний страх, ее не смущал языковой барьер. Встретив мужчину своей мечты (сначала Эжена Гренделя/Поля Элюара, потом Сальвадора Дали), Гала буквально лепила его сама, внушая уверенность в успехе и развивая определенные качества, приведшие к богатству и славе (я «просто превращу любимого человека в такого, каким хотела бы его видеть» [1]). На протяжении всей жизни страх способствовал мобилизации всех сил и энергий Галы: она брала «себя в руки и стойко переносила свалившиеся на нее проблемы, продемонстрировав ту силу воли и даже жесткость, которые всегда будут вести ее по жизни» [2].

Страх унылой и серой жизни породил в Гале страсть к творческой атмосфере и творческим людям. Образцом для нее была, как мы уже отмечали, семья сестер Цветаевых. Но творчеством занимались и родители Галы, пусть и не столь ярким. Мать писала назидательные рассказы для детей, где «мудрые вороны наставляли неразумных птичек» [1], а отец/отчим Дмитрий Ильич Гомберг написал огромное количество трудов по юриспруденции (в том числе «Законы о земле», «Городские попечительства о бедных в Москве: (Очерк первого десятилетия их деятельности): 1895—1904 гг.», «Революционная законность и Дома Крестьянина»). Можно утверждать, что тяга к художественной среде была генетически заложена в Гале, проявившись впоследствии особым образом. Гала с детства поняла, что не способна зарабатывать тяжелым трудом: ей по нраву была жизнь в творческом окружении, среди богемы. Неслучайно она всегда искала и выжидала удобного для нее стечения обстоятельств, а попав в нужный водоворот событий, проявляла изворотливость для достижения лучшего и превосходного. Она руководствовалась правилом: ситуации должны складываться только в ее пользу и работать на нее. Гала интуитивно чувствовала одаренность личности, что приводило ее к четкому осознанию своей роли в жизни гения. Так, познакомившись с Эженом Гренделем и попросив его почитать стихи, она, уловив нотки талантливости («Я мало что поняла, однако звучало хорошо»), открыла себя навстречу любви, постоянно внушая начинающему поэту идею о его величии («ты будешь великим поэтом, твое имя будет вписано в анналы Франции и всего мира, верь мне» [1]). Или при знакомстве с Сальвадором Дали Гала подумала: «...в этом ненормальном, как и в его картинах, что-то есть», «Дали гениален»[1].

Сальвадор Дали, как и Гала, не представлял свою жизнь серой. Он раскрашивал ее всеми цветами радуги, демонстрируя яркость рациональных моментов и иррациональных тайн. Маэстро посредством сюрреализма шел в поход, завоевывая место под солнцем. Именно в лучах славы и богатства Дали представлял свое жизненное пространство, что впоследствии смог осуществить в жизни.

Надо отметить, что в день первого свидания с Галой Дали обуяла очередная волна страхов: «Наутро я проснулся задолго до восхода солнца, ...горло мне сдавливал мучительный страх» [3]. Художник интуитивно предчувствовал новый период жизни, связанный с появлением женщины и любовью. Он одновременно и желал этого, и боялся, пытаясь оттянуть момент встречи с Галой, Галушенькой Возродившейся. Во время свидания Гала Элюар как истинная роковая женщина буквально поглотила Дали: он «смотрел, не отрывая глаз, только на Галу, занимался исключительно ею и думал тоже только о ней — короче, все... планы, помыслы и внимание были посвящены Гале» [3].

Вращение среди творческих личностей породило в Гале очередной страх — страх забвения. Как считает Мишель Нюридсани, Гала жила только ради любви и славы, «преимущественно ради славы, причем собственной» [2]. Она отдавала себя полностью мужчинам, но при этом довольно много требовала и от них. Ей необходимо было, чтоб мужчины ею восхищались и воспевали ее в творчестве. Заметим, и Поль Элюар, и Сальвадор Дали превозносили Галу в своих творениях до конца своих дней.

