«У Николая II родился наследник и появилось опасение, что он передаст власть сыну в меньшем объеме»

«Николай II дал новому министру карт-бланш, но на самом деле он был просто склонен соглашаться со всеми, с кем говорил»

— Кирилл Андреевич, в наше время периодически можно услышать мнение о том, что революции в нашей стране имели происхождение извне, что они были инспирированы политическими и экономическими соперниками России. Было ли такое влияние извне на события Первой русской революции?

— Сначала должен заметить, что считается, что революция началась в 1905 году, но правильнее было бы начинать рассмотрение ее событий с декабря 1904 года, когда разразился правительственный кризис, приведший к моментальному обветшанию практически всей управленческой системы Российской империи. Кто в этом был виноват? Сама власть, само правительство, действующий режим. И говорить о вмешательстве со стороны внешних сил мы никак не можем: хотя в свет и вышел ряд научных работ, где доказывается, что события в России тех лет представляли интерес для японской разведки (что, в общем, понятно, ибо это время русско-японской войны), и Япония даже поддерживала некие революционные партии, но роль этой внешней поддержки была ничтожно мала. Таким образом, Первая русская революция была автохтонного происхождения.

— Многие знают о «Кровавом воскресенье» 9 января 1905 года, но правительственный кризис, о котором вы говорите, вряд ли кто-то вспомнит. Что же это был за кризис, выросший в революцию?

— Случилось следующее. 15 июля 1904 года был убит министр внутренних дел Вячеслав Плеве, а в августе на его место был назначен Петр Святополк-Мирский. Стоит отметить, что в то время министр внутренних дел России был вторым человеком в стране после государя императора — по объему власти, по влиянию на все политические процессы в стране, а само министерство объединяло в своих руках огромную власть. Новый министр сразу же объявил царю Николаю II, что его курс будет прямо противоположным тому, что осуществлял его предшественник (Плеве проводил жесткую политику в отношении оппозиционных и революционных движений, выступал за усиление власти губернаторов, при нем был подавлен ряд крестьянских восстаний, — прим. ред.), которого, кстати, очень не любили ни при дворе, ни в общественных кругах. Поэтому от Святополка-Мирского ждали радикального разворота в политике.

Николай II дал новому министру карт-бланш на проведение новой политики, но на самом деле император был просто склонен соглашаться со всеми, с кем он говорил. Тут было тоже самое, но Святополк-Мирский не имел опыта общения с императором и поверил императору. Через некоторое время министр будет общаться с представителями прессы и обнадежит их, сказав, что в России начинается эра доверия обществу. Пресса поверила, что политический курс радикально изменится, и в скором времени на страницах российских газет вышли статьи с заголовками типа «Наступила «правительственная весна!», хотя выпадала эта весна на астрономическую осень. Святополк-Мирский продолжал встречаться с людьми, готовил законопроекты и рассчитывал на проведение серьезных реформ и по крестьянскому вопросу, и по статусу Сената, и по старообрядцам, но главным вопросом был политический.

15 июля 1904 года был убит министр внутренних дел Вячеслав Плеве, а в августе на его место был назначен Петр Святополк-Мирский. Стоит отметить, что в то время министр внутренних дел России был вторым человеком в стране после государя императора — по объему власти, по влиянию на все политические процессы в стране, а само министерство объединяло в своих руках огромную власть

Как известно, в 1881 году был убит Александр II, а незадолго до его гибели рассматривался вопрос о так называемой «Конституции Лорис-Меликова» (по имени министра внутренних дел того времени, — прим. ред.) или о реформе Государственного совета — законосовещательного органа. Предлагалось ввести в его состав дополнительных членов — избранных обществом представителей земств и городов. Считалось, что 1 марта 1881 года царь должен был назначить по этому поводу заседание Совета министров, на котором проект должен был быть одобрен, но этого не случилось, а новый император Александр III не настроен был идти на уступки и на проекте Лорис-Меликова был поставлен жирный крест. В 1904 году Святополк-Мирский рассчитывал реанимировать эту идею — сохранить Государственный совет как законосовещательное учреждение и тем самым завершить цикл преобразований, начатых в 60-е годы Александром II, через появление некоего прототипа будущего парламента. Конечно, новый Госсовет не обладал бы большой властью, ведь половина его членов по-прежнему назначались бы царем, но тем не менее это было бы новое учреждение и в стране появилась бы публичная политика.

