Новости раздела

Три куста смородины в «Городе Брежневе»

Отрывок из нового романа Шамиля Идиатуллина о последнем поколении советских пацанов

Буквально на днях в петербургском издательстве «Азбука» вышла книга «Город Брежнев» Шамиля Идиатуллина, журналиста из ИД «Коммерсант». В основном местом действия угадываются Набережные Челны (в течение шести лет (1982-1988) город носил фамилию Брежнева), времена 1980-е — со всеми сопутствующими атрибутами. О самом произведении автор рассказал в недавнем интервью «Реальному времени». Сегодня читателям нашей интернет-газеты он предлагает ознакомиться с одной главой своего романа.

Три куста смородины

Я все-таки решил пойти на дискач. Но не пошел — потому что поехал на дачную рыбалку. Поехал, да не доехал. А потом все-таки пошел, да не дошел.

С утра было пасмурно, а днем распогодилось, на последнем уроке мне аж плечо через окно напекло. Солнце испаряло последние мутноватые облака, будто окатыши сухого льда, который мы иногда выпрашивали у мороженщиц. Сидеть в школе в такую погоду обидно, а идти домой — тупо. Пацаны звали в футбик сгонять или ближе к вечеру в таинственный свой Ташкент. А я тупой, домой пошел. Не было у меня настроения для игр и трепа. Мало ли, что солнце снаружи. Внутри-то его нет.

Я нес куртку в руке, но все равно взмок, пока добрался до дому. Дома было душно и пусто. Я положил дипломат на пол и аккуратно катнул его в сторону детской. Дипломат последовал, вращаясь и грохоча. Стало чуть веселее. Я еще громче погремел посудой в холодильнике, полюбовался на корку жира на супе, сунул обратно, отрезал от каравая чудом уцелевшую горбушку, посыпал солью и принялся жевать, размышляя о ближайших планах.

Радиокружок был в пять, но сегодня я решил сачкануть. Задолбал он меня. Я-то надеялся, что мы быстренько выучим морзянку и будем, как разведчики в фильмах, ключом выбивать тревожно-писклявые очереди, общаться со всем миром и получать специальные карточки радиообмена из Сальвадора и Новой Зеландии. А мы четвертое занятие подряд пели: «Ма-ма ку-даа», «Дай-дай-за-ку-рить» и прочие «Я-на-гор-ку-шла», учились ставить палец на твердый кругляш ключа и листали непонятные схемы из бессмысленного журнала «Радио», и конца-краю этому не было видно. Причем таскаться в кружок приходилось не за полгорода, конечно, но до четвертого комплекса — а это минут сорок хоть пешком, хоть на автобусе.

Без кружка выбор невелик: или я сижу дома до вечера, или иду — во двор, к одноклассникам, к бывшим одноклассникам либо к Андрюхе на дискач.

Во дворе было пусто. К бывшим идти не хотелось — не сдался я им ни разу, с глаз долой и так далее. К нынешним тоже не очень хотелось: там уже сыгранная контора, свои клички, свои приколы, свои привычки, а мне придется сидеть сбоку и старательно смеяться непонятным шуткам. Неохота.

К Андрюхе.

К Андрюхе можно и пойти. Ребята приятные, Наташке я вроде нравлюсь — заодно хоть рассмотрю ее, глаза хотя бы — интересно ведь, голубые или карие. Если, конечно, свет не сразу вырубят. А если вырубят, то даже и лучше, как в поговорке. Короче, звоню, решил я, подошел к телефону, вспомнил, что билетик с номером заныкан в комнате, — и тут телефон зазвонил. Пронзительно, я аж вздрогнул. Решил почему-то, что звонит Андрюха — и тряхнулся на тему «Как он узнал и опередил?» И тут же перерешил — вдруг, вспышкой как-то, — что это Шапка звонит. Узнала у Андрюхи номер и звонит.

