«Это не спорт, мы не должны поднимать планку каждый год на 10 сантиметров»

Сегодня — Казань, а завтра — Альметьевск

Музыкальный руководитель фестиваля Вадим Эйленкриг перед концертом рассказывает, как обнаружил на телеканале ТНВ передачу «Җырлыйк әле!»:

— Мы бы ее точно выиграли, если бы понимали, что говорят ведущие, потому что поют «Нигэ, нигэ», мы — о, «Урман кызы»!

Организаторов спрашивают: что будет нового на фестивале «Ветер перемен».

— Мы задали определенную планку профессионализма, — ответил заслуженный артист РТ. — Это не спорт, мы не должны поднимать планку каждый год на 10 сантиметров. Но он не должен отличаться. Он должен соответствовать.

В доказательство он приводит концерт, который прошел в начале 2020 года в Карнеги-холле в Нью-Йорке: это была проверка, насколько музыка фестиваля понятный продукт в любой точке мира.

— Татар там было человек 400. Столько же евреев. Остальные — мексиканцы, бразильцы, люди всех цветов кожи. И им понравилось. Недавно я ехал по городу, увидел афишу не нашего фестиваля. И там крупно — «живой оркестр». И я понял, в этом тоже есть наша победа, потому что до этого я таких афиш не видел.

Мы не стали уточнять, что традиции оркестровой музыки Татарстана заложены давно, и поинтересовались, куда бы Эйленкриг еще хотел съездить с этим проектом. Музыкант ответил, что это, конечно, страны, где живет много татар — Германия, Израиль. Упомянул Азию, Восток, Сингапур, Китай.

Но почему не Челябинск? Оказывается, и в этом направлении идет работа — в следующем году некоторые солисты фестиваля поедут в Альметьевск.

Получается, что символ «Үзгәреш җиле» теперь — это стабильность, а не поиск. Поэтому многое повторяется из года в год. Разумеется, два оркестра на сцене — театра оперы и балета и Вадима Эйленкрига. За танцы отвечает балет Street Jazz под руководством Сергея Мандрика. Дирижер — москвич Станислав Курбатский.

И стили. Немного джаза и соула, немного Латинской Америки, иногда даже рок-н-ролл. Обязательные духовые пачки. Иногда — ровный бит и степенность.

Если не учитывать, какие песни получают новые аранжировки, все вместе звучит насыщенно и профессионально. Давать оценку этим версиям — вопрос вкуса. Конечно, нельзя не заметить шероховатости. На фестивале теперь нет ведущих, но осталось видео, где исполнители коротко на татарском говорят о песнях (если поют две — картинка повторяется, звук меняется). Видеоэкраны транслируют нейтральные фоны.

Несколько исполнителей не смогли вступить вовремя. Во время выхода Гульноры Гатиной аппаратура попросту выключилась — так что прима оперного пела без подзвучки под живой рояль, что придавало ей шарма.

Вслед за баяном — губная гармоника

Понятно, что «Үзгәреш җиле» — уже устоявшийся продукт. Можно его критиковать, но это дорогая игрушка, которая дает нам представление о татарской эстраде. Потому что, несмотря на московский лоск, это остается эстрадой.

Что здесь есть? Расписывать каждую из 31 исполненной композиции нет нужды, отметим самое любопытное.

Что, вообще, можно назвать татарской музыкой? Если звучит татарский текст — и он ложится на музыку, это явно указатель идентичности. Если что-то ломает или ломается — значит, нет гармонии, что сразу чувствует даже самое невзыскательное ухо. Как оно потом будет воспринимать этот культурный диссонанс — вопрос восприятия.

Не все аранжировки проходят этот тест. Первая же песня, «Әссаламегалейкүм» в исполнении Айдара Сулейманова, это скороговорка, в которой еще и переставляют слова из оригинала. Другие артисты также часто смещают акценты в изначальной мелодике. Вероятно, когда-нибудь это станет нормой, учитывая, что в «Ютубе» проще найти джазовую аранжировку народной песни, чем ее запись с пластинки или радио.

При этом вторая песня, «Җидегән чишмә» от Алины Шарипжановой, показывает, что у татарской эстрады есть крепкие сцепки с западной культурой. Певица оставляет здесь характерное вибрато, а в аранжировку упакован моментально узнаваемый звук синтезатора из советской эпохи. И хотя вокруг гремит синкопированная ритм-секция, это вполне себе долговечный союз. В конце Шарипжанова уходит немного в соул — и надо признать, что это музыка совсем другой традиции, над осмыслением которой надо еще работать, а не просто воспроизводить. У джаза и татарской музыки издавна непростые отношения. Потому что, с одной стороны, сам оркестр Лундстрема начинал с записи этих мелодий с помощью Александра Ключарева. С другой — когда несколько лет назад бывшие «шанхайцы» приезжали в Казань, на пресс-конференции они отметили, что это был компромисс, к этому материалу они давно не обращаются.

Другой пример сцепки — «Моңлы гармун». Есть классическая версия Тагира Якупова, есть более игривый, но задумчивый вариант с ВИА от Вафиры Гиззатуллиной, а теперь есть версия Амира Ахмадишина, в которой все предыдущие никак не учтены.

Здесь же приглашенными музыкантами оказались давний гость фестиваля баянист Айдар Гайнуллин (без единого сольного выхода, даже в песне с говорящим названием «Гармунчы булсын ярың»), пианист Антон Баронин, исполнитель на губной гармонике Борис Плотников, который периодически выходит на уголок сцены и затягивает соло под, скажем, «Галиябану» или «Керфекләрең синең нигә кара». И что-то переворачивается внутри. Думаешь, эксперимент, а все отторжение — это от узости мышления. Хорошо, это востребованный исполнитель, но почему он? Почему на фестивале татарской музыки единственные условно татарские инструменты — это скрипка и баян?