Но дальше — больше: Святополк-Мирский встречается с представителями земств и городов, те просят у него разрешения созвать в Петербурге Земский съезд, и министр не против — и хотя потом ему пришлось от этого обещания отказаться, но идти на попятную в полной мере уже было нельзя, и Земский съезд состоялся в ноябре.

Но о съезде попозже. С сентября по ноябрь 1904 года в России случилось на самом деле очень многое: у общества и у власти в тот момент сложилось мнение о том, что можно сделать в стране, а что нельзя, то есть в России быстро раздвинулись пределы возможного. В октябре 1904 года выходит статья известного философа Евгения Трубецкого под названием «Война и бюрократия» — как мы знаем, в это время идет русско-японская война, идет она для России неудачно, и Трубецкой легально, в печати, обвиняет в неудачах войны чиновничество, а проще говоря, правительство, и цензура статью пропустила! Еще 6 месяцев назад ничего подобного быть не могло — для цензора выход такой статьи означал бы конец карьеры, а теперь, когда в стране было объявлено о «правительственной весне» и когда многие уже рассчитывали на эру доверия обществу, то возникла надежда — а может, она реально возможна, эта эра, и необходима? Поэтому и прошла статья!

Через какое-то время выходит вторая, четвертая, десятая статьи аналогичного содержания, и они становятся все более радикальными по тону. Общество в лице журналистов, представителей земств и общественных организаций пробует — что можно, а что нельзя, и постепенно раздвигает пределы возможного.

В октябре 1904 года выходит статья известного философа Евгения Трубецкого под названием «Война и бюрократия» — как мы знаем, в это время идет русско-японская война, идет она для России неудачно, и Трубецкой легально, в печати, обвиняет в неудачах войны чиновничество, а проще говоря, правительство, и цензура статью пропустила!

«Банкетная кампания» сигнализировала, что власти очень быстро утрачивают привычные механизмы контроля над ситуацией»

— Но эти невиданные процессы, наверное, были замечены и императором? И если выходят статьи радикального типа, значит, Николай II спокойно к этому относился, раз вы говорите о его карт-бланше на реформы Святополка-Мирского. Или об этом нужно говорить с осторожностью?

— Я бы сказал — с очень большой осторожностью. Вообще, о позиции Николая II в каждом отдельном случае говорить очень трудно. Дело в том, что император был человеком очень закрытым, и то, что царь думал и чувствовал, он даже со своими близкими проговаривал крайне редко. А политический разговор шел в исключительных случаях, и что Николай думал в связи с событиями осени 1904 года, это очень большой вопрос и даже загадка.

Как я уже говорил, император почти всегда соглашался с тем, с кем он общался, и даже люди прямо противоположных взглядов были удовлетворены разговорами с царем — представитель каждый стороны был уверен, что царь был с ними согласен. Такой уверенности добавляло то, что царь был с собеседниками вежлив, деликатен, не допускал резкостей. Но при этом оставался вопрос: «А что же он думает на самом деле?»

Но давайте еще посмотрим, как царь видел свою систему управления страной. Николай II ответственно относился к работе, которая, как он считал, была на него возложена Всевышним — он отводил на нее определенное количество часов. Но он воспринимал свою работу как службу: поработал и дальше мог быть свободным, занимаясь тем, что ему было симпатично, то есть семьей, охотой, чтением. Николай II был человеком частным, он не воспринимал себя как политика и не был им, и поэтому можно предположить, что осенью 1904 года царь и не пытался выстроить какую-то стратегию — что же, мол, будет потом, после того, как мы предпримем те или иные шаги. Через некоторое время, уже в период Первой мировой войны, Николай II так объяснил свою линию: «Я стараюсь не задумываться о том, что происходит, потому что если бы я задумывался, я бы сошел с ума».

