Виктор Дьячков, ICL: «Кремниевая долина создавалась не по госпрограмме»

ICL разделили на три кластера, в том числе по работе с «силовиками»

— Виктор Васильевич, когда вы покидали пост гендиректора, вы говорили, что сосредоточитесь на развитии стратегии группы компаний. Почему решили уйти и чем занимались последние 2 года?

— Компания растет, и рано или поздно наступает время, когда возникает необходимость в человеке, который бы занимался вопросами будущего развития. Вопросы стратегического порядка становятся более значимыми, чем оперативное управление. Именно этим было продиктовано мое решение. Рынки растут, технологии развиваются. Появляются новые возможности, и нужно понять, на каких проектах и отраслях нам нужно сосредоточиться, как дальше развивать нашу группу компаний.

В результате мы приняли новую стратегию развития. Она заключается в том, что группа компаний ICL условно «разделена» на три кластера — это сервисно-продуктовый кластер, производственный и кластер по работе с силовыми структурами. У каждого из трех направлений есть свои рынки, свои технологии. 30 лет активного развития (по нашему принципу: «расти в два раза быстрее рынка») привели к тому, что наш бизнес стал хорошо диверсифицированным. Сейчас же мы определяем, на каких рынках у нас самые сильные позиции, приносящие наилучшие результаты, и будем сосредотачиваться именно на них, не размениваясь на непрофильные для нас направления и решения.

В целом мировой рынок IT-технологий растет ежегодно в среднем на 3%. В России же какие-то сегменты растут на 10% и более, тогда как у других бывают определенные сложности. У нас очень высокая турбулентность в экономике

— Перед новым руководителем и командой вы ставили задачу обеспечить устойчивый рост компании, «опережающий темпы роста рынка». Удалось справиться? И как развивается российский IT-рынок в отличие от мирового?

— Если говорить о росте в процентах, то надо сказать, что мировой IT-рынок все-таки растет медленнее российского (если исключить влияние форс-мажорных факторов, например, пандемии). Но мы просто стартовали с разных позиций. В целом мировой рынок IT-технологий растет ежегодно в среднем на 3%. В России же какие-то сегменты растут на 10% и более, тогда как у других бывают определенные сложности. У нас очень высокая турбулентность в экономике. Если что-то случается с нашей национальной валютой, с рублем, то в первую очередь страдают рынки оборудования, «харда». Потому что бюджеты на покупку нового оборудования закладываются в рублях, а комплектующие производителями закупаются за валюту. В то же время рынки IT-услуг в этих же условиях стабильно продолжают расти: на 5%, а то и на 7—9% ежегодно.

— У группы сравнимый рост?

— У нашей группы компаний как раз 60% бизнеса приходится именно на IT-услуги, и рост соответствует общероссийскому тренду.

«Хардовое» производство выросло на 50% — благодаря нацпроектам

— Вы уже упомянули пандемию, а насколько сильно пострадали в прошлом году рынки, где вы работаете? И что сейчас — вернулись ли к докризисным показателям?

— Когда многие страны в 2020 году ввели у себя локдаун, сильно пострадали многие рынки, особенно сильно, например, retail. Пострадала логистика, в частности связанная с авиационными перевозками. Это не могло не сказаться в том числе на рынке производства оборудования, у игроков которого очень длинная логистическая цепочка. Скажем, есть заводы, которые производят электронику, микросхемы, транзисторы. Так они были остановлены! И уже через некоторое время мы видели, как начали останавливаться автомобильные заводы. Потому что им не хватало электроники.

Сейчас все постепенно возвращается на круги своя. Но пока логистика продолжает страдать. Если раньше наши партнеры в Китае контрактовались на условиях поставки комплектующих в течение трех месяцев, то сейчас эти условия доходят до полугода.

— Делали вы ставку на какие-то продукты в пандемию, и насколько это решение было оправданным?

— Услуги, связанные с логистикой, с переходом на «удаленную работу», информационной безопасностью, развивались в пандемию опережающими темпами. Но и по производству компьютерного оборудования все было не так уж печально: в силу того, что заработали национальные проекты, рост производства у нас составил более 50%, мы произвели 110 тысяч единиц оборудования — это для нас абсолютный рекорд. Особенно стоит отметить, что половина произведенного нами оборудования содержала материнские платы, изготовленные на российских заводах. Оборудование производства ICL входит в реестр Минпромторга РФ как произведенное в России.

