«Дневники Ольги Берггольц — ее главное высказывание о том, что происходит с человеком в советском аду»
Писатель Наталья Громова о жизни и смерти «блокадной мадонны»
Книга «Смерти не было и нет» — первая полная и глубокая биография известной советской писательницы и поэтессы Ольги Берггольц. Она основана на откровенных и подробных дневниках, которые Берггольц вела всю свою жизнь. Эти дневники после ее смерти в 70-е годы советская власть запретила печатать и показывать, они хранились в закрытых архивах, поскольку «позорили честь и образ советского поэта». Автор книги-биографии писатель Наталья Громова рассказала «Реальному времени» об удивительной судьбе «блокадной мадонны».
«В дневниках она уговаривает себя, что советская власть на самом деле прекрасная и человечная»
— Как вы пришли к тому, чтобы написать книгу об Ольге Берггольц?
— У меня был опыт работы с архивами, письмами и дневниками людей именно того периода. В 2006 году я близко общалась с Либединскими, родственниками Ольги. Галина Либединская попросила меня, чтобы я посмотрела дневники Берггольц и сказала, можно ли их печатать. Потому что по уровню оголенности — и душевной, и телесной — они казались слишком откровенными. Я немного знала о Берггольц, читала стихи, она для меня была человеком далеким, принадлежавшим Ленинграду. Но когда я рассказала об этом предложении Марии Иосифовне Белкиной, современнице Берггольц и автору книги о Марине Цветаевой «Скрещение судеб», она стала убеждать меня, что это человек особого масштаба, что ее дневники надо обязательно читать. И я стала смотреть эти дневники исключительно как эксперт. Они меня ошеломили.
И родственница Берггольц, человек широкой души, все время мне говорила, что я должна написать книгу о Берггольц, она выбрала меня ее биографом. Эта книга стала возможна, потому что дома у нее хранился архив сестры Ольги — Марии Федоровны, обрывки записей, которых нет в общем архиве.
Это формальный момент. Что касается моего собственного внутреннего движения, то история Берггольц вписывалась в ту тему, которая всегда меня волновала, — становление, разлом и гибель советского поэта или писателя, который проходит через испытание эпохой, искушение мечтами и иллюзиями, а потом рушится вместе с этой эпохой. Это одна из моих магистральных тем, сейчас я как раз делала выставку про литературные войны 20—30-х годов, про процессы, которые тогда сломали и уничтожили многих поэтов и писателей. Поэтому история Берггольц была мне очень близка. Хотя моя редактор говорила мне иногда: «Вы все время находитесь с ней в полемике».
— А в чем эта полемика?
— Я все время видела в ее дневниках, как она себя уговаривает, что советская власть на самом деле прекрасная и человечная. Есть авторы, которые идут с героем за руку. Я не могла, я была в стороне. Я просто показывала сюжеты, которые ее постоянно подводят к черте между жизнью и смертью. Она была в тюрьме, у нее арестовали множество друзей, она не могла не видеть на стройках коммунизма гибель людей. Ее все время крутит и ломает, но она опять себя уговаривает, хотя все уже очевидно. И наконец, ее арестовывают и беременную бросают в тюрьму. Есть люди, которые избежали такого ужасного несчастья. Например, поэт Маргарита Алигер, чья судьба очень похожа на судьбу Ольги Берггольц, хотя ее стихи мне кажутся мельче, она не испытала тюрьмы, не прошла через блокаду, и ей не открылось то знание, которое открылось Ольге.
— Что это за знание, которое открылось Берггольц? И как происходил процесс прозрения?
— Ее сознание менялось с самого детства. Она девочка, рожденная на Невской заставе, но не в рабочей семье. Ее дед был управляющим имуществом мануфактурной фабрики Паля. Мать была из семьи трактирщика. Девочка растет истово религиозной, пишет стихи, сострадает слабой здоровьем матери, у которой была фамилия Грустилина, очень к ней подходящая, — именно такой образ у нее и был, что потом Ольгу стало ужасно раздражать. Отец был доктор, веселый, не думающий о завтрашнем дне. Брак родителей закончился разводом.
У Ольги была сестра на два года младше, человек очень близкий. В детстве они вместе оказались в Угличе, жили в келье монастыря. Но судьбы у них складываются по-разному. Ольга с детства была человеком глобальных идей: если молится за мать, то истово, пишет стихи к Богородице. А ее сестра Муся, Маша, больше приспособлена к реальной жизни, общественное благо волнует ее в последнюю очередь, для нее главное — семейное домашнее счастье. Хотя та же истовость в Мусе проявится позднее, когда она будет свою сестру защищать и спасать.