Всю жизнь Гала старалась общаться и сотрудничать только с богатыми и успешными людьми, с которыми быстро находила общий язык и продвигала проекты Сальвадора Дали. Но при этом продвижение творчества любимого мужчины не подразумевало изнуряющей трудовой деятельности, перед которой Гала с юности испытывала страх. Так, курсы рисования ее быстро утомили «необходимостью кропотливо трудиться над классическими формами» [1]. Гала ничего не умела создавать, «ежедневный труд дома, присущий женщинам, ей и вовсе претил» [1]. В одном из писем Полю Элюару она признавалась: «...у меня нет решительно никаких способностей» [4]. Но именно ее усилия сделали из нищего, беспомощного в жизни Сальвадора Дали одного из богатейших художников мира: у Галы был дар «выжимать деньги из всего» [1]. Уже в юности, когда ей поставили диагноз «туберкулез легких», Гала максимально извлекла из него пользу для себя, не только поехав на дорогой и модный швейцарский курорт, но и научившись ничего не делать в доме («я отдыхала и читала», став «принцессой на горошине», а «слабое здоровье — прекрасный повод отказаться от всего, что тебе не хочется делать») [1]. Для нее важны были духовные искания творческих людей, а не производственные успехи. Гала не считала, что «должна быть кому-то полезна»: в ее мировидении существовал только творческий мужчина и она («мир сам по себе, а мы сами» [1]).

Занимаясь делами мужчин, Гала мало рассказывала о своей семье, что помогало укрыть многие потаенные стороны. Между Галой и людьми, в том числе близкими, была стена отчуждения («прочная, но непробиваемая»), которая в определенных (выгодных для нее) ситуациях, как писала Гала, «видоизменялась, пропуская на мою сторону очередного достойного, но всегда только одного» [1]. Появлявшиеся в жизни Галы мужчины порождали очередной страх — страх потерять любимого мужчину («необъяснимый, почти животный страх» [1]), что заставило женщину освоить опыт подчинения мужчине, его видению мира и жизни. Желание быть на одном уровне с творческой интеллигенцией, уметь поддерживать любую тему и дискутировать обязывало Галу заботиться об интеллектуальном уровне, неслучайно она много читала, интересовалась последними тенденциями в мире искусства, что делало ее интересной собеседницей. Не разделяя с Полем Элюаром увлечение дадаизмом и интуитивно чувствуя опасность (увлечение женщинами из окружения дада), Гала вынуждена была посещать с мужем их заседания, несмотря на то, что дадаисты не любили и «боялись ее взгляда, ее молчания и ее необычности» [1]. Страх за своего мужчину, влюбившегося в Макса Эрнста, толкнул ее в объятия последнего («десять лет борьбы за Поля идут прахом» [1]), что шокировало всех окружающих. Макс Эрнст был близок Гале тем, что был подвержен страхам. Так, рождение его младшей сестры произошло в один день со смертью любимого попугая. «Стонущая от боли мать и осевший на дно клетки, прикрывший глаза пернатый питомец вызвали у юноши невыразимый страх» [4]. Но свои переживания, в том числе бессознательные, Макс Эрнст переносил на холст — он изображал страх. Возможно, это обстоятельство помогало женщине бороться с ними: визуализация страхов облегчала ее глубоко сокрытые страдания.

Неопределенность жизни втроем стала расколом в семье Поля и Галы. Жизнь втроем повергла саму Галу в ужас (бытие-не-по-себе), «и непонятно, что именно терзало ее больше — возможность принадлежать сразу двум мужчинам или необходимость выбора между ними» [1].

Захваченность ужасом (по М. Хайдеггеру, ужас-от, ужас-за) разомкнула ее мир: уединяя собственное присутствие бытия-в-мире/бытия-с-другими, Гала «бросает себя на свои возможности» [5], рождая освобожденность-для собственного бытия-в-мире с его открытыми границами, новыми освоенными пространствами и приобретенным опытом. Ее «повседневная свойскость подрывается», а «бытие-в входит в экзистенциальный «модус» несвойскости» [5].

Отворяются двери обнажаются окна
Беззвучный свет ослепляет меня
И ничего не исправишь меня обступают
Мне не нужные существа
Вот дурачок получающий письма из-за границы
Вот дорогое кольцо он серебряным числит его
Вот болтливая женщина с седой головой
Вот бестелесная девушка
Незавершенная безобразная омытая тьмой и бедой
Нелепо увитая мальвами и барвинками
Ее нагота ее чистота отовсюду видна
Вот море вот корабли на игорных столах
Вот свободный мужчина и вот другой свободный
мужчина и это все тот же
Вот разъяренные звери перед страхом заляпанным грязью
Мертвецы арестанты безумцы все кого нет
Где же ты почему ты не здесь почему не разбудишь меня [6].

