Гайша Рахманкулова: «Маленькая я очень любила убегать из дома»

Как для человека из Башкирии Кармаскалы — название очень даже знакомое и близкое. Поэтому, столкнувшись недавно с воспоминаниями известной художницы Гайши Рахманкуловой (1913—1991), была приятно удивлена тем, что она, оказывается, была родом из тех самых краев. Село Кармаскалы, ныне райцентр, это совсем недалеко от Уфы.

Гайша Рахманкулова творила в эпоху соцреализма, жила в Казани. Больше график, нежели живописец. И мастер акварелей. А еще ее называют «первая татарская женщина-художник, ставшая членом Союза художников ТАССР» в 1942 году. Но главное, конечно, не это. А просто человеческая жизнь в определенных временных рамках и обстоятельствах...

Вот что она писала о себе:

«Я, Гайша Абдрахмановна Рахманкулова, родилась 3 декабря 1913 года в деревне Кармаскалы в пятидесяти километрах от Уфы в купеческой семье. Мой дед со стороны отца, Габдельхалим, был почетным гражданином Уфы (очевидно, здесь художница имела в виду сословное звание деда — личный или потомственный почетный гражданин, последнее считалось предпочтительнее купеческого звания, — прим. Л.Г.). Еще в начале века у него была своя мукомольная фабрика, своя электростанция. Весь большой двор, дом и мечеть, построенная дедом, освещались электричеством.

Родословная деда: его отец Сабур, отец Сабура — Габдельхалим, отец Габдельхалима — Рахманкул. Рахманкула при Екатерине II призвали в армию, он служил у Суворова, за храбрость в бою ему была пожалована шуба с царского плеча, он стал хорунжим. Также ему был выдан документ, дающий право на дворянство. И, начиная с Рахманкула, весь род носит фамилию Рахманкуловых.

Мать моя Минавара также происходила из купеческой семьи, была родом из Челябинска, где в это время жил ее отец Шакир со своей семьей.

Самым счастливым периодом моей жизни было раннее детство. Оно продолжалось всего-навсего три-четыре года. Вот когда чувствуешь себя свободной, ничем не обремененной. Маленькая я очень любила убегать из дома. Помню, иду по улице, а в руке ватрушка, кто-то угостил, а навстречу — мама, видимо, меня искала, и я так радостно к ней подбегаю...

Помню я наш большой, розовый дом с зеленой крышей и множеством высоких труб на ней. Дом был построен дедом, имел три подъезда: как входишь в большие ворота, идешь по дорожке, выложенной камнями. Потом белые большие двери, коридоры, комнаты, их было много, просторный зал, дорогие обои — белые, крупные ромашки с серебром, много окон, на подоконниках — герани, и еще большие пальмы.

На полу огромный ковер, диванный уголок с креслами, мягкой мебелью, орган (судя по всему, художница имела ввиду музыкальный ящик-механизм, - прим. Л.Г.), рояль и бархатные альбомы. А вот зеркал не помню, говорят, у нас дома было много больших зеркал. Печи везде были изразцовые, с ввинчивающимися крышками.

Большой двор был окружен кладовыми, очень прочными, с двойными железными дверями, которые просто не откроешь — тяжелые, а внутри всегда холодно, сыро. Много было этих железных дверей. Была конюшня, а с другой стороны — баня. Ах, какая баня! Светлая, большая.

Во дворе, недалеко от бани, я часто находила куриные головы, дохлых мышей, и все это бережно хоронила, ставила памятники из трав и цветов. Был довольно большой сад, окруженный длинным, высоким, розовым забором, проходившим по улице от дома.

А перед домом со стороны улицы был палисадник в длину всего дома. Там кругом росла сирень, в одном углу около ворот была высокая черемуха. Сирени росло очень много. У нас в семье очень любили ее, она всегда большими гроздьями лезла в раскрытые окна и была удивительно крупной. А во дворе, в саду сказочно росла мальва. Здесь было начало моего детства, поэтому все это мне дорого.

Семья наша была большая: родители, бабушка (мать отца), старшая сестра папы с дочерью, две девочки-сиротки (дети умершего брата отца), еще одна дальняя родственница — всего десять человек. Брат Исмагил был моложе меня на пять лет, он погиб на войне в 1944 году.

По четвергам в Кармаскалах устраивался большой базар. Из других деревень затемно приезжало много людей, стук колес раздавался все утро. Это был особый день недели, кругом было празднично, оживленно, слышалось разноречие. Базар открывался рано утром, и на при лавках красовались: пестрый ситец, расписные коромысла, веретена, деревянные игрушки, глиняные нарядные горшки, расписные свистульки — привозили много самоделок. В больших деревянных бочках продавали душистый мед, конопляное масло. Словом, чего только не было!..

В отдельных небольших клетушках стояли коровы, лошади, козы, овцы; тут же бабы держали в руках и доставали из мешков кур, гусей, ярких петухов. Всегда на базаре продавались расписные пряники и каленые семечки.

К одиннадцати часам базар редел, народ возвращался домой, кто пеший, кто на лошадях. Шли бабы в ярких нарядах, заполняя улицу своими, тоже броскими покупками, за ними бежали мальчишки с набитыми семечками карманами и вовсю свистели в свои свистульки.

В нашей деревне было пять мечетей, почта, клуб, большая каменная больница. Посередине деревни протекала небольшая речка Инеш, которая впадала в большую реку Карламу. По берегам Инеша росли желтые лютики. Эти мелкие цветочки в густой изумрудной траве приводили меня в восторг своей изысканной формой и цветом. Мне казалось: красивее их не может быть ничего, и я была уверена, что желтые лютики растут только у нас.

Когда уехала из Кармаскалов, очень по ним скучала. Как же я была удивлена, когда, уже живя в Казани, обнаружила, что вокруг любой речки растет узорчатая трава и в ней желтые «звездочки». Так же, как «звездочки», с раннего детства люблю цветы мальвы, сирени и черемухи.

Когда наступила школьная пора, папа устроил меня жить на хлебах в Уфе, в доме своего сослуживца. Это была очень обеспеченная, интеллигентная семья. Дом был огромный, двухэтажный. На первом этаже жили сами хозяева, а верхний сдавали. Помню, там жил доктор с семьей, у них была цапля. В 1924 году родители переехали в Уфу, бабушка с остальными семейством осталась в Кармаскалах (...)».

Из книги: Гайша Рахманкулова: альбом /под ред. А.Д. Рахманкуловой. — Казань, 2013.

«Возвратившись из мастерской перед майскими праздниками 1991 года, мама мне сказала, что наконец завершила портрет матери (моей бабушки) и что ей очень нездоровится. Кто знал, что этот портрет станет ее последней работой? Через два дня ее не стало...» (из воспоминаний дочери Аллы Рахманкуловой).