О том, что Андрюха как раз моего номера не знает, я не подумал. Стоял, представлял разговор с Шапкой, в деталях и блестящих подробностях. Долго так, мучительно. До третьего звонка. Схватил трубку, сжал зубы, готовясь выслушать, а потом или молча швырнуть трубку на рычаги, или сперва несколько слов швырнуть, почти подобранных уже, сдержанно и наотмашь, — а там батек. В трубке, в смысле.

— О, Турик, приветствую. Отпахал учебную неделю?

— Ага.

— На рыбалку хочешь?

— Эм. — Я вообще растерялся и сказал очень осторожно: — Ну можно, в принципе. А куда?

— К нам, на дачу.

— Ага, — сказал я.


Пару недель назад я бы заподозрил стандартную засаду. То, что родаки упорно называли дачей, на самом деле было стопроцентным садом-огородом, неудобным и трудозатратным. Меня вечно звали отдохнуть и подышать свежим воздухом — а приходилось перекапывать грядки, таскать навоз, в лучшем случае собирать редкую малину в колючих душных прутьях с паутиной и комарами. Но в этом году огородный сезон был закрыт официально и досрочно, батек лично собрал и вывез, не припахивая меня, весь скудный урожай — две корзины огромных корявых помидоров, пакет огурцов и ведро смородины. Подляны с этой стороны я не ждал и спросил про другое:

— А когда?

— А сейчас.

Я снова сказал «эм», лихорадочно придумывая убедительную отмазку. Батек возил меня на рыбалку раза три, два раза совсем давно, еще до разлива Камы, и это было круто. Кама была красивая и почти прозрачная, с желтыми песочными берегами, мы с мамкой потихонечку ползли в лодке сквозь толпы разноцветно блестящих стрекоз, чуть поводя удилищами, а батек плавал от берега к берегу и почти беззвучно нырял, время от времени приближаясь к нам, чтобы забросить в лодку красивую ракушку или камушек со дна. Ни фига мы тогда не поймали, потому что батек всю рыбу распугал, но было весело.

Еще раз мы ходили на рыбалку прошлым летом, прямо в саду. В смысле, на даче. Взяли у соседа дяди Анвара резиновую лодку, осторожно продрались по глинистому склону сквозь буреломы и буераки-реки-раки к болотистому берегу, напоминавшему неприятную местность из чехословацкой сказки: кругом затопленные кусты и деревья, гниль да нечистая вода в ряске и окурках, — с трудом нашли окошко, в которое все спускали лодки, и еще осторожней выплыли на чистое место. Сравнительно чистое — все равно кругом торчали стволы и сучья, и леску мы раз пять цепляли. Наловили, правда, полведра ершей и окуней, и еще кучу красноперок выпустили, чтобы не возиться. А удовольствия никакого не получилось. То ли потому, что я исколол себе все руки рыбьими гребнями, пара дырок воспалилась даже, пришлось мазью Вишневского пару дней повонять. То ли потому, что вода и небо были одинаково серыми, и настроение быстро стало того же цвета. Батек сперва пытался веселиться и шепотом пошучивать, а потом пробормотал, что бытие определяет сознание, и предложил сматывать удочки — на радость мне.

Еще раз соваться в это бытие мне абсолютно не хотелось, тем более сегодня, когда я с таким трудом придумал увлекательное занятие.

Я примерно так и сказал, а батек расстроился. Это прямо слышно было, хотя он и сдержался, просто переспросил: «Точно? Ну… Ладно тогда». Я сморщился и попробовал отмолчаться, все ведь уже сказал, что еще-то. Но у батька это получилось лучше. Он молчал и как будто ждал. И дождался, хитер-бобер.

Я сморщился еще сильнее и спросил:

— А надолго это? Я просто на вечер хотел с ребятами…

Батек бурно обрадовался, сказал, что к половине седьмого в любом случае обернуться успеем, заодно с парнем таким познакомлю, тебе понравится, — и велел обедать, если еще не, собираться и быть готовым через полчаса.

Каким еще парнем, подумал я с неудовольствием, опять настоящий камазовец какой-нибудь, плечистый и крепкий, не то что я. Сразу бы сказал — я бы точно отпинался.