Через много лет в письме к Полю Элюару Гала напишет, что «именно его желание разделить постель на троих дало ей впоследствии моральное право пренебречь обязанностями жены и бросить мужа ради другого» [4]. Однажды нарушив границы семейной жизни — совершив невозможное, Гала разомкнула пределы своего вот-бытия, сделав запретное возможным. Данное обстоятельство сделало Галу сексуально свободной, что обеспечило ей в богеме скандальную известность. Но не надо упускать из виду внутренние переживания женщины, перешедшей границы, когда все обрушилось: «...рушится само здание разума, в миг немыслимого мужества рассеивается вся его величественность; из этих руин поднимаются шаткие останки, им не успокоить чувства смятения» [7]. Пытаясь феноменологически описать ситуацию пограничности, Ж. Батай пишет о противоречивости чувств личности: «Край возможного предполагает смех, экстаз, трепетное приближение смерти, предполагает заблуждение, тошноту, непрестанное брожение возможного и невозможного и в конечном итоге разбитое, однако желанное состояние казни, его медленное и постепенное поглощение отчаянием» [7]. Разрушение границ между возможным и невозможным, трансформировавшимся в возможное, делает Галу ответственной за сложившуюся ситуацию, вынуждая двигаться дальше, но уже с расширенным опытом. Допустимо, что в качестве своего оправдания она опиралась на идеи З. Фрейда, согласно которым «человек выздоравливает, «давая волю» своей сексуальности», при этом «сексуальным отклонением можно считать только полное отсутствие секса, все остальное — дело вкуса» [8].

Желание быть на гребне славы и популярности привело к появлению страха неизвестности. Вследствие этого Гала со временем начала избегать огромного количества людей, в том числе из ее непривлекательного прошлого. Так, живя в Париже, она не захотела встречаться и поддерживать отношения с сестрами Цветаевыми, с которыми была дружна в юности. Они не только знали ее другой, ее прошлое и иную (бедную) жизнь, но и испытывали кризис, что могло оказать негативное влияние на Галу и ее мужчину. В ее окружении должно быть все в превосходной степени. Роковая женщина не допускает в свое пространство особ женского пола.

Преодолеть страх неизвестности помог Сальвадор Дали, который играл в жизни по своим правилам, имеющим негативный оттенок, — вереницей скандалов, «чем ярче, чем громче, тем лучше» [1]. При этом Гала «помогла вырастить эти скандалы до мирового уровня» [1], что стало не только их визитной карточкой, но и саморекламой. Их эпатажные выходки были ударом наотмашь, но «мир послушно проглотил их пощечину» [1]. Эпатаж при этом должен быть во всем — в образе, поведении, высказываниях, картинах. Гала усвоила, что чужое мнение о них, даже негативное, может принести деньги, но это мнение можно сформировать. Неслучайно в период неизвестности Сальвадора Дали пара преподносила собственную бедность в качестве каприза гения, ведшего аскетичный и непритязательный образ жизни.

Заметим, игры с переодеваниями и маскарад еще в детстве наложили отпечаток на Сальвадора Дали. Маска помогала спрятать Я и уменьшала действенное давление страха. Оставаясь наедине с собой, юный художник любил играть в (признанного/непризнанного) гения, считая, что «если ты играешь в гения, то и становишься им!» [3]. Данным принципом художник предвосхитил теории достижения успеха. С детства маэстро мечтал «очутиться наверху», а попав туда, не желал спускаться («здесь я и умру, оставаясь на самой вершине, в горных высях недосягаемого» [3]). Сальвадор Дали буквально взращивал в себе осознание собственной гениальности, в минуты страданий обращаясь к себе «с пламенными и красноречивыми монологами, которые переполняли... сердце фанатически пылкой нежностью к собственной гениальности» [3]. Такие речи способствовали появлению «интеллектуальной слезы всестороннего понимания», помогая уменьшить душевную боль и гармонизируя сумбур [3].

Испанский художник был «одержим желанием любой ценой, невзирая ни на что, навязать окружающим свой стиль жизни и заставить их признать его и полюбить» [3]. Для достижения этого он стал мальчиком наоборот, а позже и мужчиной наоборот, в крайних ситуациях проявляя асоциальные наклонности: «...достаточно было кому-нибудь почтительно поклониться мне, чтобы я не приминул в ответ плюнуть и выругаться» [3].

