Фердинанд Салахов: «В эстраду пошли все, кто умеет шептать, хрипеть и так далее»

«У нас есть такой недостаток — или это особенность — мы поем горлом»

— Как вы провели этот год?

— Вообще, этот год начался для моей семьи трагически. В марте из-за ошибки нашей системы здравоохранения я похоронил родную сестру, из-за инфекции, возникшей после операции. Потом начался коронавирус. Если говорить о ситуации, от голода никто не умирает, но с точки зрения психологии артисту без сцены, без зрителя тяжело. Но я занимался репертуаром, готовил материал, у меня 4 января бенефис. Он должен был пройти в сентябре, но мы его перенесли. Три месяца пришлось провести дома. Я много писал. В целом большой трагедии в самоизоляции не было (хотя я и понимал трагичность), я постарался провести год в работе, делал новые песни. Правда, записываться не удавалось, многие вещи надо было фиксировать в записи, зато сделал немало для своей концертной программы. Получается, я работал над собой.

— Кто участвует в вашем бенефисе?

— Ярамир Низамутдинов, я называю его своим учеником (а он меня — первым учителем). Я его нашел, вывел на сцену, вместе мы пели 8 лет как дуэт «Бер аваз», сделали много записей для телерадиофонда. Теперь он ведущий солист в «Санктъ-Петербургъ опера», исполняет ведущие партии. В «Эсмеральде» поет Феба, за эту партию он получил премию правительства Санкт-Петербурга. Сирину Зайнутдинову я увидел на конкурсе «Татар моңы», много работал с ней за границей, настоящая татарская девушка с народным голосом. Алмас Хусаинов — тоже выходец из «Татар моңы», там он исполнял самые сложные песни, те, которые редко кто может одолеть. Филюс Кагиров сейчас — один из главных вокалистов, может петь и классику, и народные песни, в каждом жанре чувствует себя свободно.

Я еще и руководитель клуба ветеранов сцены «Илһамият», это общественная работа. Член этого клуба Лена Бичарина 20 лет была солисткой в ансамбле песни и танца, у нее редкий голос, меццо-сопрано, она тоже примет участие в концерте. Баширу Насырову очень люблю за ее богатый татарской мелизматикой народный голос. Моя публика — люди почтенного возраста, поэтому я выбрал истинно народных исполнителей. Выступит Государственный ансамбль фольклорной музыки под руководством Айдара Файзрахманова. С Айдаром мы вместе учились в консерватории. Его песни написаны на стихи поэтов-классиков, я тоже пою их. А ансамбль — это жемчужина нашей республики, которая выступала в ста с лишним странах, показывая всю красоту татарского народа.

— Вы с Ярамиром пели в одном дуэте. Есть ли между вами разница? Ведь вы учились в 70—80-е, а Низамутдинов недавно окончил консерваторию?

— Никакой разницы между поколениями нет, если человек на самом деле любит петь и имеет профессиональное образование. Могут отличаться исполнительские приемы, это зависит от того, где человек вырос. Ярамир учился в русской школе, хотя и родился в татарском селе Юлдус Курганской области. Маму зовут Изольда, отца — Станислав, сестру — Стефания. Он сначала окончил Шадринский государственный педагогический институт, факультет физической культуры и социальной безопасности, его не отпускали после школы в Казань. Он сюда приехал, чтобы петь на татарском. Вообще, настоящая татарскость больше сохраняется на чужбине.

Пока мы работали, он научился говорить по-татарски, давать интервью. Конечно, по-русски он может мыслить глубже, но научился рассказывать о себе и на татарском. Его манера пения не отличается от нашей, у него есть «моң», у него суперголос. У татар немного таких высоких голосов. У нас есть такой недостаток — или это особенность — мы поем горлом. Русские про нас говорят: «горлят». А он поет в высокой позиции. Сейчас, конечно, будет чувствоваться разница, потому что он работает с оперными партиями, их исполнение отличается от народных песен.

— Вы учились с Айдаром Файзрахмановым, я читал об этом, вы ему даже готовили порой…

— В студенческие годы такое случается!

— При этом вы с ним по-разному одеваетесь. Вы такой щеголь. Откуда это пошло? Если смотреть на ваше поколение артистов, не многие одеваются как вы.

— Мне часто задают этот вопрос, даже за рубежом. Мол, вы же татарин, а стиль у вас европейский. Это что-то мое внутреннее. Меня отец иногда называл «проклятым интеллигентом».

На сцене всегда хочется быть интересным. Если там все будут как цыплята из инкубатора, зрителю будет неинтересно. К моему стилю привыкли, только у меня и спрашивают, какой я костюм надену. У меня около семидесяти костюмов, сшитых мною, это продолжение моего творчества. К примеру, специально для гастролей в Китае я сшил костюмы, чтобы появлялись, к примеру, воротники в виде флагов.