Я все-таки позвонил Андрюхе — он обрадовался, велел подбегать к нему часиков в восемь, а если опоздаю, то сразу к Ленке, дом, говорит, ты помнишь, а квартира двести восемьдесят, олимпиада два раза, будем ждать, и Наташка будет, она про тебя спрашивала, я сказал, что ты к нам собираешься

— Вот нафига? — взвыл я, но Андрюха заржал и повесил трубку.

Я мрачно сжевал еще кусок хлеба, теперь с сахаром, размечтался и разулыбался, как дурак, на секунду совершенно забыв про гадину Шапку, вспомнил — и ее, и гнидничка Гетмана, — разозлился, шарахнул кулаком по столу, еле успел подхватить выпрыгнувшую прочь сахарницу, огляделся, спохватился и побежал переодеваться из школьного в дачное.

Я еще скакал, впяливаясь в черные брюки, из которых, оказывается, почти вырос, когда припорол батек. Он поинтересовался, есть ли чего пожрать, с моей примерно рожей вернул холодильнику извлеченную было кастрюльку с супом и сообщил, что ушицы сварим, если чего.

— Па, какой ушицы, я тогда не успею вообще, — запротестовал я.

— Не ссать, — скомандовал батек.

Он был какой-то лихой и веселый сегодня, последнее время редко таким бывал. Даже вниз по лестнице побежал пешком, рассказывая про молоденьких старичков, которым только лифт подавай. Тут мне лифт и подали. До первого этажа я добрался даже раньше батька. Выскочил из подъезда и заозирался в поисках его служебной «пятерки». Не было ни «пятерки», ни дяди Юры. Возле подъезда стояла только «копейка» лысого мужика с седьмого этажа и незнакомый «Иж-комби», голубой и новенький. Батек к нему и побежал — навстречу высокому дядьке, открывшему дверь и выпроставшемуся с водительского сиденья.

— Вот и мой наследник, — сказал батек дядьке, вернее, парню, знакомство с которым должно было мне понравиться. — Теперь ты все мое семейство…

— Здрасьте, Виталий Анатольевич, — прошептал я, не веря глазам.

Витальтолич ухмыльнулся и шагнул ко мне. Протянул руку, но жать мою не стал, хлопнул по ладони, потом, так же легонько, по башке.

— Здравствуй, Артур Вазыхович. Все растешь, молодец.

— О! — сказал батек. — Вы когда и где успели?..

— Пап, это Витальтолич, вожатый наш из лагеря, я же рассказывал, — почти заорал я, распираясь улыбкой во все стороны.

Витальтолич был без усов, с аккуратной прической и вообще очень официальный, даже в костюме — без галстука, правда, зато рубашка белая и отутюженная. Он был похож на полицейского из французского фильма, типа Делона, а не Бельмондо, конечно.

— Ух ты! — воскликнул батек. — Во совпаденьице, а? Ну, тем лучше. Грузимся и поехали. Артур, назад садись, смелее давай.

— Витальтолич, а вы теперь папу…. С папой работаете, что ли? — уточнил я перед тем, как усесться в салон, пахнущий пластмассой, искусственной кожей и чем там еще пахнут новенькие машины.

Витальтолич посмотрел на батька. Батек бодро сказал:

— Ага, вроде работаем. Любезно согласился меня повозить, пока Юра с больничного не вернется, а то я сам-то с «Москвичом» никак. А там уж куда кривая вывезет.

Он засмеялся, а я вспомнил наконец, что дядя Юра в больнице, а «пятерка» в ремонте. Стало неловко, так что я поскорее сел в салон, но успел заметить, что Витальтолич покосился на меня и сказал вполголоса:

— Вазых Насихович, я все-таки хотел как бы сегодня…

— Да я понял, Виталий. Давай доберемся, на природе сядем, и обсудим все. Пока юнга будет червей копать, ну или кашеварить, а, юнга?

Батек договаривал, уже устраиваясь на пассажирском сиденье, и рукой показывал Витальтоличу, что надо уже ехать, и мне опять стало неудобно — чего он раскомандовался, как будто слуге. Но Витальтолич спокойно кивнул и тронул с места, так что я быстро успокоился.