Потом сестры вернулись из Углича на Невскую заставу, идут в школу, вокруг НЭП, Гражданская война позади. В 14 лет Берггольц пишет стихотворение на смерть Ленина и несет его в стенгазету, и сама говорит себе, что меняет веру в Христа на веру в Ленина вполне сознательно. Ее юношеский поэтический язык, который раньше был молитвенно-экзальтированным, теперь будет таким по отношению к советской власти. Этот же переход происходит во всей стране, просто Ольга выражает его более рьяно.
При этом в ней есть бешеная женская энергия. Рано начинаются романы, влюбленности. Когда она в 16 лет попадает в поэтическое объединение «Смена», вокруг нее вьются кавалеры. И вскоре в ее жизни появился Корнилов, приехавший из-под Нижнего Новгорода. Он ее старше. Он знает про себя, что он поэт, и хороший поэт. Несмотря на свою удаль и хаотичность, понимает про себя, что он настоящий поэт. А Ольга еще про себя мало что знает: она пишет и про комсомол, и про любовь — заметки и стихи. У них начинается сложный роман, но ей нет еще 18 лет, и ее мать панически боится, что Корнилов ее бросит. Они женятся. Брак — ранний, тяжелый. Он продлился всего 1,5 года. Корнилов пьет, гуляет, пишет стихи, часто исчезает, а она остается одна — с ребенком на руках. Ее жизнь совсем не такая, о какой она мечтала. И она становится инициатором развода.
И тут Ольга встречает своего принца — это Николай Молчанов, комсомолец, который говорит, что женится только тогда, когда будет построен коммунизм. Он высокий, красивый, очень честный; она его находит на филфаке ЛГУ. И они вместе едут в Казахстан в газету «Советская степь» в момент, когда там идет самый страшный период коллективизации, сопровождаемый голодом. А им надо писать про красоту, как там все хорошо, как растет и строится коммунизм. И тут-то в ней начинается внутреннее дребезжание. Она очень скоро оттуда убежит, несмотря на весь энтузиазм. Аргумент такой, что у нее дочь, что ей нужно ее растить, хотя до этого с этим прекрасно справлялась ее мать. Но на самом деле она просто не выдержала такой жизни. Потому что одно дело — писать стихи, а другое — спать на столе в какой-то редакции и видеть из окон то, что тебе не хочется видеть.
В то же время Молчанова отправляют в армию, там на учениях рядом с ним взрывается граната, и он становится эпилептиком. Эта болезнь обострится у него на фоне блокадного голода и приведет его к скорой гибели.
«Из тюрьмы она вышла с ощущением того, что в стране произошло что-то чудовищное»
— Как на ее судьбу повлияло знакомство с Горьким, участие в издательстве «Детская литература»?
— Ей 21 год, у нее дочка, прекрасный муж. Но искушения следуют одно за другим. Маршак ведет ее к Горькому, организуется издательство «Детская литература». Там за ней начинает ухаживать на тот момент лидер РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей), очень известный в то время деятель Леопольд Авербах, который везде сопровождает Горького. Горький от нее в восторге, она поет ему частушки, ей предлагают заниматься организацией детской литературы, писать то и другое. У нее от всего этого кружится голова. Тогда советский социальный лифт был мгновенным. Человек мог моментально подняться вверх, если был готов служить власти.
У Горького и Авербаха была идея создания истории фабрик и заводов. Каждый писатель должен был быть прикреплен к какому-то заводу и писать историю этого завода (хотя никто ее так и не дописал). И Ольгу посылают на завод «Электросила». Это был следующий поворот ее жизни.
Когда вернулся Молчанов, они жили в доме, построенном на деньги писателей и инженеров. Дом-утопия, в котором можно было только спать. Где все остальное было общее — ванна, туалет, столовая, прачечная. Этот дом известен и теперь под названием — «Слеза социализма».
— А дальше смерть дочерей…
— Да, сначала умирает маленькая Майя, которая родилась у них с Молчановым. Потом ужасная смерть Ирины Корниловой, старшей, от осложнения после ангины. Ольга была человеком идеи, а тут в ее жизни начинается столько физиологии; бесконечные больницы, она неоднократно пыталась забеременеть, но не получается, и это длится лет 20. В 1936 году она ответственный секретарь газеты «Литературный Ленинград», это большая должность, и она бьет всех так называемых «контрреволюционеров», оступившихся и т. д. — направо и налево. И в этот момент судьба замыкает вокруг нее круг. Арест Корнилова. Арестовывают и расстреливают ее близких товарищей — членов РАППа, потому что тот же Авербах был родственником наркома НКВД Генриха Ягоды, а теперь Сталин менял и чистил большевистскую верхушку. В редакции сажают всех. Но в дневниках она пишет, что их, наверное, посадили правильно, что они действительно сделали что-то плохое; она не хочет принимать реальность.