В прошлом году мы выросли именно в валютных поступлениях, в объемах выполненных работ для наших международных заказчиков (в первую очередь европейских) — на 19%. И это касается в основном IT-сервисов

То есть с одной стороны проблемы с рынками, вызванные локдаунами и пандемией, сильно увеличили спрос на технологии, поддерживающие удаленный доступ, поставщиками которых и является наша компания. А с другой стороны, заработали и национальные проекты в России — по здравоохранению, образованию — на которые были выделены серьезные бюджетные средства, и благодаря этому мы сильно подросли в прошлом году в сегменте производства компьютерного оборудования. Наша доля на рынке национальных проектов по поставкам такого оборудования среди всех компаний-поставщиков, участвовавших в программе реализации этих проектов, составила 17—19% в минувшем году.

— С ослаблением коронавирусных ограничений клиенты не стали отказываются от технологий удаленного доступа?

— Удаленный доступ остался — как технологическая возможность. Но число людей и компаний, продолжающих работать удаленно, снижается. Люди стремятся вернуться в офис, поскольку активное живое взаимодействие все равно необходимо для бизнеса.

Объем экспортных заказов вырос на 20%

— В России несколько лет говорят об импортозамещении, и поток иностранных инвестиций, как и совместных с Западом предприятий, стал сокращаться. Как вы оцениваете ситуацию? Ведь ваш бизнес изначально был связан с иностранными партнерами. Удалось ли российским IT-компаниям, и вашей в частности, возместить потери?

— Тут надо разделять, во-первых, иностранные инвестиции в основной капитал, на приток которых геополитические процессы безусловно влияют, и, во-вторых, иностранных заказчиков. Так вот, если говорить о заказчиках и судить по ассоциации RUSSOFT (некоммерческое партнерство разработчиков программного обеспечения на экспорт, — прим. ред.), в которую мы входим, как и собственно по нашему опыту — то иностранный рынок не был для нас закрыт. И мы работаем тут достаточно успешно: в прошлом году мы выросли именно в валютных поступлениях, в объемах выполненных работ для наших международных заказчиков (в первую очередь европейских) — на 19%. И это касается в основном IT-сервисов. Если говорить об оборудовании, то наши заводы, безусловно, покупают, например, китайские комплектующие. И объемы их закупок в прошлом году тоже выросли: мы закупали у китайских производителей на 50% больше комплектующих для наших серверов, рабочих станций.

— Вы упомянули сложности с поставками микросхем, электроники в пандемию. В России отмечают фактически полное отсутствие «микроэлектронной промышленности». Недавно стало известно, что в ОЭЗ «Алабуга» собираются такую промышленность локализовать в сотрудничестве с китайским производителем «Хайер». Нужно ли создавать микроэлектронную промышленность у нас с нуля?

— Не просто нужно — необходимо! Другое дело, какие возможности у нас есть. Микроэлектроника — это очень общее название. К ней можно отнести много разного оборудования. Да, мы сегодня можем делать транзисторы, мы их делали в Советском Союзе. Мы делали и делаем микросхемы. Скажем, на банковских картах стоят чип-модули, которые, к примеру, уже делают в Зеленограде (имеется в виду микроэлектронное предприятие ПАО «Микрон», способное выпускать сегодня до 10 млн чип-модулей, — прим. ред.) Мы не можем в этом случае говорить, что у нас совсем уж нет микроэлектроники. Она есть. Но у нас есть очень серьезное отставание в разработке сложных микросхем, в частности микропроцессоров.

У нас на заводе ЭВМ в Казани, на территории которого мы сейчас находимся, в советские времена производили до 1 миллиона печатных многослойных плат в год, для чего необходима, между прочим, очень сложная и точная «химия». Из них мы делали миллион же материнских плат в год. Это было очень сложное производство

Если сегодня в мире говорят уже о запуске заводов по производству чипов по технологии 7, 8 или даже 5 нанометров (компания AMD, конкурент Intel в сегменте процессоров, начала подготовку к переходу на 5 нм в 2020 году, — прим. ред.), то у нас есть сложности даже с производством 90 нм процессоров. Даже наши известные микропроцессоры «Байкал» и «Эльбрус» производятся на заводах в Тайване. Потому что у нас таких заводов и возможностей их производить пока нет.