Но будем считать, что в целом по состоянию на осень 1904 года Николай II действия Святополка-Мирского одобрял. Как в равной степени одобрял то, что делал до Святополка-Мирского Плеве, а до Плеве министр Сипягин. Мало того, тот же Плеве очень не любил Витте, а Витте не любил Плеве, и оба они имели разную стратегию решения разных вопросов, но царь одобрял решения и того, и другого, поскольку в решении некоторых вопросов они пересекались.

Николай II был человеком частным, он не воспринимал себя как политика и не был им, и поэтому можно предположить, что осенью 1904 года царь и не пытался выстроить какую-то стратегию — что же, мол, будет потом, после того, как мы предпримем те или иные шаги

— Теперь о съезде земства — что там произошло важного для страны?

— Еще до съезда на вокзалах страны собирались маленькие импровизированные митинги с участием и земцев, и земских служащих. Туда приводили оркестры, даже игравшие «Марсельезу», и такой символ революции однозначно подлежал бы репрессии еще 6 месяцев назад, а тут вдруг городовой не знает, что делать в данной ситуации, никаких указаний по этому поводу не было. Земцы съехались в Петербург — конечно, с одной стороны, казалось, что земская среда фрондирующая, оппозиционная, но в значительной мере это были представители крупного землевладения, и это были не просто дворяне, а высшие слои русской аристократии, и в крайнем случае они могли потребовать политической реформы и созыва Земского собора. Но среда, которая их подготовила к этому съезду, и то настроение, которое захватило провинцию, а потом и Петербург, сподвигли земство к решению, которое они сами от себя не ожидали. Они оказались сторонниками конституции! Земцы увидели, что то, что раньше казалось мечтой и фантастикой, теперь очень даже достижимо, поскольку происходила радикализация всех сфер. На перемены надеялись и чиновники, и околоземская среда.

Земский съезд, который собрался на квартире Владимира Набокова, отца известного писателя, принял декларацию с требованием конституции. Полиция, которая, конечно, следила за всем происходящим, ничего не делала, потому что Святополк-Мирский разрешил провести съезд. Далее у общественных кругов ставится задача — сделать так, чтобы эта декларация стала известна по всей России и получила статус общенационального требования, и значимую роль в этом играет такая организация, как «Союз освобождения». Она оформилась в 1903 году, а в 1904-м становится известной и заметной силой. Во главе нее стояли лидеры того же земского движения и представители профессуры, адвокатуры, интеллигенции, и вскоре большинство из них войдут в будущую партию кадетов.

«Союз освобождения» решает, что для популяризации идеи конституции нужно провести так называемую «банкетную кампанию». Дело в том, что в 1904 году праздновалось 40-летие принятия Судебных уставов, и по этому важному поводу можно было проводить банкеты. В банкетах главное — это тост, и «Союз освобождения» решает, что эти тосты должны быть о необходимости политической реформы, а кроме того, их можно будет опубликовать в печати. «Банкетная кампания» прошла по всем губернским городам России, а в некоторых случаях банкет был вообще многолюдным, как в Москве с тысячами людей, и каждый выступавший намекал на возможность конституции. Конечно, публично говорить о конституции пока было не принято, поэтому в тостах о ней намекали. Говорили «Костина жена», отсылая к событиям 1825 года, когда многие люди при дворе царя считали, что конституция — это жена Константина, брата умершего царя, говорили «Надо увенчать здание!», «Надо построить купол!». Таковое требование конституции будет звучать с ноября 1904 года до февраля 1905-го, пока будет идти «банкетная кампания».

— И с требованием конституции земство, как полагаю, перешло некую «красную линию» в восприятии Николая II?

