«Швейцарский поход» — памятная дата для всей нашей истории. Это символ мужества на все времена»

«Французы воспринимали Польшу как свой плацдарм. Россия с этим, естественно, была не согласна»

— Арсений Александрович, велика ли была необходимость ряду европейских монархий идти в 1799 году против революционной Франции? Кто этого особенно хотел и давно ли?

— У каждого из участников антифранцузской коалиции (вместе с небольшими и маловлиятельными монархиями их было много) имелись свои резоны. Великобритания была давним соперником Франции. Поскольку эти страны разделял лишь пролив Ла-Манш, поле для соперничества соседей было большое, а когда Франция стала республикой, Великобритания, как и Россия, думала, что революция выведет ее из числа мощных держав. Но революция, напротив, укрепила армию Франции — произошел революционно-патриотический взрыв, в ходе которого множество французских полководцев получили возможность продемонстрировать себя и сделать карьеру. Франция, таким образом, усилилась, и Англию это никак не могло устраивать.

Следующим заинтересованным участником похода против Франции была Австрия. Ее правители стали первыми жертвами французской экспансии: распространение французской революционной энергии по Европе коснулось и их владений — в частности, Северной Италии.

И, наконец, Россия. Александр Солженицын высказывал мнение, что ей не стоило соваться в европейские дела того времени, а надо было ограничиться своими внутренними проблемами, поскольку французы напрямую не задевали российских интересов. На мой взгляд, это не так — с Францией того времени у России были территориальные споры, и тут камнем преткновения между нашими странами еще cо времен Бурбонов была Польша. Франция всегда рассматривала ее как своего союзника и даже как свой протекторат, а когда после революции во Франции возникла республика, ее идеи и ее политика оказывали на поляков очень сильное влияние. Это проявилось в 1794 году еще при Екатерине II во время польского восстания. В общем, французы воспринимали Польшу как свой плацдарм, и с началом экспансии своих революционных идей они рассчитывали войти с ними и в Польшу, с чем Россия была не согласна.

Другой зоной пересечения интересов Франции и России была Швеция. В ту пору она еще не смирилась с завоеваниями ее владений Петром I — в частности, с выходом России к Балтийскому морю. И в Швеции у Франции тоже была своя игра, хотя и не такая успешная, как в Польше. Сделать Швецию своим союзником не удалось, но интересы Франции в этой стране были, и они пересекались с российскими.

Павел был главой Мальтийского рыцарского ордена и очень серьезно относился к этой своей миссии. И не мог смириться, что революционные французы заняли и Мальту, и другие средиземноморские острова. Таким образом, Россия твердо решила принять участие в войнах в антифранцузской коалиции

И, наконец, Россия считала себя идейным самодержавием, идейной монархией и, исходя из этого, к любым антимонархическим поползновениям относилась с тревогой и довольно агрессивно, в том числе и к республиканским. А Франция стала успешным примером революционной республики и центром притяжения всех антимонархических сил не только в Европе, но и в России, что не могло не беспокоить Петербург.

Я сказал о причинах антифранцузских походов того времени, но был еще и повод. Он во многом субъективен и связан с личными пристрастиями императора Павла I: речь о Мальте. Павел был главой Мальтийского рыцарского ордена и очень серьезно относился к этой своей миссии. И не мог смириться, что революционные французы заняли и Мальту, и другие средиземноморские острова. Таким образом, Россия твердо решила принять участие в войнах в антифранцузской коалиции.

Для этого участия контингент русской армии имелся не только в Северной Италии, где Суворов успешно действовал против французских гарнизонов во главе русско-австрийского войска. Наши войска выдвинулись еще и в центр Европы — в Германию, Швейцарию и Голландию (где союзники должны были угрожать Франции с тыла). Военные действия, таким образом, должны были быть масштабными — они должны были вестись по всей Европе, взять в итоге в тиски революционную Францию и уничтожить ее, произведя там реставрацию династии Бурбонов. Все это удалось сделать, но только через пятнадцать лет, после разгрома наполеоновской армии.

«Суворов и Павел I не ставили задачу покорить Францию и сломать французский народ через колено»

— Можно ли говорить, что это были походы не столько монархических государств, сколько реакционной монархии и дворянства против народа, получившего огромные гражданские права?