Ее муж, Молчанов, был загадочным персонажем. О нем писали друзья, что с его смертью в их мире, наверное, уже нет добра. Он был человеком настолько порядочным и честным, что Ольга всегда знала: если она в стихах сфальшивит, он всегда ей скажет об этом. Он любил ее и верил в нее, но никогда не прощал ей лжи и двусмысленности. Молчанов говорил ей в это время: «С тобой может случиться то же, что с твоими друзьями, в стране происходит нечто ужасное». И она пишет в дневнике о муже, которому всецело верит, что ей невозможно будет жить с ним дальше, если он не доверяет советской власти.
С 1937 года ее начинают вызывать на допросы. У нее были близкие, романтические отношения с Авербахом, и на заводе «Электросила» старики-большевики на открытом собрании обсуждали, сколько раз она с ним встречалась, что они делали в постели. Она, будучи беременной, вынуждена была все это выслушивать и оправдываться. Унижение, через которое она проходит, запредельно. Ее изгоняют из партии, из Союза писателей, выгоняют с работы, она теряет в очередной раз ребенка. И в конце 1938 года ее забирают.
— Из-за чего?
— Были неправильные предположения, что из-за Корнилова или Авербаха. Но это неправда. Ее посадили по делу кировских писателей, с одним из которых она была в Казахстане, и тогда написала роман «Журналисты», где вывела себя, Молчанова и своего друга. Эту книгу тоже рассматривал ее следователь. Кроме того, ее определили в контрреволюционную группу, которой инкриминировали то, что они хотели на Дворцовой площади устроить теракт, выкатить танк и выстрелить в Жданова прямо на параде. Если бы ее расстреляли, да еще на тот момент беременную, она бы так и осталась в истории литературы комсомольским поэтом.
Но все пошло по другому сценарию. С одной стороны, вмешалась ее сестра Мария. Она была замужем за писателем, бывшим рапповцем Юрием Либединским, который и сам был изгнан из партии, сидел в Москве и дрожал, потому что мог пойти за всеми своими товарищами. И Муся поехала в Ленинград и добилась приема у главы Большого дома Гоглидзе. Это было безумие. Это и сейчас было бы безумием, но тогда, если человек попадал в эти кабинеты с любым вопросом, его могли тут же замести как сообщника. Она поехала и стала объяснять ему, что арест Ольги Берггольц не нравится любимому писателю Сталина, Александру Фадееву. Она это все придумала, потому что Фадеев тоже старался не высовываться. В любое другое время этого разговора не было бы. С другой стороны, тогда и сам Гоглидзе висел на волоске, потому что Ежова меняли на Берию, это была короткая «оттепель» конца 1938 года. Будь Ольга арестована на несколько месяцев раньше, ее бы точно расстреляли. Но тут все сошлось, и дело рассыпалось, почти все отказались от своих показаний: кого отправили в сумасшедший дом, кого в ссылку, а ее выпустили через 8,5 месяца.
Она вышла абсолютно другая. С ощущением того, что погиб ее близкий человек Корнилов. Что в стране произошло что-то чудовищное. Молчанов тогда был еще в комсомоле, и когда его вызвали и попросили отречься от жены, положил комсомольский билет на стол со словами «отрекаться от жены недостойно мужчины».
Над ним тяготело очень многое, но он как-то вышел живым.
Она пишет знаменитое стихотворение, которое дошло до нас только в «оттепель»: «Нет, не из книжек наших скудных, // Подобья нищенской сумы, // Узнаете о том, как трудно, // Как невозможно жили мы». Она обращается к будущим поколениям, которые должны понять, в каком аду они жили. Она пишет целый цикл стихотворений, посвященных Корнилову. Происходит мощнейший поворот к тому, чтобы стать зрячей.
Во второй части «Дневных звезд», которая не была опубликована при ее жизни, она пишет, что тюрьма стала истоком победы над фашизмом, о том, что именно в тюрьме они поняли, насколько чудовищно унижение человека.
