Шамиль Идиатуллин, «Ъ»: «Гораздо лучше хавать полную пайку. А «Коммерсантъ» пайками не кормит»

«Меня не устраивала сухость, лапидарная краткость московского текста»

— Шамиль, помните ли вы ваш первый день, когда пришли в «Коммерсантъ»?

— Первый день был явлением, растянутым на годы, если не на десятилетие. Я, когда еще учился в университете, начал работать в «Известиях Татарстана» у Юрия Прокопьевича Алаева. И все эти почти 10 лет работал там с удовольствием, не поддавался ни на какие переманивания, ни на какие уговоры, потому что считал, что у меня такая миссия — работать в деловой газете и не отвлекаться ни на что, кроме, быть может, федеральных изданий. В 1994 году на КАМАЗе произошло такое событие: автозавод подписал инвестиционное соглашение с американской компанией KKR (Kohleberg Kravis Roberts & Co, — прим. ред.), которое должно было вывести КАМАЗ в первые ряды. Я из Казани поехал в Челны делать заметку для «Известий Татарстана». И меня Андрей Гоголев, тогдашний собкор «Коммерсанта», попросил написать текст и для его издания.

Причем я впервые столкнулся с необходимостью диктовать текст прямо с мероприятия. Сперва мы договорились, что я позвоню и расскажу, что да как, я выскочил из торжественного зала с пачкой пресс-релизов в руках и записями в блокноте, позвонил в Москву, а мне говорят: «Давай заметку прямо сейчас». Я стал на ходу ее формулировать и диктовать. И получилось, что когда я по возвращении в Казань стал писать корреспонденцию для «Известий Татарстана», в «Коммерсанте» текст уже вышел. Было немного неудобно перед родной газетой, но я впервые увидел такой максималистский подход. Конечно, я сделал для «Известий Татарстана» большую красивую статью с деталями и подробностями, но по фактуре-то она ничего нового по сравнению с тем, что вышло в «Коммерсанте», сказать не могла. При этом меня не устраивала сухость, лапидарная краткость московского текста — я-то привык к тому, чтобы было красиво, хлестко, развесисто, с отточенно чарующим лидом. Но там было все, что надо.

«Известия Татарстана» всегда были слишком независимыми, дерзкими, деловыми, за что спасибо Алаеву. Но издание стало заметной общественно-политической газетой, а году в 96-м переформатировалось в газету деловых кругов республики и стало называться «Время и деньги»

— Видимо, для будущего писателя это было тяжело?

— Я тогда еще не думал о писательстве. Потихонечку «Коммерсантъ» меня начал привлекать к своей работе. И после отъезда Гоголева в Москву я стал собкором «Коммерсанта» в республике, хоть и не на ставке. Я очень просился в штат, тем более что это не исключало работы в «Известиях Татарстана». А дело было во время финансового кризиса 1998 года, у многих срезали зарплаты. Мне сказали: «Даже если тебе выбьем оклад как казанскому собкору, ты будешь получать меньше, чем ты получаешь гонорарами. Ты человек «писучий», гонишь текст чуть ли не в каждый номер, тебе самому будет так выгоднее». Так я и работал до 2001 года на вольных хлебах, получал довольно много по казанским журналистским меркам. А когда в 1998 году случился кризис, работа на «Коммерсантъ» помогала выжить не только мне самому, но и подкармливать коллег. Мы во «Времени и деньгах» не получали зарплату полгода.

— Так в каком издании работали — «Известия Татарстана» или «Время и деньги»?

— Это одна и та же газета. Она издавалась где-то с 1990 года, когда все вдруг поняли, что печатные органы местных парламентов (советов) станут круче, чем партийная печать, которая рулила 70 лет. По всей России, где были талантливые амбициозные журналисты и лидеры, создавались такие газеты. Кое-где они смогли подмять под себя региональную поляну, где-то это случилось в меньшей степени. В Татарстане не дали этого сделать: была «Советская Татария», были другие официозные СМИ. «Известия Татарстана» всегда были слишком независимыми, дерзкими, деловыми, за что спасибо Алаеву. Но издание стало заметной общественно-политической газетой, а году в 96-м переформатировалось в газету деловых кругов республики и стало называться «Время и деньги». Юрий Алаев всегда был отцом-основателем, руководителем для всех своих проектов. И с 1992 года я был этим проектом доволен и счастлив.