«Завод по производству процессоров сегодня в России невозможно построить»

— А почему их нет? В чем сложности их создания?

— У меня есть свое мнение, которое может отличаться от мнений других специалистов, что завод по производству таких суперсложных изделий вроде процессоров аналогичных по размерам современным западным образцам, сегодня в России невозможно построить, поскольку это требует определенной экосистемы вокруг самого завода. Существует масса всякого рода тонкой и точной «химии», необходимой для производства процессора, без которой, если она рядом не производится, или в какой-то момент прекратились ее поставки, или поставили комплектующие невысокого качества, завод просто не сможет работать. Еще в 1990-е годы я писал письма [о необходимости создания такой промышленности] руководству страны, на мои письма были — серьезные, хорошие, правильные резолюции Черномырдина, например. Я говорил, что для производства суперсложных микросхем в России необходимо входить в международные технологические альянсы. В частности, я предлагал, чтобы мы на государственном уровне плотнее работали с компанией Fujitsu (крупная японская корпорация, производитель электроники, ключевой бизнес-партнер ICL, — прим. ред.). Чтобы Fujitsu построила у нас хотя бы один завод по производству микроэлектроники, современных микросхем. И мой проект включили даже в часть вопросов для встречи Ельцина и Хасимото (вторая российско-японская встреча без галстуков президента РФ Бориса Ельцина и премьера Японии Рютаро Хасимото состоялась в 1998 году, — прим. ред.). Но, к сожалению, этот проект так и не удалось реализовать.

Вторая часть моих предложений касалась восстановления цепочки производства материнских плат, разрушенной после развала СССР. Вот есть заводы, которые производят так называемую элементную базу, микросхемы, транзисторы. А есть заводы, которые берут эту элементную базу и создают из них материнские платы, которые являются основой и персонального компьютера, и станка ЧПУ. Так вот: как только у нас в 1990-х «упала» электронная промышленность, следом упали заводы, производящие массовыми тиражами материнские платы. У нас на заводе ЭВМ в Казани, на территории которого мы сейчас находимся, в советские времена производили до 1 миллиона печатных многослойных плат в год, для чего необходима, между прочим, очень сложная и точная «химия». Из них мы делали миллион же материнских плат в год. Это было очень сложное производство. Но так как у нас не было тогда, в свое время, надлежащей элементной базы — это привело к тому, что мы потеряли эти технологии. То, что сейчас происходит в России, касается как раз попытки восстановления цепочки производств.

Сегодня у нас в стране есть все-таки несколько современных заводов по производству микроэлектроники. Пусть они не вытягивают даже 90 нанометров, мы все же могли бы пойти на такое допущение: то есть микропроцессоры будут менее производительными, но многого можно добиться более современным программным обеспечением. Современное ПО (программное обеспечение) пишется как конструктор «Лего»: вставляются готовые блоки, которые требуют более высокой производительности процессора. Если же концептуально сосредоточиться на том, что процессоры у нас будут медленнее из-за отсутствия необходимых технологий, позволяющих работать на очень высоких частотах, то можно целенаправленно заняться написанием более совершенного программного обеспечения, удовлетворяющего конкретным задачам, которые решает наш программно-аппаратный комплекс. Но пока я не вижу ни со стороны Академии наук РФ, ни со стороны Минпромторга решимости эту идею реализовать.

Когда Советский Союз развалился, нам сказали: «Ребята, не изобретайте велосипед, получите доступ к западным технологиям!». И мы создали совместное предприятие с британской ICL, получили доступ к технологиям — а дальше что?

Сказали: «Не вопрос! Давайте, мы объявим конкурс, и соревнуйтесь с Huawei»

— Ряд экспертов и компаний говорят, что сегодня нужна госпрограмма по закупке российских компьютеров с российскими чипами. Вы согласны с ними?