К моему стилю привыкли, только у меня и спрашивают, какой я костюм надену

— Ваше поколение умело грамотно подать и арию, и эстрадную песню. Сейчас же пошло четкое разделение, очень редко кто может петь все. А у вас и образование, и голос не испорчены академизмом.

— Академический вокал остался на месте, это фундамент, база, появившаяся в Италии. А вот эстраду извратили, настоящей эстрады у нас нет. Потому что у нас не осталось композиторов, пишут всякую белиберду.

В эстраду пошли все, кто умеет шептать, хрипеть и так далее. Раньше мы пели и эстрадные, и народные песни, используя основу академического вокала, но по-народному.

Почему велик Ильгам абый [Шакиров]? Он был одним из первых, кто использовал этот прием. Хайдар Бигичев — так же, академический вокал и народные песни. Нынешняя разница очень серьезна. Все поют как хотят. В стремлении европеизироваться поют синтезированные вещи, татарская интонация исчезает. Песни с татарскими словами звучат то по-русски, то по-английски.

«За рубежом все больше живых инструментов»

— А вы можете объяснить, как в эстраде начали объединять синтезаторы и баяны? Ведь раньше на пластинках делили звук: одна сторона с баянами, а вторая — оркестры. Как вам «фирменный» звук эстрады, говорят, это пошло от подъема национального самосознания?

— У каждой эпохи есть свои певцы, свои песни. Изменения в музыке происходят постоянно. Только под баян было бы скучно все время петь, хотя он дорог старшему поколению, оно уход от баянов переживает с болью. А вот молодежь быстрее воспринимает новый звук, новые ритмы. Мы очень часто на фестивале «Татар моңы» слушаем синтезаторные аранжировки, порой электроника перекрывает все остальное, мы таких конкурсантов-инструменталистов просим сыграть соло.

У таких виртуозных музыкантов, как Наиль Сагдиев, получалось соединить звучание баяна и синтезаторов. Сейчас электроника отходит на второй план.

Я вот почему много пел за границей — потому что исполнял фольклорные вещи. За рубежом все больше живых инструментов, так что, думаю, мы этой болезнью переболеем.

— При этом башкиры играют на домбрах, курае. А у нас инструменты вроде кыл-кубыза или сыбызгы не вернулись.

— Наши национальные инструменты — еще и саз, кимәнә (скрипка). Они есть на сцене, но только у фольклорных ансамблей. Моя бабушка играла на курае, я в детстве ее слушал. У нас же теперь народный инструмент — тальянка. Есть много исключительных инструментов у Айдара Файзрахманова, а на эстраде их нет. Может, появится такой артист, который решит их вернуть? Но массово они не вернутся…

Наши национальные инструменты — еще и саз, кимәнә (скрипка). Они есть на сцене, но только у фольклорных ансамблей

— Я читал, что в 1995 году вы стали индивидуальным предпринимателем.

— О, уже давно нет. Попробовал поработать, не получилось. Просто в свое время у нас закрылось эстрадное отделение, нужно было куда-то устроиться. Я был ИП около десяти лет, потом закрыл. Пользы никакой, только налоги платить.

— Не понравилось вам на себя работать?

— Мы ведь всю жизнь работали на государство. Вот нынешние артисты, слава богу, сами себя обеспечивают, находят средства на ипотеку, машины. Но они не принесли государству ни копейки.

А мы ему тащили деньги мешками, не умеем мы на себя работать. И под фонограмму тоже петь не умеем. Да и попробуй в то время сделать «левый» концерт, сразу вызовут в органы.

«На сцене я работаю так, как будто меня снимает камера»

— Так совпало, что перед интервью я пересматривал передачу «Кара-каршы» десятилетней давности. Понравилось ли вам работать журналистом, не хочется ли вернуться?

— На телевидении я вел три передачи, начинал еще в советское, дикторское время. Гульнара Зиннатуллина, она недавно умерла, я вел с ней передачу «Киң күңел». Потом я работал на «Түрдән узыгыз» и в «Кара-каршы». Работа на телевидении для меня — школа эстетики. На сцене я работаю так, как будто меня снимает камера, она сохраняет меня от всякой отсебятины. Телевидение дало много знаний. Мне нравилось там работать, но это занимало кучу времени, нужно было основательно готовиться, а гастролей в то время было много, не так, как сейчас, когда по полгода дома сидишь. Так что я ушел. Предложения есть. Звали и на «Башваткыч» (я там выиграл автомобиль). Я согласился прийти на кастинг, чтобы выказать уважение. Но пусть работает молодежь.

