«Победы большевиков в 1917-м и национал-социалистов в 1933-м не были неизбежностью»

«У нацистов не было гибкости, присущей большевикам. Это стало одной из главных причин, почему их режим рухнул после 12 лет существования»

— Леонид Михайлович, большинству людей тоталитаризм сейчас представляется как строй, в котором нет ничего хорошего. Может быть, вы, как историк, видите хоть какие-то плюсы в таком способе управления страной?

— Нет, никаких плюсов в тоталитарной системе я не вижу. Тоталитарные режимы, возникшие в XX столетии, — это, по меткому определению историков Михаила Геллера и Александра Некрича, «утопии у власти». Они стремятся к тому, чтобы приспособить управляемые ими общества к умозрительным доктринам, которые сформулировали уже отдельные радикальные мыслители XIX века, но которые в целом считались совершенно неосуществимыми. Однако XX столетие показало, что эти утопии вовсе не были так далеки от реальности, как поначалу казалось. В своей книге «Новое средневековье» (1924) Николай Бердяев писал: «В XIX столетии часто сожалели, что утопии хотя и прекрасны, но, к сожалению, неосуществимы. В XX столетии человечество столкнулось с совсем другим опытом: утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать окончательного их осуществления».

И в самом деле, большевикам почти удалось осуществить свою утопию уничтожения частной собственности и огосударствления всех средств производства, включая рабочую силу. А национал-социалистам почти удалось реализовать свою утопию устройства расистского «нового европейского порядка».

Утописты и левого и правого толка пытаются, как своего рода демиурги, построить совершенно новый, небывалый мир, опираясь лишь на сверхчеловеческое напряжение воли — «тысячелетний рейх» или «социалистический рай на земле». Но полностью осуществить эти свои замыслы им все-таки не удается. В своей статье «Ересь утопизма» (1946) философ Семен Франк писал: «Подобно Богу (утопист) замышляет сотворить мир из ничего; но, не находясь в положении Бога, который впервые сотворил мир, он встречает препятствие для своего творческого замысла в лице уже существующего мира. … Старый, исконный мир … упорствует в своем бытии, сопротивляется своему разрушению. Это упорство представляется утопизму всегда чем-то непонятным, … противоестественным... Оно приписывается какой-то извращенно-порочной воле… Эта извращенная, порочная воля немногих должна быть подавлена и уничтожена; отсюда требование «тысячи голов». Но этот старый мир все же имеет …некую неожиданную для утопизма прочность. …Дело разрушения безнадежно затягивается и на этом пути утопизм роковым образом увлекается на путь беспощадного и все более универсального террора».

В случае большевиков в 1936—1938 годах террор, как известно, охватил и саму большевистскую партию, которая первые полтора десятилетия после Октябрьской революции вела себя как всемогущий демиург, способный в кратчайшее время создать никогда прежде не существовавший общественный порядок

— А масштабы террора в 30-е годы неуклонно росли и в СССР, и в Германии?

— Да, тоталитарный террор имеет свою собственную внутреннюю динамику и охватывает все большее количество людей. В случае большевиков в 1936—1938 годах террор, как известно, охватил и саму большевистскую партию, которая первые полтора десятилетия после Октябрьской революции вела себя как всемогущий демиург, способный в кратчайшее время создать никогда прежде не существовавший общественный порядок. Во время показательных процессов 1936—1938 гг. генеральный прокурор СССР Вышинский называл, например, многих большевистских вождей «змеиным отродьем», которое «должно быть растоптано».

Но и национал-социалистический террор не мог, конечно, ограничиться только одной группой жертв. Все новые и новые группы людей зачислялись в категорию «недочеловеков»: евреи, цыгане, психически больные, польская интеллигенция, пленные красноармейцы. Одной из последних жертв этого террора незадолго до конца войны стали сами немцы, ранее провозглашенные Гитлером «народом господ». Поскольку Гитлер видел в себе самом высшее свершение немецкой истории, он стремился к тому, чтобы с его смертью закончилась и эта история. 19 марта 1945 года в беседе с министром оборонной промышленности Шпеером он заявлял: «Если война будет проиграна, пропадет и немецкий народ. Нет никакой необходимости заботиться о материальной базе, которая может понадобиться немецкому народу для его примитивного существования в будущем. Напротив, лучше самим разрушить все это».