«Казанский выпуск оказался первым регулярным региональным номером «Коммерсанта»

— Итак, наступил кризис 1998 года…

— Был такой ритуал: когда 15 или 17 числа каждого месяца мне из Москвы приходил перевод, ко мне подходили один, другой, третий сотрудник казанской газеты и спрашивал: «Шамиль, а у вас деньгами нельзя разжиться?» Я отвечал: «Еще день-два и будет». Я совершенно не помню, какие были цены и зарплаты. Допустим, моя зарплата заместителя главного редактора в казанском издании была 2—3 тысячи послереформенных рублей, а сотрудники получали чуть поменьше (точней, не получали ничего месяцами). А из Москвы мне приходило 10 тысяч рублей — раз в пять больше, за десяток-то заметок, чем за каторжную работу на казанское издание, в котором я обеспечивал до трети контента в отдельных номерах. Потом корреспонденты, когда получали наконец зарплату или где-то еще подрабатывали, долг возвращали, затем приходили вновь. Этот конвейер помог нам продержаться с полгода благодаря «Коммерсанту», за что я дополнительно ему признателен.

Совсем человеком «Коммерсанта» я стал в 2001 году, причем с большой неохотой. Как раз было принято решение создавать региональную сеть газеты, какой она существует в нынешнем виде во всех городах-миллионниках. Тогда этой схемы не существовало. Каждая региональная редакция абсолютно соответствует формату «Коммерсанта»: абсолютно новостная, без публицистики, без высасывания тем и поводов из пальца, без джинсы, без пресс-релизов, чтоб местная полоса новостей ничем не отличалась от московских по качеству, по подходу, по содержанию и уровню. Вообще с деловыми газетами тогда было туго. В Казани была «Время и деньги», в Москве — «Коммерсантъ», ну и все почти.

Оказалось, что Гоголев цинично меня обманул, взял на слабо. Потому что казанский выпуск оказался первым регулярным региональным номером «Коммерсанта» после Питера

Андрей Гоголев, который как раз создавал региональный отдел и возглавил его, примчался ко мне и начал рассказывать: «Старик, такая махина создается. И нам с тобой, казанским, западло быть последними». А ведь уже Нижний Новгород запустился, Волгоград на подходе — в общем, он назвал несколько городов, которые уже запускают региональные редакции, и мы должны быть хотя бы не последними. Я говорю: «Окей. А какое есть время?» Он: «Сейчас конец мая. Нам надо в сентябре уже запуститься». А я спрашиваю: «Могу ли остаться в газете «Время и деньги»? А то жалко, страшно и стыдно бросать». Здесь я работал с 1992 года и прошел путь от стажера до зама главного редактора. Андрей мне отвечает: «Нельзя совмещать. Пока ты был внештатным собкором, можно было еще где-то работать. А слугой двух господ быть нельзя. Мы приглашаем тебя быть главредом местной редакции. Сначала надо ее создать, потом возглавить и начать работать. На два фронта не набегаешься. Так что если выбрал «Коммерсантъ», прощайся с прежней газетой».

Я уведомил родную газету, что с 1 августа должен уйти, а пока буду совмещать, два летних месяца собирать команду, искать. Алаев грустно посмотрел: «Рад за тебя. Вперед». Надо отметить, что Алаев не только меня любил и пестовал, но и квартиру мне дал. Я, наверное, был чуть ли не последним журналистом девяностых, получившим отдельную квартиру. В 1994 году я первый раз собирался всерьез уходить из газеты, скоро должен был родиться сын, а жили мы в общаге. И Алаев за счет каких-то средств, знакомств, возможностей и, как подозреваю, не очень выгодных для него договоренностей и жертв, умудрился сделать мне однокомнатную квартиру в Казани на Чистопольской в районе Кварталов. После этого моя лояльность и преданность капитально скакнула.