Все, что с ней происходило после тюрьмы, — это глубочайшая депрессия. Это видно и по ее дневникам, и по книгам. Человек был потерян. Она не могла родить ребенка: все ее выкидыши происходили ровно на том сроке, когда ей выбили ребенка в тюрьме. Поэтому война не только ей, большинству людей (и об этом писали Пастернак, Ахматова) помогла выйти из кризиса, в котором пребывали все. Исчезло столько друзей, близких людей, как жить дальше с этим? Но жить было надо. И начавшаяся война разрешает этот конфликт. Для Цветаевой Вторая мировая война была цивилизационной катастрофой. Для Берггольц война стала спасением от внутренней лжи, в которую они все попали. Они надеялись, что во время войны выпустят из тюрем людей, что внутренняя вражда ослабнет перед внешним врагом.
Во время войны Ольга работает в ленинградском радиокомитете. Сначала она, как все, пишет: «Мы предчувствовали полыханье этого трагического дня. Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье. Родина! Возьми их у меня!» Но реальность к ней строга. Долго устоять в ситуации обольщения Ольге никогда не удается. Начинается ужас блокады. Она подробно описывает, в каком виде находится великий поэт Ахматова, город, брошенный на произвол судьбы, пишет, что начальники хотят, чтобы они сочиняли какие-то фальшивые вирши. В ее блокадном дневнике заметно раздвоение: вот она идет на радио, читает, говорит, а потом дома пишет то, что происходит на самом деле.
«Она первая объявила блокадников, которые переживают кошмар и не сдаются, героями»
— И когда происходит рождение «блокадной мадонны»?
— Не в первый и даже не третий месяц войны. После того как погибает от голода и эпилепсии в ужасной психиатрической больнице Николай Молчанов. В первые месяцы войны у Ольги начинается роман с филологом Георгием Макогоненко, который был для нее возможностью выжить и сохранить себя. Но этот же роман ее губил, точил и мучил всю оставшуюся жизнь, потому что она считала, что предала мужа, человека, любящего ее безмерно. Молчанов до последнего своего часа, пока не впал в тяжелое безумие, беспокоился о ней, говорил с Макогоненко, чтобы тот увез Ольгу и спас. Она была окружена любовью и сама умела так любить, что это помогало ей выжить в немыслимых обстоятельствах. Безумная сила была в этой хрупкой женщине.
И когда умирает Молчанов, она не могла даже дойти до больницы и похоронить его. В городе страшные морозы. У нее нет сил. И в ней что-то ломается. Она пишет, что мечтает только о встрече с близкими, с отцом, сестрой. И все-таки она совершает фантастический поступок. На опухших ногах через весь город идет к отцу, который работает врачом в фабричной больнице. Это описано в книге «Дневные звезды». Путь этот занимает весь день, она идет до вечера, это целая жизнь. Она, наконец, доходит, отец ее не узнает, потому что Ольга замотана в разные тряпки, и только когда она говорит: «Коля умер», он целует ей руку и понимает, кто перед ним стоит. Как писатель и поэт, Ольга знала, что такое высокая античная трагедия. И что их жизнь похожа на неантичную трагедию.
Потом Ольгу вывозит в Москву на самолете сестра Муся. У Ольги безумная мысль: она опухла, и ей кажется, что в ней ребенок от Молчанова. Но на самом деле это просто последствия голода, беременности нет. И Ольга больше не хочет возвращаться в Ленинград, она служила ему, а он забрал у нее все самое дорогое. В Ленинграде смертное время, улицы уже полны мертвыми. А в Москве тоже военный мир, голодная жизнь, но это нельзя сравнить: там на улицах горит электричество, продается еда, есть теплая ванная. Это для нее шок. И второй шок — о блокаде в Москве говорят шепотом. Она пытается читать и печатать стихи о блокаде. Но когда приходит к Поликарпову, чиновнику от литературы, тот говорит: «Товарищ Жданов сказал, что в Ленинграде все нормально». Макогоненко пишет ей из Ленинграда, что она должна вернуться и писать. И она возвращается с пониманием, как сама пишет в поэме «Февральская тетрадь», что «я тоже — ленинградская вдова». И в ней меняется все. Она теперь определяет себя человеком, на котором лежит задача личной защиты этого города. Она сама на себя берет эту роль.
Когда в истории люди решаются на подобное, то так и возникают герои своего времени. Так в свое время Эренбург начал антифашистскую пропаганду в первые же годы войны, так в свое время Пастернак и Ахматова писали «Доктора Живаго» и «Поэму без героя» не по заказу, а по внутреннему требованию. Эти люди взяли на себя некий особенный жизненный выбор, и это делает их историческими личностями или героями.
