«Хочется увидеть книгу об истории русских в Татарстане»

Куда на Троицу: в Швейцарию или на Арское поле?

Первым докладчиком выступила Елена Гущина, директор этнографического музея КФУ, которая рассказала о том, как раньше в Казани праздновали.

Казань делилась на посад и слободы, во вторых жили и коренные, и мигранты из сел. И у каждой слободы была специфика. К примеру, жизнь Суконной слободы определяли мануфактуры, существование заводских работников. Отметим, что хотя 74% населения Казани было русским, город был поликонфессиональным.

— Мигранты воспроизводили формы поведения, стереотипы деревни. Это влияло на внешний вид города, — продолжила Гущина. — Постройка дома с огородом была нормой для Казани.

Горожане своеобразно относились к этим сельским традициям, но без презрения. Посад воспринимал слободы как что-то более низкое, не городское, нарушающее городское пространство.

Что происходит с праздниками? Как отметила Гущина, они быстро утрачивают свою специфику, особенно обрядовые, становятся гуляниями. В любую традицию вводится инновация, которая сама становится традицией. В городе происходит слом формы и функции праздника. Один из примеров — уборка в чистый четверг. Утилитарная функция сохранилась, но смысловая нагрузка ушла.

Подробно Гущина описала Троицу:

— На селе ее празднование — это переплетение православия и народного календаря. Сначала это был девичий праздник. На рубеже веков он превратился в молодежный, подключились парни. Но возраст празднующих сохранился. При этом тогда уже многие обряды проводились формально, не несли сакрального смысла. Люди просто гуляют, поют песни, заплетают березку, но не верят. Одним из компонентов праздника была зелень, которая сохранилась в городе. Зеленью украшали подъезды, дома, люди ходили с ней на службу. Это ярко, это красиво. Город благоухал. Но власти с этим боролись: мол, нарушается исконно православная суть, это уже язычество.

Что люди делали после службы? Кто побогаче, ехал в Русскую или Немецкую Швейцарию, на Кабан, люди победнее — на Арское поле (ныне улица Ершова). Устраивались ярмарки, прогулки по озеру, театрализованные представления. На Арском поле людей собиралось особенно много, туда приезжали из села. Пили не только чай: после каждой Троицы многие попадали в отделение полиции. Музыки, говорят, не было, за ней ездили в Верхний Услон, где Троица был престольным праздником, с обрядами. Хотя сложно сказать, говорит Гущина, не было ли это уже шоу.

— Ортодоксальные требования, за которые боролась церковь, теперь более доступны людям, — добавил историк Марк Шишкин. — Нам теперь ближе молитвы, а не хоровод.

— Есть ли будущее у таких праздников в городе? Есть ли запрос на такие праздники? — спросила Дусаева.

— Из выпавших — почитание Седмиозерной иконы Божией матери, — ответил Шишкин. — Фокус сместился на Казанскую. Вопрос в том, насколько это будет востребовано. Я много писал в том году, как у нас боролись с чумой (с ней связана история этой иконы — прим. корр.). И там видно, что это было делом всей общины. Сейчас большую вовлеченность людей в религиозный церемониал тяжело представить. Разве что в Иране или на юге США. Практикующих православных немного. Если делать второй крестный ход, люди в целом не поймут. Скажут, а зачем вам еще второй?

— Городской праздник — он для всех, — резюмировала Гущина. — В каждом можно увидеть что-то свое, что-то чужое, куда-то выйти. Недавно был День России. И люди воспринимали его как праздник. Только организаторы видели в этом работу, мероприятие. Я ходила, спрашивала, отвечали: так классно, что тут разные, а все тут живем.

«Они единственные держатели «контрольного пакета» в этой стране. Но не в республике»

Вторую часть встречи Дусаева определила так: «Когда казанец понимает, что он русский?» Марк Шишкин, которого на встрече окрестили еще и «этнопровокатором», уточнил, что будет говорить о том, что «конструируется на наших глазах». Точкой опоры он выбрал выражение французского философа Эрнеста Ренана: «Существование нации — это повседневный плебисцит, как существование индивидуума — вечное утверждение жизни».

— Нация формируется из ежедневного поведенческого выбора тех, кто к ней принадлежит, — сказал Шишкин. — Это чувствуется в малых народах. Удмурт ежедневно решает — говорить ему на русском или на удмуртском. У русских эти границы меньше ощущаются. Они единственные держатели «контрольного пакета» в этой стране. Но не в республике: в Казани он должен, если хочет, проявлять свою этничность.

Как проявляется русскость здесь и сейчас? Шишкин выбрал несколько факторов:

— Самым сильным осталась религия. Как хоронить, как начинать новую жизнь, как жениться — это основа основ. Татары не ассимилировались именно потому, что у них своя религия, свой внутренний стержень. Русские сохраняются по той же причине.

— Если человек входит в жизнь общины, на него наваливается нарратив, — усилил мысль Шишкин. — Он должен знать предков, сопереживать Радонежскому, Гермогену и так далее. Хотя, казалось бы, это все отстраненные войны, какое ему дело? Но это все национально-исторический нарратив.

У русского человека своя казанская география, топография: Свияжск, Раифа, Семиозерка. Ему важно не то, что в Казани учился Ульянов, а то, что жил Варсонофий Оптинский, указал Шишкин.

Религиозность русскость хорошо утверждает, с другой стороны, глубокая религиозность — это удел меньшинства, заметил Шишкин, указав, что другие формы православия — старообрядчество, родноверие, язычество — также проявление русскости. При этом кряшены себя русскими не называют.

Второй фактор — исследовательская деятельность:

— Те, кто владеет арабской графикой, читает другую литературу, — заметила Дусаева.

— Третий манифест — социальная активность, — перешел Шишкин. — Та же борьба за уничтоженные храмы. Проекты по градозащите также подчеркивают.

Хорошо то, что в Казани есть четко выверенные идентичности, которые пластично сочетаются, не растворяясь друг в друге, резюмировал Шишкин. И рассказал о своей мечте — книге об истории русских в Татарстане — с выкладками по традиционной культуре, по формированию населения и другими занимательными фактами.