— Совершенно верно, «банкетная кампания» была сигналом к тому, что власти очень быстро утрачивали привычные механизмы контроля над ситуацией. Святополк-Мирский тем не менее рассчитывал, что его программа политической реформы будет принята, и для этого его окружение подготовило проект, который вскоре станет царским указом от 12 декабря 1904 года. Но перед тем, как стать указом, проект должен был пройти ряд обсуждений, и в ходе их большинство представителей высшей бюрократии высказывается хоть и с поправками, но в целом за принятие решения о новом Госсовете с участием земских кругов. Однако Николая II подобная инициатива внутренне не устраивает. Почему? Да, как я говорил, летом царь дал Святополку-Мирскому карт-бланш на реформы, но он не ожидал, что тот пойдет до конца и не рассчитывал на политические преобразования, на преобразования в области государственного строя.

«Банкетная кампания» прошла по всем губернским городам России, а в некоторых случаях банкет был вообще многолюдным, как в Москве с тысячами людей, и каждый выступавший намекал на возможность конституции. Конечно, публично говорить о конституции пока было не принято, поэтому в тостах о ней намекали

«Министр внутренних дел должен был быть ключевой фигурой при принятии решения по шествию 9 января. Но министра фактически не было»

— Почему царь не решился на политическую реформу, на появление протопарламента в 1904 году?

— Понимаете, царь был готов пойти на многие хорошие вещи — на ту же реформу Сената, на отмену в скором будущем выкупных платежей для крестьян. Но к политической реформе он не был готов. У Николая II было такое внутреннее ощущение: отец передал мне власть, управление людьми, которое является моей семейной миссией, моим призванием и долгом перед страной и Богом, и странно будет, если я от этой миссии буду отказываться. К тому же у царя недавно родился наследник — Алексей, и у него возникло ощущение, что он передаст власть сыну в меньшем объеме, чем ему, Николаю, передал отец. И у Николая мог возникнуть вопрос — а имеет ли он на это моральное право?

Конечно, в чем-то мы можем и не угадывать ход внутренних мыслей царя, но мы знаем, что подобный ход мыслей был у супруги Николая II Александры Федоровны, что мы увидим впоследствии в ее переписке с мужем. Она по поводу власти царя много размышляла и очень сильно переживала, и могла повлиять на Николая. Были у царя и дяди — великие князья: это были разные люди, но для обсуждения реформы Святополка-Мирского Николай позвал лишь одного из них — великого князя Сергея Александровича, хотя он прекрасно знал, каких взглядов тот придерживается, а кроме того, позвал и председателя Комитета министров Сергея Витте.

Витте был человек талантливый, но он был настоящий царедворец и думал прежде всего о том, что желает в данной ситуации услышать царь. А царь хотел услышать, что государственная реформа в данном случае неприемлема. Это ему сказал Сергей Александрович и подтвердил Витте, а кроме того, Витте предложил этот пункт о политической реформе вычеркнуть. Николай II послушался Витте и получилось, что из будущего указа 12 декабря 1904 года главный для Святополка-Мирского пункт будет исключен, что выхолащивает реформы. А ведь речь шла об очень скромном пункте!

Разочарование охватило высшие сферы, ведь об обсуждении реформы знали довольно влиятельные люди страны — и высшая бюрократия, и аристократия, и земские круги, и даже члены императорской фамилии. Очень сильно этим указом была разочарована сестра императора Ксения, которая была убеждена, что подобную реформу проводить надо.

Витте был человек талантливый, но он был настоящий царедворец и думал прежде всего о том, что желает в данной ситуации услышать царь. А царь хотел услышать, что государственная реформа в данном случае неприемлема

— Есть ли связь между отказом Николая II в политической реформе и шествием рабочих к Зимнему дворцу 9 января 1905 года?