— Господдержка отрасли компьютерного производства и микроэлектроники нужна в первую очередь с точки зрения обеспечения гарантированными заказами. Когда Советский Союз развалился, нам сказали: «Ребята, не изобретайте велосипед, получите доступ к западным технологиям!». И мы создали совместное предприятие с британской ICL, получили доступ к технологиям — а дальше что? У нас же не было заказов! Соответственно мы не могли развиваться.

— А обычный бизнес, негосударственные заказчики, не хотели ваш продукт покупать?

— Смотрите, был конкретный пример: Fujitsu нам предложила технологию производства SDH-оборудования (Synchronous Digital Hierarchy или «Синхронная цифровая иерархия» — стандарт и система передачи данных, основанные на синхронизации по времени передающего и принимающего устройств, — прим. ред.), это мощное оборудование, обеспечивающее большие объемы передачи данных на высоких скоростях между отдельными городами, регионами. И примерно в это же время наше Минсвязи должно было подобное оборудование закупать. Там сказали: «Не вопрос! Давайте, мы объявим конкурс, и соревнуйтесь с Huawei». То есть с одной стороны на него заявлялся бы я, который еще даже производство не начал, не встал на ноги — а с другой Huawei, который встал на ноги как раз благодаря хорошему обеспечению в свое время госзаказами! Это невозможно.

Поэтому, с моей точки зрения, господдержка необходима — именно через обеспечение госзаказами. А из мер господдержки нам чаще всего предлагали льготные кредиты. За кредитами можно пойти в банк! Даже если кредиты дорогие, можно посчитать, как они могут быть возвращены. Но нужны гарантии рынка! Гарантии того, что ты сможешь продать то, что произведешь. Частично сейчас государство определилось, и тренд на госзаказы все-таки появился.

«Тебя даже не допускают до конкурса, потому что твоя компания из России»

— Если говорить о господдержке, вы сказали, что с экспортом все хорошо. В то же время отмечали, что наше государство почти совсем не поддерживает экспорт для IT-компаний. А зачем вам поддержка?

— Ну господдержка экспорта существует во всех странах. Сегодня, положим, ты хочешь выйти на конкурс в Германии в попытке получить заказ, а тебя даже не допускают до конкурса, потому что твоя компания из России. В этом плане нужна политическая поддержка, это сложный вопрос с теми странами, которые вводят санкции против России. Но есть и другая сторона: у нас есть сопредельные страны вроде Казахстана и Узбекистана, которые ранее с Россией составляли единое информационное пространство — там нам господдержка сейчас нужнее, потому что в настоящий момент на европейском рынке не получится, наверное, ее оказать.

В 2020 году мы создали, к примеру, 520 новых рабочих мест в группе компаний ICL. А потребность площадей на одного человека — примерно 10 квадратных метров. Получается, каждый год нам нужно создавать 5 тысяч новых квадратных метров для новых рабочих мест

— Какие отрасли вы назвали бы перспективными на ближайшее будущее: ВПК, нефтегазовый сектор, промышленное производство, сферу услуг, финансовый сектор?

— Те три кластера, о которых я говорил ранее, будут как раз фокусироваться на отдельных своих секторах, которые будут считать для себя выгодными. Мы сегодня работаем в Retail, в логистике, в промышленности, работаем с банковским сектором. У нас есть отдельное предприятие, которое работает только с силовыми структурами, государством.

— Какова доля госзаказа в общем портфеле?

— Доля заказов со стороны бюджетных организаций у нас никогда не превышала 20—25%.

Сроки запуска проекта в Иннополисе сдвинулись из-за пандемии

— На какой стадии сейчас проект по третьей площадке «Иннополиса» на улице Родина?

— Если брать мировой опыт, то у IT-компаний по большому счету не принято самим строить такого рода технопарки. В Москве такие компании не строят, например, они все арендуют помещения. Просто у нас нет в городе подходящей территории, площадей, где можно было бы разместиться. Почти 5 лет назад мы построили технопарк в Усадах (в ОЭЗ «Иннополис» в Лаишевском районе компания построила 8-этажный офисный центр для подразделений ГК ICL, — прим. ред.). И к моменту начала пандемии он уже был загружен на 90 процентов. Поэтому нам пришлось начать разрабатывать второй подобный проект на улице Родины: 19-этажное здание на 16 тысяч квадратных метров, на 1 500 человек. Потому что мы растем в год где-то на 400—500 человек. В 2020 году мы создали, к примеру, 520 новых рабочих мест в группе компаний ICL. А потребность площадей на одного человека — примерно 10 квадратных метров. Получается, каждый год нам нужно создавать 5 тысяч новых квадратных метров для новых рабочих мест.