Поэтому мне было тяжко уходить. В течение июня — июля я по вечерам собирал команду для «Коммерсанта», собеседовал, разговаривал с будущей дирекцией, знакомился с москвичами, а параллельно работал во «Времени и деньгах». И перед самым моим уходом Юрий Прокопьевич угодил на больничный: упал, сломал несколько ребер и руку. И как тут уйдешь? Получился интересный месяц: с утра я в мыле ехал в «Коммерсантъ», где меня ждали новые сотрудники, смотрели непонимающими голубыми глазами, ждали от меня ЦУ, первый месяц мы работали «в стол». Потом ехал во «Время и деньги», раздавал задания, садился в машину и мчался в «Коммерсантъ», собирал заметки, готовил номер, связывался с Москвой. Потом снова ехал во «Время и деньги» и готовил уже настоящую газету. Так прошло 2—3 недели, пока Юрий Прокопьевич не оклемался, и я ушел.

И в сентябре 2001 года у нас вышел первый номер. Тут и оказалось, что Гоголев цинично меня обманул, взял на слабо. Потому что казанский выпуск оказался первым регулярным региональным номером «Коммерсанта» после Питера, где была мощнейшая редакция с середины 90-х. Все другие регионы, про которые Гоголев говорил, стали запускаться к ноябрю, к Новому году: Екатеринбург, Новосибирск и прочие. В Нижнем «Коммерсантъ» выходил и раньше, но раз в неделю, поэтому не считается.

Мы по-прежнему рассказываем самое важное, нас по-прежнему цитируют, те, кто нас клеймит, по-прежнему ворует наши новости, а те, кто нас терпеть не может, не любит еще сильнее, пытается дозвониться нашим начальникам и владельцам, требует снять заметку, а мы все равно делаем и будем делать так, как надо

— И как вы оказались в столице?

— В казанской редакции «Коммерсанта» я трудился до ноября 2003 года. С замом Андреем Шептицким, который сейчас работает в Следственном комитете, мы делили один кабинетик. Однажды постучали в дверь, зашли два моих начальника — глава реготдела Андрей Гоголев и глава информцентра «Коммерсанта» Михаил Лукин, который сейчас работает в ТАССе. Я хлопаю глазами, они смеются и говорят: «Пошли обедать, все расскажем». Оказалось, что руководитель корсети «Коммерсанта» уходит работать журналистом, срочно нужен новый человек. На носу парламентские выборы, надо в этот нервозный промежуток входить с полноценным и квалифицированным руководителем корсети, который обеспечит поток информации из регионов. Я такой приосанился: вот я какой важный, аж два начальника из самой Москвы ангажировать приехали, — и спрашиваю: «Когда ехать?» Отвечают: «Сегодня четверг, в понедельник приступай в Москве». А у меня тут семья, двое детей, все хорошо, все устроены, только что в квартире поставил новую железную дверь, на год оплатил парковку возле дома, купил новую стиральную машину. Куда ехать? Зачем?

И в понедельник я вышел на работу в корсеть ИД «Коммерсантъ», стал руководить девочками, которые до этого в ежедневном режиме давали мне разнообразные поручения. Получилось забавно. Но для «Коммерсанта» это нормальная ситуация — такие качельки-перевертыши. Первое время я вообще не понимал, сон это или реальность: все было интенсивно, напряжно, незнакомо. У себя в Казани я отладил работу, когда можно было приходить к 10 утра, а к 6 часам вечера сдавать номер, раз в месяц случались непредвиденные ситуации из-за поздних событий, но в 9 я был уже свободен. В Москве мне нужно было прибегать к 10 утра, а уходить в 12 ночи. Я как чумной вслепую добредал до метро, доезжал, падал лицом в подушку, в полвосьмого вскакивал и бежал на работу.