И что делает Берггольц? Хотя она все равно пишет советские стихи, выступает с ними по радио, но почему-то ее принимают абсолютно по-иному. Потому что она начинает говорить с ленинградцами, с блокадным городом — один на один. Не от лица партии, государства, а от себя — Ольги Берггольц — лично. Она сделала простого ленинградца героем. До этого героев утверждали партия и правительство, героями были летчики, танкисты. А простой человек, который выживает в мертвом городе, не мог быть героем. Но Ольга объявила всех блокадников, которые переживают кошмар и не сдаются, героями. Можно даже сказать, мучениками. Она повысила их нравственный статус, внутреннюю самооценку, она сказала о памятниках, которые будут им поставлены. Ей никто этого не заказывал. Она сама прокладывает дорогу к сердцу людей, ведет с ними разговоры на равных, она одна из них, потерявшая своего близкого человека, и это сделало ее и голосом, и лицом этого города.
— А что было после войны?
— Когда испытания войной закончились, все встречали победу с ощущением, что мы принесли слишком много жертв, чтобы жить так, как прежде — до войны. Но ответом на эти иллюзии интеллигенции станет постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» 1946 года, гонения Ахматовой, Зощенко и многих других. Им будет сказано: «Вы свое дело сделали, и если хотите жить, сидите тихо». И Берггольц тогда четко себе формулирует, что никогда больше не будет участвовать в травле собратьев-писателей. Она могла сидеть на собраниях, но поносить кого бы то ни было — уже не будет, никогда.
Она проходит еще через один ад. Начинается «Ленинградское дело». Посадили и расстреляли всю властную верхушку блокадного Ленинграда. Был уничтожен музей блокады, огромный, потрясающий, созданный самими жителями города, это был целый квартал. Директора арестовали, сожгли огромное количество фотографий из этого музея. И Ольга прекрасно понимала, что по ней тоже ударят.
«Пьет, потому что не может смириться со всем, что происходит»
— И как по ней ударили?
— Из библиотеки была изъята ее книга. Когда ее друзья из публичной библиотеки передали ей, что началось изъятие ее радиокниги о блокаде «Говорит Ленинград», она понимает, что это начало конца. Вместе с Макогоненко они садятся в машину и едут в Комарово, и она пишет в дневнике знаменитые слова, что ей казалось, луна бежала за ними, как гэпэушник. И главное, что она пытается спасти, — это дневники. Она просит Макогоненко несколько тетрадей прибить к обратной стороне дачной скамейки. Поэтому в архиве хранятся тетради, пробитые гвоздями.
Но ее не трогают. Все-таки ее арест был бы, видимо, слишком сильным ударом по городу. Ее оставили в покое. В 1951 году она даже получит Сталинскую премию за поэму «Первороссийск». Затем поедет на строительство Волго-Донского канала и опишет в дневниках это место как одну из самых страшных каторг. Она пишет, что единственное, что примиряет ее с тем, что она видела, — что она такая же каторжанка, как эти люди, которые сейчас выполняют безумную норму, чтобы их отпустили, но их никто не отпустит.
С 1951 года она все время попадает в больницы с алкоголизмом. Она пьет, потому что не может смириться со всем, что происходит. Она не находит места в этом мире. Сестра говорит ей однажды: «Я же не могу для тебя отменить советскую власть». И Ольга отвечает: «Только это и можно сделать, чтобы спасти меня». Спасти от двуличия, от двоедушия. Рушится ее личная жизнь: Макогоненко ей изменяет, он говорит, что она много пьет, а он человек благополучный, преподает в университете, у него много поклонниц, и хотя он и по-своему совестливый, но он хочет жить комфортно. А рядом с ним — Ольга Берггольц, которая не может жить комфортно по определению, по своей природе, потому что она пропускает всю несправедливость через себя.
В трезвом виде она еще может что-то писать. В пьяном — просто неадекватна. Когда Сталин умирает, она сначала рыдает на траурном митинге, а потом через несколько месяцев ненавидит себя за это и пишет: «О, не твои ли трубы рыдали // четыре ночи, четыре дня // пятого марта в Колонном зале // над прахом, при жизни кромсавшим меня».