— Можно, это действительно была реакция, ответ на революцию. С другой стороны, это была консервативная коалиция — монархии не могли считать республику идеальной формой правления, они считали, что республика отходит от норм, узаконенных в том числе и церковью, что было невероятно важным как для Павла I, так и для английских и австрийских монархистов, да даже и для французских монархистов — зажатых, потерпевших и военное поражение, но тем не менее существовавших.

Екатерина отнеслась к французской революции со злорадным торжеством: Франция Бурбонов была опасным соперником для России

Все-таки революция устроила не всех, недовольных было немало и особенно среди дворянства, поэтому логично, что и Суворов, и Павел I собирались опираться на это антиреспубликанское движение. Суворов и Павел не ставили задачу покорить Францию, через колено сломать французский народ и уничтожить французскую государственность — они считали, что главное — это «восстановить престолы и божьи храмы».

Ведь не секрет, что еще до полного утверждения Наполеона у власти французская Директория вела себя по отношению ко многим устоявшимся в стране ценностям слишком радикально. Закрывались католические и протестантские храмы, провозглашался культ разума, с чем было очень трудно примириться европейским монархам того времени, и этот консервативный и антиреволюционный пафос был во многом оправдан.

— Почему этот поход против Франции не состоялся при Екатерине II — жесткой стороннице монархических порядков и таким же жестким врагом инакомыслия? Ведь победа французской революции случилась при ней?

— Екатерина отнеслась к французской революции со злорадным торжеством: Франция Бурбонов была опасным соперником для России. Как я уже говорил, дело касалось польского фронта, и даже при Бурбонах Екатерина относилась к Франции как к врагу. А тут революция — свергается король, работает полным ходом гильотина, и по воспоминаниям кабинет-секретаря Екатерины Гавриила Романовича Державина, императрица была уверена, что Франция ослабнет, распадется. Так же, как в 1917 году многие мировые державы были удовлетворены революцией в России, думая, что она сделает ее слабее. По инициативе наших полководцев, и в частности Суворова, у Екатерины все-таки созревал план интервенции во Францию и восстановления там монархии. Но воинственности у Екатерины на этот счет не было — она все-таки ждала ослабления Франции без своего участия в антифранцузской коалиции.

«И французы, и русские отказались от предрассудков в военной науке. И их армии стали сильнейшими в Европе»

— Неужели Суворова можно считать большим монархистом, чем саму Екатерину II, раз инициатива против революционной Франции исходила от него?

— В известном смысле Суворов — монархист, хотя и говорил в этом плане эксцентрически. Ему был присущ некий артистизм, свои монархические, подчас гротескные высказывания, прославляющие монархию, он облекал в яркую и красочную форму, но они предназначались в основном для армии и высшего света. Опять же — армия ведь не пойдет в бой, если не возвысить патетику до высочайшего градуса, со «средней температурой» солдаты рисковать жизнью не будут, и Суворов это понимал.

В то же время он был человек свободолюбивый, начитанный и хорошо знал идеологию и философскую подоплеку французского Просвещения и французской революции. Многое из этого наследия он уважал, многое брал на вооружение. Но Суворов был еще православный, верующий человек, и в силу этого был не только монархистом, но и идейным противником революционного движения, которое боролось с религией, что Суворов считал опасным делом.

Суворов был человек свободолюбивый, начитанный и хорошо знал идеологию и философскую подоплеку французского Просвещения и французской революции. Многое из этого наследия он уважал, многое брал на вооружение

Но с другой стороны, вот какая интересная деталь есть в этом вопросе. Россия и Франция, идя совершенно разными путями в XVIII веке, пришли к схожим результатам относительно реформирования армии, и их армии к 1799 году стали сильнейшими в Европе. Почему так? Потому что и те, и другие отказались от схематизма и предрассудков в военной науке, которые сложились в XVII веке и властвовали почти на протяжении всего XVIII века. Импульс развитию нашей армии и нашей культуры придали реформы Петра I, он был монархистом, но масштаб его преобразований был революционным: он тоже встряхнул страну, вывел на авансцену людей, независимо от их происхождения.

А в армии эти идеи Петра развил Суворов — в командование выдвигались люди талантливые, молодые, и, таким образом, в армии очень хорошо работали, как мы сейчас сказали бы, социальные лифты. Суворов отказался от линейной тактики боя (раньше было важно оттеснить противника и занять территории лишь действиями шеренг с применением оружейных залпов, а теперь важно было уже уничтожить противника — в первую очередь через штыковые атаки ротных каре и колонн), и эти его идеи были действительно революционными.