Зато был совершенно другой уровень организации: не надо самому ни менять картридж, ни чинить кресло, ни подсоединять принтер — звонишь, через минуту приходит спец и все делает. И соцпакет, стандартный для крупной корпорации, на первых порах потрясал. Потрясал и уровень квалификации: вокруг тебя десятки-сотни журналистов, и каждый из них лучший в России. С человеком треплешься, он тебе рассказывает анекдот, а потом он идет и пишет заметку. Читаешь ее — она офигенная. Это заставляло себя ощущать представителем смыслообразующего отряда, который делает страшно важное для всей нашей журналистской корпорации, для всей нашей страны, общества, мира.

Каждые полгода возникает стон, что «Коммерсантъ» «уже не торт». И каждый раз есть какие-то поводы. Но выясняется, что остались ресурсы, возможности, мы по-прежнему рассказываем самое важное, нас по-прежнему цитируют, те, кто нас клеймит, по-прежнему ворует наши новости, а те, кто нас терпеть не может, не любит еще сильнее, пытается дозвониться нашим начальникам и владельцам, требует снять заметку, а мы все равно делаем и будем делать так, как надо. И так для меня прошло 16 лет.

Яковлев исходил из того, что любого умного человека, работающего с фактурой, можно научить писать. Тем более у «Коммерсанта» почти сразу появился штат рерайтеров. Но почти невозможно вытравить из советского журналиста пафосность, многословие и привычку углубляться в публицистику, считал он

«Люди с дипломом факультетов журналистики — это недоразумение»

— За годы существования у «Коммерсанта» появилась своя «фишка» — направление «журналистика факта». Объясните, что это такое?

— На первых порах Владимир Яковлев, который создал «Коммерсантъ», запрещал брать на работу журналистов. То, что у нас работают люди с дипломом факультетов журналистики, типа меня, это недоразумение и отход от принципов. Яковлев исходил из того, что любого умного человека, работающего с фактурой, можно научить писать. Тем более у «Коммерсанта» почти сразу появился штат рерайтеров. Но почти невозможно вытравить из советского журналиста пафосность, многословие и привычку углубляться в публицистику, считал он. «Журналистика фактов» строится целиком на фактах и конфликтах. Всякая заметка «Коммерсанта» — про конкретный конфликт, в котором как минимум одна сторона является традиционным ньюсмейкером.

Когда «Коммерсантъ» перешел на ежедневный режим (изначально был еженедельным), первый номер представлял собой большую газету, красиво сверстанную, но со странным содержанием: «братская могила» убористым шрифтом — список компаний и людей по отраслям, которые интересны «Коммерсанту», за которыми газета будет тщательно следить, потому что это важно для отрасли, экономики, бизнеса, для страны. Если нефтяная сфера, то это «Лукойл», «Татнефть» и так до мелкой, но важной сети АЗС. Если шоу-бизнес, то это Пугачева, Киркоров — и вплоть до условной Ольги Кормухиной. Если банки, то это «Столичный», «Альфа-банк», Сбербанк до самых малозаметных региональных, но которые могут в регионе сыграть.

Почему нам проще придерживаться формата и писать «журналистику факта»? Когда что-то происходит, вроде бы, значимое, мы смотрим, что произошло, кто участвует. Там должен быть хотя бы один ньюсмейкер (депутат, чиновник, предприниматель, маньяк-убийца), который существует в постоянно обновляемом списке (уже давно не существующем в реальности, но присутствующем в подсознании), который может повлиять на цены на хлеб, сделать так, что станет труднее или безопаснее жить, увеличится или уменьшится угроза существования. И если есть событие, которое повлияет на чью-то жизнь, на расклады, на рынок, то это уже тема. Поэтому надо посмотреть, что за конфликт, кто в нем участвует.