От дома до сада одиннадцать километров — на три километра меньше, чем от старого дома. Я это знал, потому что смотрел на спидометр. В этом году мамка решительно заявила, что ей сзади удобней, и принялась уступать мне место рядом с батьком. По-моему, с ее стороны это была большая жертва, зато не слишком частая. Мы пробовали добраться до дачи всего раз пять, а добрались парочку, не больше.

Батек года три назад купил списанную с завода машину «ГАЗ-69», древнюю, мне ровесницу, но крепкую и смотревшуюся круто, как в фильме про десантников: защитного цвета, квадратную и лупоглазую. И дешевую — сравнительно, конечно. Тысячу рублей она стоила. Я за такие деньги, конечно, лучше купил бы японский мафон, как у Андрюхи, но там все равно ведь не простые рубли нужны, а чеки для «Березки», а чеков не было: батька за границу так и не послали работать, хоть и собирались. В общем, он отдал тысячу за «козла», еще рублей триста высадил на ремонт, подкраску и перетягивание брезентового тента, который у «газика» вместо крыши и оконных рам. Ну и кучу времени убил — а все без толку.

«Козел» полностью оправдал кличку. Он не заводился или глох, постоянно и непредсказуемо. И каждый выезд на дачу был лотереей — то ли сами доедем, то ли попутный «КамАЗ» на лямке дотащит, а мы будем его вонь вдыхать и надеяться, что «газик» все-таки заведется, — то ли мы с мамкой в очередной раз устанем слушать жм-жм-жм сдохшего стартера, скрежет коробки передач и батькову ругань, поэтому с сумками и корзинами попремся домой пешком, а батек будет ловить буксир посреди Ленинского проспекта, в полукилометре от дома.

Пару недель назад, после очередного издыхания, «козел» отправился на серьезный ремонт, — то ли двигатель перебирать, то ли вообще новый ставить — ну как новый, тоже списанный. Мы с мамкой вздохнули с облегчением, батек, кажется, тоже — как только закрыл сезон и вывез урожайчик, сиротливо грохотавший в уголке здоровенного багажника дяди Анвариного «жигуленка» второй модели.

По пути батек вполголоса объяснял Витальтоличу всякое — иногда как ехать, но в основном совсем неинтересное, про углеродистость составов, заглубление дуги и непрерывность цикла, — а я потихонечку осматривался и пытался понять, насколько «Ижонок» хуже той же «двойки». Мы выехали из города, с ветерком проскочили лес, еще зеленый и свежий, как разрезанный огурец, и шустро долетели вдоль желтого поля до поворота к садам-огородам. Там нас и остановили.

— Это еще что? — спросил батек, а Витальтолич сказал:

— Не милиция, по гражданке одеты. Тормозить?

— Ну… давай, — сказал батек неохотно. — Жезл полосатый, имеют право, значит.

Витальтолич остановился — аккуратно, куда плавнее, чем батек и даже чем дядя Юра, — вытащил из бардачка какие-то бумаги и вышел из машины, не прикрыв дверь, к двум мужикам: усатому с милицейским жезлом и лохматому, сильно моложе, с коричневой амбарной книгой подмышкой. Переговорил с ними, показал бумаги, вернулся к нам, сунулся в салон и сказал вполголоса:

— Вазых Насихович, они маршрутный лист хотят.

— Ий аллам, — сказал батек, и Витальтолич странно посмотрел на него. — Кто такие хоть? БКД?

— Ну да, а усатый какой-то там контроль. Они разве имеют право нас останавливать?

— А хрен теперь знает, кто что имеет, — сказал батек раздраженно. И начал воевать с дверью — Пойду с ними пообщаюсь, а ты садись пока.

— А может…

— Садись в машину.