— Как русские солдаты относились к заграничным походам? Не было ли некоего ворчания — дескать, а ради чего и кого мы воюем?

— Русского солдата суворовских времен не следует считать несчастным и не следует его жалеть, как мы часто делаем с позиций нашего времени. Нам кажется, что русского крестьянина, рекрута, выдирали из какой-то комфортной среды и бросали его чуть ли не на каторгу в солдатство, а это не так. Солдат вытаскивали из крайне жесткой, крайне некомфортной среды, брали самых бедных и бесперспективных крестьян, но, попадая в солдаты, они получали обмундирование, жили достаточно сытно (в частности, они приобщались к мясному рациону), были более просвещенными и более образованными людьми, нежели те, кто оставался в селах.

Конечно, эти солдаты рисковали жизнью, проводили годы в утомительных учениях, в муштре, переходах и боях, но они становились воинами-профессионалами, поскольку служили они всю жизнь. Они уважали своих офицеров и полководцев, в особенности таких, как Суворов, которые находили ключи к сердцу солдата, поэтому сражались не за страх, а за совесть. И материально они не были обижены по сравнению с братьями, отцами и детьми, оставшимися на Родине в полуголодном существовании — крестьянская лямка того времени была безрадостной.

Солдаты ничего не боялись в бою, но они боялись неизвестности, боялись спусков со скал. И здесь авторитет Суворова, который делил с солдатами все невзгоды похода в свои почти 70 лет, и авторитет генералов, которые были под стать Суворову, их мужество, умение сохранить боевой дух, передавались войску

«Горная война в Альпах была для солдат непривычной и трудной: голодно, холодно и постоянная угроза нападения»

Роптали ли солдаты в походах? Безусловно, роптали, и горная война в Альпах была для них непривычной и чрезмерно трудной — было голодно, холодно, была постоянная угроза неожиданного нападения со стороны искусного и опытного врага, и в какой-то момент солдатское сердце дрогнуло, многих обуял страх перед этими горными вершинами. Легенды гласят, что некоторые солдаты чуть ли не отказывались идти дальше, и Суворову якобы пришлось сказать: «Похороните меня здесь, если я более не отец вам, а вы мне не сыновья!». Но участники похода, в частности генерал Багратион и другие генералы, это отрицали, так что тут, вероятно, было чье-то мемуарное преувеличение.

Генералы говорили, что никакой бунт среди солдат не вызревал, дисциплина сохранялась, но ропота они отрицали, как и страха. Солдаты ничего не боялись в бою, но они боялись неизвестности, боялись спусков со скал. И здесь авторитет Суворова, который делил с солдатами все невзгоды похода в свои почти 70 лет (ел те же сухари, вел сам свою лошадь), и авторитет генералов, которые были под стать Суворову, их мужество, умение сохранить боевой дух, передавались войску.

— Не обходились ли такие кампании слишком дорого российской казне?

— Во время кампании 1799 года страна, безусловно, не жила по принципу «все для фронта, все для победы», как это было в Великую Отечественную или в Первую мировую, когда это были войны на истощение, на уничтожение, и участие в которых принимала вся экономика. В 1799 году со стороны России в антифранцузской коалиции участвовал лишь экспедиционный корпус, и его содержание в этих условиях мало чем отличалось от содержания в мирное время. Мобилизации ведь никакой не было — в кампании участвовала та самая рекрутская армия, которая всю жизнь проводит в учениях, походах и сражениях, и государство тратило на нее не больше, чем когда эта армия сидела на учениях под Кобрином. К тому же большую часть расходов на антифранцузскую коалицию брала на себя Австрия, которая была просто кровно заинтересована в возвращении территорий Северной Италии.

Тут еще следует отметить и рыцарский дух войн того времени — за питание и постой своих солдат и генералов российская казна всегда расплачивалась. К примеру, когда русские солдаты уже спустились с альпийских вершин, они увидели двух быков, принадлежащих местным швейцарским крестьянам, и зажарив их, плотно поужинали. Но и за быков, и за все остальное, что швейцарские крестьяне предоставляли русской армии, расплачивался либо из своих средств сам Суворов, либо, через какое-то время, царь.