Но тут случилась пандемия! Часть работников перешла на удаленную работу, даже сегодня пока еще не все вернулись в офисы. И сроки запуска проекта на улице Родины, соответственно, сдвигаются, потому что той острой нехватки площадей пока нет. Тем не менее проектирование ведется, и, наверное, уже в 2022 году приступим к строительству, чтобы уже в 2023—2024 году иметь возможность на этой площадке разместить наших сотрудников.

— Только ваших сотрудников, или другие компании тоже могут в ваш технопарк зайти?

— По условиям договоренностей с Иннополисом мы всегда даем возможности арендовать свободные площади сторонним технологическим компаниям. В Усадах у нас половину здания инженерного центра — арендовала компания IBM. Сейчас они продолжают занимать часть здания. Есть среди арендаторов и другие IT-компании, занимающие небольшие площади.

Я представляю себе, как эта долина была создана. А в первую очередь она возникла в силу того, что после Второй мировой войны именно в Сан-Франциско строился американский флот авианосцев, который требовал совершенно безумного количества технологий

Кремниевая долина создавалась не по какой-то госпрограмме, а естественным образом»

— Сейчас часто критикуют большие IT-проекты в России и Татарстане, вроде «Сколково» или «Иннополиса». Говорят, что у нас невозможно с нуля создать что-то похожее на Кремниевую долину в США. Вы видите перспективы в таких проектах?

— Критиковать государство в области такой политики я не берусь. Но в Кремниевой долине сам бывал неоднократно. И на разных мероприятиях, по приглашению, в частности, Microsoft еще в 1990-х годах, и по контрактным делам с одним из наших партнеров. Я представляю себе, как эта долина была создана. А в первую очередь она возникла в силу того, что после Второй мировой войны именно в Сан-Франциско строился американский флот авианосцев, который требовал совершенно безумного количества технологий. В частности, даже такие управленческие технологии как MRP (система планирования потребностей в материалах, одна из наиболее популярных в мире логистических концепций, — прим. ред.) и MRP II (стратегия производственного планирования, обеспечивающая как операционное, так и финансовое планирование) — были созданы для того, чтобы успешно строить такие сложные конструкции, как авианосцы. Они потребовали и электроники. В результате появился большой рынок производителей этой электроники. А с ним и избыток различных микросхем и транзисторов, за которыми калифорнийцы могли сходить, купить их и собрать из них что-нибудь. Как в советские времена были магазины, где тоже можно было купить платы, провода, паяльник — и сделать приемник или радиостанцию.

Просто в США это было начато значительно раньше. В результате появилась экосистема рынка, и одновременно система подготовки кадров в этой области. То есть, действительно, Кремниевая долина создавалась не по какой-то государственной программе, а получилась, если так можно выразиться, естественным образом. Госпрограмма при этом была, но другая — программа по строительству авианосцев, которая косвенно помогла создать и «айтишную долину».

— Некоторые предлагают «выносить производство» из мегаполисов, у вас технопарк за городом. Но при этом возникают проблемы «маятниковой миграции». Что делать, когда одна проблема решается за счет другой?

— Мне кажется, в целом по стране не хватает стратегического планирования. Оно касается и планирования городов и территорий. Все это должно подлежать комплексному планированию. В свое время в Советском Союзе была такая структура — Госплан, но она была гипертрофированной организацией, которая планировала все, от необходимого стране количества расчесок и носков до государственных проектов. Но потом мы в другую сторону шарахнулись. Элементы планирования у государства, конечно, есть, но самой системы нет.

На мой взгляд, нужно создавать на федеральном и региональном уровнях подразделения, которые бы занимались именно планированием: планированием развития технологий, планированием развития территорий. И это планирование должно быть более комплексным и более масштабным, нежели сейчас.