И этот разрыв надвое был свойственен и Твардовскому, и Светлову, которые были ей близки и которых она нежно любила. Это люди одного поколения, одного года рождения, чувствовали они похоже. Они ощущали, что отданы своему времени на заклание, что не могут себя отделить от первых строителей коммунизма, от искренности первых комсомольских строек. Не могут от этого отречься, как Виктор Некрасов или Александр Солженицын, те смогли разорвать советскую пуповину, освободились, смогли писать и жить дальше. Но такие, как Ольга Берггольц, были как будто заколдованы, присоединены к этой пуповине навсегда. Видя и все понимая, они ничего не могли с собой поделать. Эту трагедию в Ольге видели Ахматова и Пастернак. Они понимали, что это человек большого дара, но он идет не за даром, а за идеей. Ты можешь идти за словом и за своим талантом, и он тебя спасет.
В 1956 году Ольга совершает замечательный поступок. Она выходит на писательское собрание с предложением срочно отменить постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». Она говорит: «Прошел ХХ съезд, это постановление позорно». Но это постановление отменили только в 1989 году. А Ольгу стали ругать за ее предложение. Хрущев боится, ведь польские и венгерские события того времени начинались с выступлений интеллигенции: сейчас интеллигенция просит отменить постановление, а завтра, может быть, попросит отменить социализм? И Берггольц начинают снова травить, ей грозят, что исключат из партии. Она этого боится, она кается, потому что быть исключенной из партии для нее было драмой.
У нее уже вышли «Дневные звезды». Она создает поэтический сборник «Узел», который посвящен арестам и репрессиям. Но есть ощущение, что она проживает «оттепель» через некую пелену, не присутствуя в ней. Она то появляется, то исчезает и уходит в свое параллельное существование. Это время не ее. Хотя ей всего 40—50 лет, она уже прожила свою главную жизнь.
Макогоненко ушел из ее жизни, она одна, ее жутко боятся обком и партком, потому что она может прийти на любое собрание и концерт в пьяном виде и говорить в глаза все, что думает, — она ленинградская юродивая, как святая Ксения Петербургская. В 70-е годы умирают многие ее близкие друзья — Твардовский, Ахматова, Светлов. Сама она уходит в 1975-м.
Что для нее стало главной целью после войны? Она считала, что судьба и история выбрали ее хранителем памяти. Что она осталась голосом, языком тех людей, которые ушли, которые были истерзаны и выброшены этой эпохой. Она думала, что напишет про это главную книгу. Но она так и осталась ненаписанной, эта вторая часть «Дневных звезд». Но ее дневник превратился в эту главную книгу. Потому что по своей откровенности, правдивости он и есть ее главное высказывание о времени, о себе, о том, что происходит с человеком в том советском аду, в который он попал.
И конец ее трагичен вдвойне. Все знали, что она хотела быть похоронена на Пискаревском кладбище, где, возможно, лежит и Николай Молчанов, где есть ее знаменитые слова: «Никто не забыт, ничто не забыто». Но власть панически боится, что ее похороны превратятся в митинг, собрание, акцию, поэтому о ее смерти сообщают очень поздно, тихо устраивают прощание в Доме литераторов и относят ее на Волково кладбище.
— А что было с памятью о ней после ее смерти?
— Несмотря на то, что власть так часто прикрывалась именем Берггольц, но знала, что это чужой и непредсказуемый человек. Даже после своей смерти она была непредсказуема. Именно поэтому ее дневники были очень быстро закрыты и вывезены из дома. Была борьба ее сестры, которая считала, что теперь цель ее жизни — спасение сестры. В конце жизни Ольга уже не могла из-за этого с ней общаться, потому считала это тяжелой опекой над собой. Но борьба за литературное наследство продолжалась долгие годы. Власть в лице Сергея Михалкова написала, что эти дневники никогда нельзя публиковать и показывать, потому что они порочат образ и честь советского поэта.
Поэтому только сейчас мы имеем доступ к этой истории. Я пыталась рассказать свою версию ее судьбы. Надеюсь, последующие исследователи будут изучать жизнь Ольги Берггольц в деталях и подробностях, которые открываются в ее дневниках.
Справка
Наталья Громова — историк литературы, прозаик, литературовед, драматург, журналист, педагог, музейный работник, научный сотрудник. Премия журнала «Знамя» (за архивный роман «Ключ»), финалист премии «Русский Букер», лауреат премии Союза писателей Москвы «Венец». Ее книги («Узел. Поэты: дружбы и разрывы», «Странники войны. Воспоминания детей писателей», «Скатерть Лидии Либединской», «Ключ», «Смерти не было и нет») основаны на частных архивах, дневниках и живых беседах с реальными людьми. Живет в Москве.