В 1799 году со стороны России в антифранцузской коалиции участвовал лишь экспедиционный корпус, и его содержание в этих условиях мало чем отличалось от содержания в мирное время. Мобилизации ведь никакой не было — в кампании участвовала та самая рекрутская армия, которая всю жизнь проводит в учениях, походах и сражениях, и государство тратило на нее не больше, чем когда эта армия сидела на учениях под Кобрином

«Наши союзники, особенно Австрия, побаивались радикального усиления России»

— Почему союзники оставили армию России без основной своей поддержки в незнакомой Швейцарии? Так ли было важно сосредоточить основные силы против Франции в Голландии, или тут была игра против возможного российского усиления в случае победы над Францией?

— Это была скорее двуличная политика. Но это было не впервые — сама Россия еще в Семилетнюю войну после смерти Елизаветы Петровны изменила свою политику в отношении Пруссии, против которой воевала, и изменила тем самым союзникам, с которыми воевала. Но и при Елизавете наши союзники, особенно Австрия, побаивались радикального усиления России и пытались ввести российскую экспансию в Европе в какие-то рамки. Мы помним, что Европа препятствовала и выходу России к Черному морю, и ее прорыву в Средиземное море, препятствовала ее усилению в Польше, Пруссии, на Балтике. Но это нормальная дипломатия, и я бы не стал называть это сверхковарством. Каждый монарх действует в интересах своей страны и своей политической концепции, и к этому были готовы и русские дипломаты с военачальниками.

В случае с 1799 годом и с направлением Суворова в Швейцарию удивило не дипломатическое двуличие — оно-то вполне естественно, а то, что австрийцы неджентльменски повели себя в каких-то важных деталях подготовки войск и не исполнили свой долг перед Суворовым и русской армией. В первую очередь они не подготовили ее должным образом к горной войне, а они были обязаны это сделать — подготовить мулов, продовольствие, обозы. Это было сделано с опозданием и в незначительной мере. И во-вторых, австрийцы не сумели подготовить карты продвижения армии по Альпам — то, что имелось у Суворова, было сделано неудовлетворительно, не тех дорог он ожидал для продвижения в Альпы.

В общем, австрийцы ввели русскую армию в заблуждение. Возможно, они сделали это намеренно или по халатности, которая была им свойственна и из-за которой они терпели частые поражения от тех же французов.

— И все-таки, так ли было важно сосредоточить силы союзников в Голландии, что туда были направлены почти 60 тысяч австрийских солдат?

— Удар по Франции со стороны Голландии и Бельгии планировался давно, и так же давно там был высажен, наряду с английским, и русский корпус, и такой удар по Франции выглядел бы вполне логичным. Но, с другой стороны, после суворовских побед в Италии для французов не было более опасного исхода в кампании, чем поход русско-австрийских войск на Париж со стороны Италии. То, что австрийцы эту идею не поддержали и ушли подальше, конечно, говорит о том, что они побаивались политического усиления России. Они боялись, что Россия, таким образом, осталась бы в Средиземном море: ведь там же стоял и российский флот под командованием Ушакова.

В то, что Россия могла бы укрепиться во Франции, они вряд ли могли верить — максимум, что мог сделать Суворов во Франции, это сокрушить Директорию, революционную армию и содействовать восстановлению на троне Бурбонов, а потом Россия должна была бы ретироваться оттуда. Планы сделать Францию протекторатом России было очень трудно исполнить в силу географической удаленности Франции от России. Закрепиться же на Средиземном море Россия вполне могла, и австрийцы этого побаивались, поэтому и решили переместить нашу армию на борьбу с Францией дальше, в швейцарские Альпы, ликвидировав таким образом перспективу совместного похода на Францию.

После суворовских побед в Италии для французов не было более опасного исхода в кампании, чем поход русско-австрийских войск на Париж со стороны Италии

«Против русской армии сражались не только французы, но и природа. Поэтому потерь было относительно много»

— А нельзя было отменить такой рискованный поход? Или о том, что основные части союзников выведены из Швейцарии, Суворов узнал, когда уже невозможно было ничего менять в планах России?

— Конечно, Суворов знал об уходе союзников до похода, но был приказ — план состоял в объединении сил Суворова и Римского-Корсакова, чтобы вести действия против французов, чтобы выдавливать их из Швейцарии, и Суворов собирался его исполнять. Да, он считал необходимостью идти в те дни на Париж, и швейцарский поход, увы, был для него вынужденным. Суворова подтолкнули на это исключительно три монарха — британский, австрийский и наш Павел I.

— Суворов не пытался возражать решению императора?

— Спорить Суворов и Павел I никак не могли — сказалась трудность обмена информацией. Они вели переписку с опозданием в две-три недели, и тут Павел доверял Вене, которая была ближе к Суворову. В данном случае Суворов получил приказ и стал готовиться к горной войне — готовился добросовестно и понял, что назад пути нет.