— Есть, и она прямая. Когда царь отверг предложение Святополка-Мирского о политической реформе, министр пошел к нему на прием и попросил отставки, потому что было понятно, что его курс не прошел. Решение министра было честным, и Николай II не возражал, потому что в Святополке-Мирском он порядком разочаровался, но принять отставку тут же, на месте, было для него неприемлемо. Это означало, что какой-то министр позволил себе не принять царское решение, а это в самодержавной стране было невозможно, что царь и объяснил министру. Николай II сказал, что отставка произойдет, но не сейчас, а спустя некоторое время. И получалось, что с середины декабря 1904 года до конца января 1905 года министра внутренних дел в стране не было. То есть формально-то такой человек был, но человека, который нес всю полноту ответственности за правопорядок в стране, который мог принимать оперативные решения и знать, что он за них отвечает, уже не было. И понятно было, что именно министр внутренних дел должен был быть ключевой фигурой при принятии решений по грядущему шествию 9 января 1905 года, но его фактически не было.

Кроме того, вовсю шла «банкетная кампания». В ней принимали участие представители «цензовой» интеллигенции — крупные адвокаты, известные журналисты, профессура, врачи с богатой практикой, но, помимо этих людей, принимали участие и люди победнее — земские врачи, учителя, агрономы, которые работали преимущественно в деревне. И были еще и другие слои, которые видели, что перед их глазами разворачивается общественное движение, которое многого требует — это были рабочие, и их тоже захватывает это движение. То есть к 1905 году происходит мощная демократизация общественного движения, и, конечно же, она затрагивает и «гапоновские» организации рабочих в Петербурге.

«Не нужно думать, что Гапон был пешкой в руках полиции или революционных сил»

— Считалось, что на рабочих, которые пошли к царю с требованиями улучшения материального положения и условий труда, влияли в немалой степени и революционные партии, а не только земцы с их «банкетами». Это так?

— Влияли, а вернее, пытались влиять и участвовали в их собраниях и социал-демократы, и эсеры, и «Союз освобождения». Но влияние партий на рабочих преувеличивать не стоит. Почему? Гапоновские организации были созданы при активном участии министерства внутренних дел. Это был некий элемент государственного социализма, когда государство поддерживает рабочих, помогает им в отношениях с работодателями и само отстаивает их интересы и нужды, и при Плеве эта доктрина с успехом продвигалась. И совсем не случайно, что во главе рабочих Петербурга оказывается не кто иной, как священник — человек, которого было принято слушать. Но Георгий Гапон был не просто священник, а человек с определенными взглядами, интересами и амбициями. Не нужно думать, что он был пешкой в руках полиции либо революционных сил: это неправда. У Гапона был в чем-то патриархальный взгляд на происходящее, но многие его мысли были направлены и на социальную защиту трудящихся.

Но вернемся к общественному движению. Тут важно заметить, что в нем активизируются не только рабочие массы, но заметной становится и перемена позиций у их работодателей. Вот в чем была суть конфликта, из-за которого случилась манифестация 9 января 1905 года? Четырех рабочих уволили с Путиловского завода — казалось бы, ну что за беда? Гапон просит вернуть их на производство, и администрация завода соглашается вновь принять — но только троих из четырех уволенных. И вся дискуссия разрастается из-за одного рабочего, которого отказались вернуть.

Если предположить, что все это случилось бы раньше, условно говоря, весной 1904 года, то можно не сомневаться, что одного отдельно взятого рабочего Путиловский завод вернул бы к себе, но не из-за того, что тот был так дорог администрации, а из-за того, что это просьба Гапона, за которым стоят министерство внутренних дел и грозный Плеве. Кто ж будет возражать таким покровителям, которых боятся? А теперь у администрации завода сложилось ощущение, что в стране многое позволено, чего не было ранее. Под влиянием общественной активности, помимо земцев и рабочих, оказались и предприниматели, которые тоже решили показать свою собственную точку зрения и сказали Гапону: «То, что вы просите, мы делать не будем, потому что у нас есть своя точка зрения».