— Вы руководитель клуба ветеранов сцены филармонии «Илһамият» («Вдохновение»). Как он возник?

— В 2014-м директор филармонии Кадим Нуруллин предложил создать клуб, который помог бы нашим ветеранам сцены. Да, пенсия у них невелика. Вот у Лены Бичариной, которая работала на сцене десятилетиями, пенсия 6 500 рублей. За двухкомнатную квартиру, которую она купила в кооперативе за свои деньги, не может платить квартплату. Таких примеров много. А еще они не могут жить без сцены. Так что у нас собрались 47 человек, не все могут выступать, но достаточно тех, кто готов. Минтимер Шарипович выдал нам автобус, Рустам Нургалиевич выделил средства для гонораров, спасибо им. Государство заботится о ветеранах сцены. В 2019 году мы сделали много концертов, в 2020-м пока остановились.

Государство заботится о ветеранах сцены. В 2019 году мы сделали много концертов, в 2020-м пока остановились

— Вы себя ощущаете ветераном?

— Ты что, сейчас же извинись (смеется)! У нас даже в сто лет, если приставят ружье и спросят, никто не скажет, что «ветеран», мы всегда молоды. Мы стареем, а в душе всегда как молодые, иногда даже молодимся. Естественно, что есть такое понятие — ветеран труда. Да, по трудовому стажу — мы ветераны.

— Вы уже более года возглавляете в филармонии музыкально-литературный лекторий. Пришли туда, чтобы все поменять?

— Там уже есть давние традиции, его художественный руководитель — Владимир Васильев, он отлично работает. Я пришел, чтобы усилить процесс. Я много сотрудничал с другими странами, регионами, а их надо вывозить. Но мы только начали — и тут пандемия.

— Да, вы много где пели. В какой стране вас поразила реакция?

— Таких случаев немало. В 2008 году в Ташкенте 11 июня я пел на Сабантуе. 12 июня — праздновали день России, каждый народ выступал на своем языке. Я вышел, поздравил всех по-татарски, а поскольку я попал в зал «Навои» прямо с трапа самолета, не было ни костюмов, ни фонограмм, один фрак. Спел а капелла «Минутларны ник саныйсың» и «Китмә, сандугач», оркестр дал тональность. И в этот момент огромный зал взорвался аплодисментами. Я особенно в тот момент гордился, что являюсь татарином.

«Понял, что у нас нет музыковедов, пишущих на татарском языке»

— Четыре года назад у вас вышла книга «Әйтәсе сүзләрем бар иде…» («Высказаться хотелось…»). Как на вас повлияла подобная ретроспектива?

— Ну чтобы понять полностью, надо прочитать ее предисловие… Понимаете, раньше мы постоянно работали на концертах с писателями. Фаузия Байрамова, Рашит Ахметзянов, Роберт Ахметзянов, Газинур Морат, Мухаммад Магдиев — все они ездили с нами на гастроли. И на концерте они поднимали национальные проблемы, рассказывали о городах, я пел песни, связанные с этой темой. И мне говорили — пиши, пиши. Сначала я не воспринимал это всерьез. Но потом понял, что у нас нет татарских музыковедов, пишущих на татарском языке.

Вот про Ильгама Шакирова вышло много книг. Но таких, где его творчество освещалось бы с научной точки зрения, нет. Как ему удалось не прогнуться ни под какую власть, он ведь никогда не пел ни про Ленина, ни про Советы, был мало пафосным. Почему он взял именно эту ноту, почему перешел в одной песне с мажора на минор?

Так как не было музыковедов, меня часто звали на передачи о творчестве певцов. Потом просили писать статьи. Вот так и возник этот сборник.

— Почти в каждом интервью есть фрагмент о том, как вы заболели, пережили операцию, а потом два года не пели. Каково это — не петь?

— Не пел, не учился. Это словно ступить на край могилы. Это ужас. Но тут надо верить. Мне помогла моя семья, мой педагог — профессор Зулейха Хисматуллина, фониатор Флора Тагирова. Самое главное — тогда я был молод и не поддавался панике. Старался работать и петь, хотя и прошел все круги ада. Если честно, если тебе суждено жить — судьба в руках Аллаха, он не оставляет.

— Вот и Ильгам абый Шакиров последние годы не пел. Просто выходил на сцену. Вы думаете, что в какой-то момент тоже перестанете петь?

— Шакиров был богом сцены, поэтому пока мог ходить — сцена, зритель требовал его. Да, ему было тяжело, но он выходил на сцену, порой забывал о том, что именно будет петь, стоя за кулисами. Но нам было важно увидеть его в любом состоянии, его участие придавало невероятно высокий статус программе.

Да, когда-нибудь я тоже перестану петь и выходить на сцену… Но надеюсь, что это случится нескоро.