Осознавая скоротечность жизни, ограниченной множеством правил, Сальвадор и Гала Дали никогда не упускали возможности устроить эксцентричную выходку и нарушить границы, что поддерживало интерес к ним, особенно со стороны прессы, увеличивая успех и известность. Эксцентричность обнаруживается в каждом действии Сальвадора Дали: «Хочу я того или нет, но я просто обречен на эксцентричность» [3]. Так, в Школе изящных искусств, «охваченный лихорадочной потребностью в мистификации», вместо готической статуэтки Матери Божией начинающий художник рисует увиденные в каталоге весы, дерзко заявляя учителю, что, «может быть, вы видите Деву Марию, как все люди, а я вот вижу весы» [3]. Тем не менее, подчеркнем, кем бы ни был Сальвадор Дали — «жестоким полубогом, смиренным тружеником или гениальным художником», — он «всегда возвращался к… Сальвадору, Сальвадору, Сальвадору!» [3]. Ореол дерзости и эпатажа был фирменным знаком его имиджа. Но за всей эксцентричностью, безумием, фривольным легкомыслием стояли «не смех, а фанатизм, катаклизм, пропасть и страх» [3].

Гала была эгоистична, особенно в браке с Сальвадором Дали. В этом союзе она, играя для гения роль матери и отца, перестала быть только отражением своего мужчины, демонстрируя себя всему миру. По мнению Галы, мужчина должен помнить, что женское «подчинение и послушание он должен заслужить», а «твои желания и даже капризы куда важней его капризов» [1]. Виртуозная тактика манипулирования Галы привела Сальвадора Дали к пониманию того, что «Гала будет и без него Галой, а вот Сальвадор без нее будет ли кем-то?» [1].

Галу можно отнести к разряду мудрых женщин. В молодости она не противостояла страхам, возникающим на ее жизненном пути, и не боролась с ними. Она вуалировала их чем-либо приятным, в том числе — многочисленными мифизациями, четко осознавая в неблагоприятные периоды, что «окружающая жизнь не для нее, она достойна лучшей» [1]. Гала всегда интуитивно выжидала лучшего, посвящая все время только ухаживанию за собой («ногти всегда вычищены и покрыты лаком, волосы вымыты и уложены, платья выглажены» [1]). Именно гармонию интеллектуального и физического, хорошую выписанность и проработанность натуры в Гале оценил Сальвадор Дали. Для него Гала была воплощением многогранной личности, отражающей «архитектонические контуры идеально совершенной души, которая кристаллизовалась в благодати тела, в пахучей шелковистости кожи, в морской пене иерархического устройства ее прекрасной жизни» [3]. Интересно, что образ Галы как «Мадонны кисти Рафаэля» появился в жизни Дали в возрасте семи-восьми лет, когда он в доме преподавателя сеньора Трайтера в театре оптических иллюзий увидел русскую девочку, «укутанную в белоснежные меха и сидящую в лихой тройке, которую преследовала стая волков»: «она неотрывно вглядывалась мне в лицо с выражением горделивой скромности, от которого я испытывал настолько обескураживающее смущение, что у меня сжималось сердце» [3]. Ее возвышенный образ взволновал ребенка, назвавшего девочку Галушенькой.

Исполнение всех жизненных желаний и превращение самой Галы в дорогую и бесполезную безделушку привели к новой проблеме — ей стало неинтересно и тоскливо сначала с Полем Элюаром, а потом и Сальвадором Дали: «Мечты сбылись, стало скучно» [1]. Достигнув намеченного и став известной в богеме, Гала начала испытывать пресыщенность жизнью. Никогда не известно, какую цену личность заплатит за свои страхи и действия/бездействия. Прожив большую часть жизни, Гала с горечью осознает, что страшней любых трудностей была утрата мечтаний. «Оказалось, что спокойная беззаботная жизнь неимоверно скучна», а «быть миллиардером невероятно приятно, но куда больше скучно и трудно» [1]. Ко всему перечисленному прибавились страхи возрастной женщины — страх старости и страх смерти: «Еще никому не удавалось пережить свою старость» [1]. Старость влечет за собой смерть, приводя к отчаянию от осознания бездны отсутствия, как сказал Ж. Батай: «Тяжелее, тоскливее становится незнание конечное», «умирая, от смерти не убежишь», в чем заключается откровение пустоты и сопряженный с ним ужас, потому что «жизнь потеряется в смерти» [7].