Георгий Гапон был не просто священник, а человек с определенными взглядами, интересами и амбициями. Не нужно думать, что он был пешкой в руках полиции либо революционных сил: это неправда. У Гапона был в чем-то патриархальный взгляд на происходящее, но многие его мысли были направлены и на социальную защиту трудящихся

— Отказ взорвал Гапона?

— Не столько Гапона, сколько рабочих. Понимаете, Гапон вел переговоры с администрацией Путиловского завода по телефону из кабинета петербургского градоначальника Ивана Фуллона, и к тому же он пришел туда не один, а с рабочей делегацией. Если бы Гапон был без рабочих, он, возможно, и договорился бы с администрацией завода, но рабочие, стоявшие с ним рядом, желали максимума — выполнения уже всех своих требований. Гапон находился под их давлением и не хотел выглядеть в их лице недостойно. И в силу этого занял максимально жесткую позицию из всех возможных: идти с требованиями к царю.

— Как мы знаем, манифестация закончилась трагедией. Почему все произошло так плачевно?

— Мы с вами говорили об общественном возбуждении, о завышенных ожиданиях от политической реформы, но самое важно тут было другое. 9 января 1905 года власть продемонстрировала свою инфантильность, причем предельную инфантильность. Не жестокость, не беспощадность, а просто неумение принимать решение и отсутствие стратегического мышления. Конкретно говоря, во власти не представляли, что за чем последует и какова будет логика развития обстоятельств. Отчасти это объясняется тем, что на тот момент, повторюсь, физически не было той фигуры, которая могла бы управлять страной в тех обстоятельствах — Святополк-Мирский от дел отстранился, а Фуллон был некомпетентен принимать какие-то решения.

И получилось, что ответственность за безопасность в Петербурге лежала не на министре внутренних дел, которого, по сути, не было, а на плечах великого князя Владимира Александровича. Это был один из самых симпатичных представителей дома Романовых: он был неглупый, разбирался в искусствах, занимался благотворительностью, но вот решение о применении стрельбы против демонстрантов принял он. Не император Николай II, а именно Владимир Александрович. Система исключала, чтобы решение о том, где какие войска поставить и что им предпринимать, принимал царь, ну а кроме того, Владимир Александрович возглавлял Санкт-Петербургский военный округ. Великий князь, а также его помощник Васильчиков рассуждали просто — будут манифестации, которая пойдут к центру города, значит, нужно выставить войска, а что сделают манифестанты, увидев вооруженных солдат? Разойдутся, а значит, силу применять не придется. Но почему-то ни одному из этих двоих не пришло в голову, что манифестанты могут идти вперед, несмотря на холостые выстрелы.

Мы, кстати, до сих пор не знаем, сколько людей погибло 9 января 1905 года. Революционная печать, понятное дело, преувеличивала количество жертв, но сейчас принято считать, что и правительственная печать их завышала. Ученые пишут, что тогда дважды подсчитывали одних и тех же людей в силу несовершенства учета погибших. Кровопролитие тем не менее имело серьезный моральный эффект.

Конечно, беря за начало революции 9 января, мы идем за схемой, принятой в советских учебниках, и она кажется нам в целом очевидной. Но если мы посмотрим, как на эти события в январе — феврале 1905 года реагируют печать Петербурга и представители либеральной общественности, мы увидим, что значительная часть тех, кто осмыслял происходящее, революции не диагностировали. Они не чувствовали, что происходит революция!

И более того, в октябре 1905 года Витте рассуждает перед императором, что надо сделать, чтобы выйти из кризисной ситуации, и говорит так: «Сейчас происходит революция идей, и если мы не предпримем каких-то существенных мер, то начнется настоящая революция». То есть получается, что Витте, который обладал информацией и был человеком неглупым, революции в России не признавал. Хотя уже был пик революции, как писали в советских учебниках. Я не хочу сказать, что революции не было — просто современники тех лет постепенно вживались в обстоятельства, которые мы привыкли называть революционными. Революция была, но она входила в жизнь России и осознавалась не сразу.

Продолжение следует