Подтанцовка работает, если только гипотетически выключить звук. Московские профи явно не знают, о чем поет артист, их узкие джинсы и короткие юбки диссонируют с невинной песней про девушку Миляушу. Хотя аранжировка в стиле фильма «Шафт», конечно, скрадывает этот эффект. Такая же подтанцовка бывает и на фестивале «Татар җыры» — правда, там сразу томно выгибаются под плохую песню с шаблонной аранжировкой.

«Улучшать то, что и так было хорошо, мы не стали»

Несмотря на то что костяк исполнителей сохранился прежним (если не считать прошлогодний мюзикл «Алтын Казан» частью фестиваля), в нем есть два заметных новичка.

Эльмира Калимуллина, ранее критиковавшая это начинание, появляется сразу с несколькими песнями.

— Сегодня эти песни немножко в другом виде, — говорит она перед концертом. — Но останется то внутреннее наполнение, то зерно, которое было изначально заложено в песне, — отмечает Калимуллина. — Улучшать то, что и так было хорошо, мы не стали.

Певица указывает: это была позиция, которая, впрочем, была принята. Самое интересное, что это песни новые, все их сочинил ее друг и соратник, автор «Алтын Казана» Эльмир Низамов. В самом начале жизни фестиваля, говорят, он тоже относил композиции руководству. И вот, сложными политическими путями он звучит на фестивале. Единственный молодой автор на «Үзгәреш җиле» (далее — только Резеда Ахиярова и Урал Рашитов).

Это песня «Кышкы ялкын», в которой играет только оркестр оперного, а джазовая составляющая — несколько соло. Это «Танго», изначально русская песня, переведенная на татарский, в которой Калимуллина становится lady in red в окружении чаровниц. И «Мин сине Ходайдан сорадым», исполняемая практически полностью только под рояль — с вкраплением струнных. Это хороший подход: когда у тебя много ресурсов — использовать самое выразительное. Похожее происходит на «Бер генә сүз» от Гульноры Гатиной: пианино, виолончель и гитара.

Еще одна песня от Низамова — у Алины Шарипжановой. «Мин яшим сәхнәдә» — это продукт лаборатории «Безнең җыр» от творческого объединения «Калеб» и Гузель Сагитовой, тогда еще директора театра Кариева, а не заместителя руководителя исполкома Казани. Проект, на котором поэты, композиторы, певцы сочиняли и исполняли в Татарской филармонии новые песни, возник в ответ на «Үзгәреш җиле». В нем также играет оркестр, правда, вряд ли он поедет в Карнеги-холл.

Другой новичок — Татьяна Ефремова, которая, как сообщает программка, исполняет «народную песен татар-кряшен» (Ефремова, разумеется, себя татаркой не считает) «Тихо гуляй, мой милай». Кряшенские песни идеально ложатся под разбитную аранжировку с участием всех музыкантов — при этом сама исполнительница указывает, что за основу была взята ее версия (смотрим клип).

Время колокольчиков

От западных аранжировок происходит неожиданный эффект: поскольку новых авторских композиций немного, лучше всего слушаются те исполнители, которые стремятся петь традиционно, в аранжировках которых почти нет синкоп и порывов духовых. Вот сначала не особо везет Руслану Сайфутдинову — поет песню «Ямщик» (электронный суфлер над сценой заботливо подсказывает: «В той степи глухой замерзал ямщик»), где в «Степь да степь кругом» врывается саксофон. Зато потом у него будет роскошный среднетемповый дуэт с Гульнорой Гатиной «Яшьлегем хисләре».

Такое же любопытное явление — «Күн авылы көе» Марселя Вагизова. Во-первых, он выходит в каляпуше. До этого все артисты старательно носят либо что-то строгое, либо что-то в пол, либо что-то блестящее. С трендом на развитие татарского дизайна с локальными авторами в плане костюмов никто не работает. Так что и каляпуш сойдет. Песня деревни Конь подозрительно напоминает обычную версию Вагизова, правда, с оркестром, но искренность и напор зал покоряют.

«Җиз кыңгырау моңнары», известная в аккуратной аранжировке Вадима Усманова 1960-х годов, с уважением воспроизводится Айдаром Сулеймановым — тот же ритм, та же светлая грусть. Это опять же показатель, что внимание к заграничным аранжировкам возникло не шесть лет назад, здесь тоже есть традиции.

Пожалуй, будущее «Үзгәреш җиле», если оно продолжит выбранный путь, — это любимец Венеры Ганиевой — Ильнар Миранов, который летает по октавам, и еще одна «зажигалка корпоративов» Ильгиз Шайхразиев. Уроженец Челнов буквально кайфует от имперсонирования Майкла Джексона и Джастина Тимберлейка, переставляя в «Ай, дубыр-дубая» почти все слова. Нельзя не отметить, что, поехав в Нью-Йорк, на его улицах он записал клип совсем для другой песни.

«Үзгәреш җиле» профессионализмом считает воспроизведение эффектных приемов западной музыки — чтобы тем самым сделать татарскую музыку мировой. Однако мировая музыка не ограничивается Америкой и Европой. Считать чужие деньги нехорошо, но фестиваль вполне может привезти приглашенных музыкантов из Турции, Ирана, Китая, показывая, что изначально контекст у мелизматики, пентатоники очень широк. Учитывая, что эксперименты позволительны, за шесть лет уверенные в себе музыканты могли попробовать себя в десятках новых стилей, от индонезийского гамелана до венгерского чардаша, внедрить в оркестр электронных продюсеров, вытащить из сборников этнографов забытые жемчужины.

Или, по крайней мере, давать к каждой песне сноску с оригиналом. Любые перемены начинаются с права выбора.