— Какой был самый сложный момент для русской армии в этом 17-дневном альпийском походе?

— Это было сражение в Мутенской долине — кульминация похода. Именно тогда у французов была возможность превратить поход Суворова в крах, в катастрофу. Если бы они взяли в плен арьергардный корпус генерала Розенберга, то мы бы по-другому вспоминали о походе Суворова. Но русская армия выиграла сражение, в котором французы имели все шансы победить.

— Как расценивать потери русской армии: 5 тысяч погибших в 27-тысячной армии — это много в этих адских условиях, или все могло быть хуже?

— Тут важно отметить: в каждом сражении, в каждой стычке в Альпах русские войска находились в невыигрышном положении. Солдаты продирались по узким карнизам, пробирались в холод, голодные, а французы подстерегали их, заранее избрав нужные горные позиции. Тем не менее, не было ни одного поражения — врага постоянно обращали в бегство. И полторы тысячи французских пленных, которых удалось захватить в Мутенской долине, превышают русские потери в этом сражении.

Да, потерь тогда было много — как никогда именно для суворовских сражений, но в Швейцарии против русской армии сражались не только французы, но и природа. Большая часть потерь связана с болезнями, падениями людей с вершин, много было раненых, которых невозможно было доставить в долины, и это была драма, которая увеличила боевые потери.

Без альпийского похода не состоялось бы побед 1812—1815 годов, то есть решающих побед над наполеоновской армией: Суворову удалось развеять миф о непобедимости французов, поскольку он разбил их армии в трех сражениях. А ведь французы действительно считались тогда непобедимыми

«Суворов развеял миф о непобедимости французов»

— Почему армии удалось выстоять в горах, в которых она никогда не воевала?

— Что, на мой взгляд, помогло преодолеть этот переход? Дисциплина, вера русских солдат в своих командиров, их физическая выносливость и, наконец, мастерство русской армии в ведении штыкового боя. Почти во всех сражениях решающими оказались именно штыковые прорывы.

Сам Суворов несколько раз оказывался в критической ситуации, когда ему приходилось менять свои планы. К примеру, он видит в очередной раз, что для армии нет дороги, что надо искать охотничьи тропы, и вскоре он узнает, что армия Римского-Корсакова разбита и он попадает в окружение превосходящих сил противника. Тут сказалось умение Суворова быстро проанализировать различные варианты и найти самый оптимальный.

— Недавно в Татарстане было высказано предложение сделать памятной дату успешного похода Суворова — вместо инициативы дать таковой статус стоянию на реке Угре 1480 года. Можно ли считать швейцарский поход действительно памятной датой?

— Да, это памятная дата для всей нашей истории. Поход Суворова — это символ мужества, отваги и полководческой доблести России на все времена, потому что Суворов смог преодолеть не только врага, но и природу. Да, в этой кампании не удалось одержать победу, занять Париж и даже вытеснить французов из Швейцарии не удалось — в отличие от Италии. Но не удалось вытеснить потому, что Суворова не поддержали монархи. Ведь после того, как наша армия вышла из альпийской западни, после нескольких дней отдыха, наши военные были готовы к дальнейшим действиям, и Суворов ждал поддержки и помощи от англичан и австрийцев, но Павел I предпочел выйти из коалиции. Поход Суворова, тем не менее, можно считать победой, хотя он и не стал стратегическим во всей кампании.

Ну и, наконец, без альпийского похода не состоялось бы побед 1812—1815 годов, то есть решающих побед над наполеоновской армией: Суворову удалось развеять миф о непобедимости французов, поскольку он разбил их армии в трех сражениях. А ведь французы действительно считались тогда непобедимыми. И уже в 1812 году ученики Суворова, столкнувшись с армией Наполеона, не дрогнули и выстояли — у них был победный опыт 1799 года.

Поэтому я считаю, что поход Суворова нужно сделать важной датой — в памяти народной это событие было одним из первостепенных. Тут достаточно вспомнить картину Василия Сурикова «Переход Суворова через Альпы», где дух этого похода передан очень колоритно. Да и сейчас это пример беспорочной службы нашего полководца, не знавшего поражений, который ценен даже не столько своей судьбой. Суворов смог не только воспитать нашу армию, но и дать стране образцы истинной военной службы на несколько десятилетий вперед.