В случае большевиков надо, однако, подчеркнуть, что они были в состоянии, если того требовали обстоятельства, вопреки своему утопизму, пожертвовать частью доктрины в угоду реальности. Этой способности к гибкости, к радикальной смене курса, они и обязаны своим выживанием. Образцом такой перемены курса была провозглашенная в марте 1921 года «новая экономическая политика», которая должна была сменить утопическую политику «военного коммунизма». Но и тогда, когда большевики, казалось, действовали прагматически и проявляли тактическую гибкость, они не отказывались от осуществления своих конечных идеологических целей. Фазы, когда в их действиях преобладала прагматическая позиция, оценивались ими лишь как «паузы для того, чтобы перевести дыхание», как периоды собирания сил перед новой попыткой перестроить действительность в соответствии с доктриной.

Национал-социалистический террор не мог, конечно, ограничиться только одной группой жертв. Все новые и новые группы людей зачислялись в категорию «недочеловеков»: евреи, цыгане, психически больные, польская интеллигенция, пленные красноармейцы. Одной из последних жертв этого террора незадолго до конца войны стали сами немцы, ранее провозглашенные Гитлером «народом господ»

Такой гибкости, как у большевиков, способности, хотя бы на время, частично отказаться от некоторых центральных постулатов своей доктрины, у национал-социалистов не было. Это было одной из главных причин, почему нацистский режим и рухнул после 12 лет существования.

«Перед лицом готовых к борьбе демократических сил у тоталитарных группировок нет шансов»

— Каким образом в обществе появляется запрос на «наведение порядка железной рукой»? Дело в произволе чиновников и несправедливости и накоплении злости по этому поводу?

— Это, по-моему, не совсем так. И в России, и в Германии победоносное шествие тоталитарных движений началось как раз тогда, когда «произвол чиновников» в обеих странах особой роли уже не играл, так как там восторжествовали самые свободные за всю историю этих государств системы — первая русская и первая немецкая демократия (Веймарская республика). В своих «Апрельских тезисах» 1917 года Ленин писал: «Россия сейчас самая свободная страна в мире из всех воюющих стран».

Если иметь в виду, что перед свержением самодержавия страна управлялась строгой рукой, становится понятным значение Февраля 1917 года. К голосу умеренных социалистов, призывавших население к сдержанности, прислушивались все меньше и меньше. И отнюдь не случайно такие ленинские призывы, как «грабь награбленное», нашли тогда у русских крестьян куда более сочувственный отклик, чем предостережения умеренных социалистов от чересчур радикальных требований: «Открытостью души навстречу всем вихрям революции Ленин до конца слился с самыми темными, разрушительными инстинктами народных масс», — писал философ и активный участник тех событий Федор Степун.

Но и Веймарская республика страдала тогда отнюдь не в первую очередь от «произвола чиновников», а оттого, что она не сумела себя защитить от радикальных противников демократии. Член Парламентского совета, который разрабатывал Основной закон будущей демократической Германии, депутат от партии ХСС Швальбер, критиковал в сентябре 1948 года Веймарскую конституцию за то, что она врагам свободы давала чуть ли не больше свобод, чем ее защитникам, что в конце концов и привело к уничтожению немецкой демократии легальным путем.

И первая русская, и первая немецкая демократии рухнули не из-за силы своих тоталитарных противников, но из-за слабости своей собственной воли. Перед лицом готовых к решительной борьбе демократических сил у тоталитарных группировок нет, в сущности, никаких шансов.

«Открытостью души навстречу всем вихрям революции Ленин до конца слился с самыми темными, разрушительными инстинктами народных масс», — писал философ и активный участник тех событий Федор Степун

«Существовали и другие возможности решения революционного кризиса 1917 года»

— На гребень волны вооруженного восстания в стране встает, как правило, такая личность, которая хочет все жестко контролировать и подчинять себе всех. Получается, что либеральный мягкий человек не может прийти к власти в результате революции?

— Я не считаю, что это своего рода железный закон, что либеральные политики не могут прийти к власти «в результате вооруженного восстания или революции». Поэтому я не согласен, например, с Николаем Бердяевым, который считал победу большевиков в русской революции неотвратимой. В уже упомянутом «Новом средневековье» Бердяев писал: «Рационалистическим безумием нужно признать всякую надежду, что в стихии революции могут господствовать и могут ее направлять какие-либо разумные партии… Это и есть самая неосуществимая из утопий. В русской революции утопистами были кадеты, большевики же были реалисты».