Кто-то кому-то должен создать некомфортные ощущения. Например, сеть ретейла должна зайти в регион, а это грозит существованию местных игроков, или кто-то должен объявить, что мы будем дружить с этими и не будем дружить с теми. Про это будет писать «Коммерсантъ». Понятно, никому из участников событий не нужно, чтоб про это знали. Всем хочется, чтоб писали про выезды главы региона на поля, про то, как там все красиво колосится, как мы боремся с врагами и заботимся о патриотическом воспитании. Но любая из этих вещей никак не влияет на нашу жизнь, это просто бла-бла-бла. Поэтому мы вытаскиваем насущное из-под ковра, со скандалами, с криками, копаемся в картотеках арбитражных судов, разговариваем с тысячами источников, внимательно оглядываемся по сторонам, обращаем внимание на смену вывесок, замечаем детали, которые можно не замечать, шарим по соцсетям, форумам и т. д. Все это тотально проверяется, при этом 95% всей информации отсеивается, потому что она либо недостоверна, либо незначима, либо не подтверждается 2—3 источниками. Остаются только факты — это и есть «журналистика факта». Мы рассказываем только о достоверных фактах, связанных с конфликтами ньюсмейкеров, которые могут повлиять на рынок.

Во многих регионах «Коммерсантъ» с местной полосой остался единственной ежедневной газетой. С одной стороны, мы закрываем пустоту, с другой — не факт, что нашей общественности, элите это нужно. Проще, когда никто не нервирует, никто не рассказывает о том, что происходит, не доносит правду, которая всегда малокомфортная и ущемляющая чьи-то интересы

— Приходилось слышать о дефиците журналистов, которые могут писать на экономические темы. Испытывает ли такую проблему «Коммерсантъ»?

— Да, конечно. Наш медийный бизнес находится на этапе, который должен дать ответ: останемся мы или нет. Если медиаотрасль останется существовать, будет ли она напомнить то, что было 30—50—100 лет назад, или нет? Очевидно, что традиционные носители в виде газет, телевидения, радио уже почти стали прошлым. Понятно, что сайты, соцсети, к которым мы уже привыкли, в таком виде просуществуют несколько лет. Почти никто уже не ставит сайты в закладки, не заходит с лицевой страницы. Большая часть значимого массива уходит на другие площадки — в телеграм-каналы, мессенджеры, в соцсети, в личные чаты. К этому глобальный медиабизнес не очень сильно готов. Ищутся какие-то варианты, создаются новые медиа, старые к этом активно приспосабливаются. Возникают медиамейкеры, которые каждый день придумывают, что с этим делать человечеству, которое почти отвыкло от бумаги и от десктопов, все больше отказывается от ноутбуков, но по-прежнему ему интересно потреблять информацию. Как донести в этом водопаде информации до читателя то, что ты считаешь важным, пытаешься выцарапать эксклюзив, а он тебя не увидит?

Мы живем в эпоху, когда люди слова стали менее слышны. Почти у любого человека из телевизора, Youtube или телеграм-канала публичная значимость и авторитет гораздо выше, чем почти у любого журналиста, который знает про свою тему все и может внятно рассказать, но как всякий нормальный журналист всегда сомневается, исходя из того, что вариантов может быть больше одного или двух, так что наотмашь и самоуверенно лепить нельзя. А блогеры или телеграм-каналы берут именно тем, что говорят самоуверенно, вкладывая потребителю в голову четкую картинку: «Это ровно так, смирись, чувак». Такой безапелляционный подход большей части аудитории нравится. Сомневаться некомфортно. Гораздо лучше хавать полную пайку. А «Коммерсантъ» пайками не кормит. Он показывает картину, из которой можно делать выводы. Она объективная, достоверная, правдивая, рассказывает о том, что на самом деле. Какая-то часть общественности к этому привыкла. Но большая часть «пипла» любит «хавать» что-то послаще, поконкретней, что легче усваивается.

У «Коммерсанта» в 1990-е годы, когда у массовых газет тираж измерялся миллионами, тираж был 100—120 тысяч. Сегодня, когда тираж массовых газет упал в разы или до нуля, наш тираж — примерно те же 80—100 тысяч. Это честный тираж, который создается большими усилиями, в том числе региональных редакций. Во многих регионах «Коммерсантъ» с местной полосой остался единственной ежедневной газетой. С одной стороны, мы закрываем пустоту, с другой — не факт, что нашей общественности, элите это нужно. Проще, когда никто не нервирует, никто не рассказывает о том, что происходит, не доносит правду, которая всегда малокомфортная и ущемляющая чьи-то интересы.

Продолжение следует