Мне снова стало неловко, Витальтоличу, наверное, тоже. Он молча сел, уставившись на мужиков с жезлом и подходящего к ним батька. Они разговаривали несколько минут, и со стороны разговор выглядел не очень приятно. Батек, видимо, пробовал наезжать, а мужики ни фига не пугались, нехорошо ухмылялись, а потом начали что-то переписывать в амбарную книгу из удостоверения и пары бумажек, которые сунул им под нос батек. Батек, явно нервничая, дождался, пока они закончат, сунул документы обратно в пиджак, что-то яростно сказал мужикам и пошел к нам. Сел в машину, хлопнув дверью и сказал:

— Поехали.

Витальтолич тронулся, аккуратно объехав нагло ухмыляющихся мужиков, и я с трудом удержался от вопля: «Давите их на хрен!» Батек, похоже, тоже удержался с трудом, и как только мы разогнались, принялся бубнить — не очень разборчиво, но в целом понятно:

— Почему одеты как на отдых, где маршрутник, где разрешение, ну признайтесь, что отдохнуть на природе решили, выпить там, шашлык, рыбка, понятно уж — понятно им, говнюкам, что я с сыном пить поехал, и сотрудника за рулем повез, еще использование служебного транспорта в личных целях шьют, щенки…

Некоторые фразы он почти выкрикивал, обращаясь то ко мне, то к Витальтоличу. Витальтолич следил за дорогой, лишь иногда косясь в сторону батька — я в зеркале видел, когда сам поднимал лицо. Было стыдно и неловко. За батька и вообще. Мы же в самом деле отдыхать ехали. Пусть не пить, пусть батек с Витальтоличем явно собирались говорить о делах, — но в словах неприятных мужиков была правота, и от этого в груди и горле было совсем погано, как в начале простуды. И ни солнце эту погань не прогоняло, ни ветер, по-прежнему влетавший в окна.

Мы доехали до сада за пять минут, но ни на какую рыбалку, конечно, не пошли. Батек даже дом отпирать не стал. Раздраженно прошагал по участку туда-сюда, кивнул, открыл туалет, в котором мы хранили инструмент, вытащил три лопаты, вручил пару нам, сам прошел к рядку смородины и скомандовал:

— Выкапываем вот эти три куста, аккуратненько, чтобы корни целыми были.

Я неловко посмотрел на Витальтолича и поспешно пристроился к кусту побольше, но он молча отодвинул меня к самому мелкому. Копал он тоже молча, как и я, а батек хэкал, сопел и яростно объяснял, что если он сказал, что едем за саженцами для благоустройства заводской территории, то, значит, за саженцами и едем, и сейчас эти саженцы этим заразам в морду ткнем, чтобы заткнулись раз и навсегда и больше никогда — ну и так далее.

Никому мы никуда не ткнули. Мужиков на том месте уже не было, и дальше тоже не было. Витальтолич предложил вернуться и вкопать смородину обратно, но батек сказал:

— Нет уж. Сказал, для благоустройства заводской территории, значит, для благоустройства. Мне не жалко. Ни смородины, ни лопаты.

Мы ведь еще и лопату в багажник уложили, потому что на заводе, по словам батька, такое добро в субботу вечером хрен найдешь.

Мне тоже не было жалко, я вообще смородину не люблю. Вот мамка могла распереживаться, она этими кустами и их урожаем очень гордилась. Но это уж пусть батек сам объясняется.

Он, видимо, тоже об этом думал. Мы остановились возле нашего дома, и батек сказал неловко:

— Ты маме пока не говори ничего, я сам.

— Ну да, — сказал я, попрощался с Витальтоличем и завозился, выползая из машины под вопрос батька:

— Виталь, ты о чем поговорить-то хотел, давай сейчас, раз так все получилось.

Витальтолич вроде сказал, что нет-нет, ничего уже, но я уже бежал к подъезду, чтобы поскорее позвонить Андрюхе — вдруг успею на дискач.

Знал бы я, куда успею. А с другой стороны, ну и знал бы. Ничего бы это не изменило.

Шамиль Идиатуллин, использованы фотографии Набережных Челнов в 1980-е годы с сайтов transphoto.ru и chelnytown.ru
Идиатуллин Шамиль Шаукатович

Новости партнеров