Но как же объяснить тогда тот факт, что в выборах в Учредительное собрание, которые состоялись через несколько недель после прихода большевиков к власти, абсолютное большинство голосов получили умеренные социалисты (эсеры), а не большевики? И это несмотря на то, что большевики «Декретом о земле» от 26 октября 1917 года как бы осуществили давнюю мечту крестьянских масс о «черном переделе». Нельзя сомневаться, что россияне в 1917 году сделали «социалистический выбор». Но это не был тоталитарный выбор, т. к. большевики получили в выборах в Учредительное собрание только 24% голосов. Ответом большевиков на их поражение в выборах был, как известно, разгон Учредительного собрания, то есть отказ от демократической легитимации нового режима.

Но не только результат выборов в Учредительное собрание, но и многие другие факты, например сокрушительное поражение большевиков во время так называемых «июльских» событий 1917 года, показывают, что их победа не была чем-то неотвратимым. Существовали и другие возможности решения революционного кризиса 1917 года.

В выборах в Учредительное собрание, которые состоялись через несколько недель после прихода большевиков к власти, абсолютное большинство голосов получили умеренные социалисты (эсеры), а не большевики? И это несмотря на то, что большевики «Декретом о земле» от 26 октября 1917 года как бы осуществили давнюю мечту крестьянских масс о «черном переделе»

Но и победа национал-социалистов в январе 1933 года не являлась чем-то неизбежным. Веймарская демократия отнюдь не была обречена на поражение, как считают некоторые аналитики. Никакой закон не заставлял, например, президента Гинденбурга назначать Гитлера рейхсканцлером только потому, что фракция НСДАП после выборов в рейхстаг в ноябре 1932 года оказалась самой многочисленной в парламенте. Пользуясь чрезвычайными полномочиями, которые ему давала 48 статья веймарской конституции, Гинденбург не зависел от парламентского большинства. Так что тот факт, что правящие консервативные группировки веймарской Германии в январе 1933 года передали власть в государстве, которое они должны были защищать, его непримиримым врагам, можно определить, пользуясь словами немецкого историка Конрада Хейдена, как акт «полной безответственности».

«Революционная русская интеллигенция выиграла конкурентную борьбу с царской бюрократией за «душу народа»

— В своей книге «Третий Рим? Третий Рейх? Третий путь?» вы говорите о большой роли интеллигенции в становлении тоталитарных режимов в России и Германии. С конца XIX века в Европе возрастает ненависть к евреям, а в России демонизируется царская власть. Но каким образом интеллигенция влияла на народ?

— Можно сказать, что в начале XX века революционная русская интеллигенция выиграла длящуюся десятилетиями конкурентную борьбу с царской бюрократией за «душу народа». Вера в царя у народных слоев все больше сменялась верой в революцию. Поэтому народные массы, которые идеологи самодержавия считали важнейшей опорой царской монархии, оказались для нее самой большой угрозой. На выборах в Первую и Вторую Государственную думу в 1906 и в 1907 годах русское крестьянство почти поголовно голосовало за революционные и другие оппозиционные партии, но не за консерваторов.

Что касается немецкого антисемитизма, то его распространению тоже способствовали влиятельные представители интеллектуального слоя страны. Особую роль играл здесь известный немецкий историк Генрих фон Трейчке. Будучи одним из самых влиятельных преподавателей Берлинского университета, он весьма способствовал тому, чтобы придать внешне приличный вид антисемитским стереотипам. К слушателям фон Трейчке, которые хорошо усвоили идеи красноречивого университетского профессора, принадлежало много студентов, которые позже стали активными борцами против так называемой «еврейской опасности».

Что касается немецкого антисемитизма, то его распространению тоже способствовали влиятельные представители интеллектуального слоя страны. Особую роль играл здесь известный немецкий историк Генрих фон Трейчке

— Представители франкфуртской школы считают, что современная западная капиталистическая система тоже имеет признаки тоталитарного режима. А вы как считаете?

— Капиталистическую систему на Западе всегда можно было открыто и остро критиковать, как это делали и делают западные марксисты. А государство, в котором возможна открытая критика господствующей системы, тоталитарным назвать нельзя.