Я помню, как в 2000 году мы поставили первые 2 000 компьютеров для школ. И мне предложили выступить на конференции для учителей, на которой я сказал: «Интернет — это информационная свалка». Нужно заниматься контентом

— К слову о планировании. По итогам 2020-го ваша компания вошла в топ-25 лучших российских системных интеграторов, превысив финансовые показатели 2019-го на 15%. Выручка группы составила 15,2 млрд рублей. Можно ли сейчас строить какие-то планы на 2021 год, учитывая коронавирусный форс-мажор?

— Управление — это в первую очередь планирование. Поэтому при любой ситуации, предсказуемой или нет, ты обязан делать какое-то для себя прогнозирование ситуации и, исходя из своего же прогноза, строить план. Любая самая плохая система — лучше, чем ее отсутствие. Говоря словами из песни Анны Герман: «Нужно только выучиться ждать. Надо быть спокойным и упрямым». Думаю, как раз в области IT у многих планы будут оптимистичные. Поскольку национальные проекты заработали. Стало быть работа — уже есть.

«Интернет — это информационная свалка. Нужно заниматься контентом»

— В прошлом году вы предупреждали о чрезмерной реакции на всплеск пандемии, призывали не паниковать. Но не в последнюю очередь распространению паники способствуют информационные технологии: «антипрививочники» получают недостоверную информацию в соцсетях, публикуется много фейков. Как бы вы, как человек из IT-индустрии, предложили решить эти проблемы?

— Социальные сети сегодня, помимо того, что дают людям возможность общаться, получать информацию из первых уст — стали еще определенной системой, что ли, пропагандистского толка. Здесь я думаю именно о детях. Когда человека начинают уже программировать за счет этого информационного потока. Я помню, как в 2000 году мы поставили первые 2 000 компьютеров для школ. И мне предложили выступить на конференции для учителей, на которой я сказал: «Интернет — это информационная свалка». Нужно заниматься контентом. Мы должны были уже на тот момент, в 2000 году, планировать, какая информация должна быть в интернете, а от чего школьники должны быть отгорожены. Школьников надо привлекать в информационные ресурсы с нужным и безопасным контентом (к примеру, с преподаванием конкретных дисциплин). Еще в советское время ряд ученых доказывали, что скорость освоения нового материала с использованием компьютерных технологий повышается в разы. Я считаю, что социальные сети — все же для более взрослых людей. Для детей важно, чтобы интернет стал скорее информационным помощником в освоении химии, физики, математики, географии. Вот этого ресурса, контента сегодня, к сожалению, не хватает.

— После трагедии с расстрелом в школе Казани некоторые политики заговорили, что виноват интернет, соцсети, это надо жестко контролировать. По сути речь идет о цензуре. Вы считаете, она необходима?

— Сегодня фактически все владельцы социальных сетей несут ответственность за появление угрожающей обществу информации, которую соответствующие органы обязаны очень быстро блокировать.

Где программный робот не справляется с оценкой, он эскалирует задачу человеку. Наши сотрудники достаточно быстро должны принять решение, опасный это контент или нет, и в случае чего заблокировать его

— Но там же огромные базы данных, невозможно проконтролировать все.

— Ну, эта система не идеальна…. Вот у нас есть отдельный проект, на нем уже сейчас работает около 160 человек. Они занимаются анализом видеоконтента по заказу одной из международных социальных сетей, в которой сидят в основном дети. И эта социальная сеть очень внимательно следит за тем контентом, который размещают участники соцсети. Там работают программные роботы, которые делают первую оценку контента…

— По каким-то словам-маркерам?

— Да, в том числе. И там, где программный робот не справляется с оценкой, он эскалирует задачу человеку. Наши сотрудники достаточно быстро должны принять решение, опасный это контент или нет, и в случае чего заблокировать его. Так поступают, по сути, все компании, в том числе и «Телеграм», сотрудники которого, кстати, нашли и заблокировали телеграм-канал Галявиева в течение 5—10 минут после появления там его сообщений.

— Получается, сколько бы ни было разговоров об искусственном интеллекте, совсем без человека пока не обойтись?

— Безусловно. Потому что любая программа, в том числе роботизированная программа искусственного интеллекта, создается по конкретной приданной ей человеком логике, и в ней заложены на тот момент конкретные реперные точки. Но жизнь эти реперные точки постоянно сдвигает, поэтому человек должен это отслеживать, совершенствуя сами программы.