«Та ярость, с которой отстаивают принцип толерантности, заставляет думать, что там крутятся большие деньги»

«Культ детства и молодости был создан бизнесом»

— А как все эти перемены отражаются на нашем языке? Ведь чтобы кого-то ненароком не оскорбить, нужно находить более-менее нейтральные слова, например, умственно неполноценного человека сегодня уже нельзя называть дебилом, хотя это вполне научный термин…

— Получился такой интересный расклад. Некоторые люди стремятся к максимальной инклюзии, то есть к фактическому сокрытию идентичности. Говорят: не называйте инвалида инвалидом, называйте его «человеком с ограниченными возможностями». Не называйте человека с психиатрическим диагнозом сумасшедшим, называйте его «альтернативно мыслящим». Это, кстати, сильно дезориентирует: ведь приезжий из глухой деревни или иностранец — тоже «человек с ограниченными возможностями» (в данном случае — социальными), а великий математик или философ — тоже «альтернативно мыслящий»! В общем, нас убеждают: «Они такие же, как мы». А вот гомосексуалы, наоборот, очень любят свою идентичность: «Нет, мы не такие, как все, мы особенные, мы лучше». У меня есть одна знакомая активистка ЛГБТ. Однажды в компании шел разговор о том, хорошо ли отдавать на усыновление детей в гомосексуальные семьи. Кто-то говорил, что не совсем хорошо, кто-то — что совсем нехорошо. Я пытался примирить разные точки зрения: мол, поскольку гетеросексуальные семьи бывают очень разными, давайте скажем так: приемным детям в гомосексуальных семьях в среднем живется так же, как в обычных приемных семьях. Но моя знакомая на меня набросилась с яростью: «Нет, не так же, а лучше, чем в обыкновенной семье с мамой и папой! Потому что гомосексуалы или лесбиянки о нем лучше позаботятся, потому что они более умные, духовные, богатые». Это было агрессивное настаивание на том, что мы не просто такие же, как все, но лучше.

Но я повторюсь: всегда нужно иметь в виду, что вся эта полемика в лучшем случае касается 10% населения, в особенности же — публичных личностей. С другой стороны, это очень важно, потому что история делается во дворцах, парламентах, генеральных штабах. Там принимаются решения.

«Потребительское безумие началось через молодежную моду. Потом это перешло на автомобильный рынок. Десятками тысяч уничтожаются автомобили, потому что поступают новые, а старые никто не берет, потому что мы же привыкли, что все, чему больше года, отстой». Фото Романа Хасаева

— А уже потом все эти идеи влияют на других людей.

— Да, через рекламу, через лидеров общественного мнения, через яркие публичные фигуры, точка зрения которых порой бывает гораздо влиятельнее мнения какого-нибудь даже самого глубокого философа. Особое влияние имеют активисты разного рода, организации феминисток, ЛГБТ, потому что действуют на низовом уровне, от уха к уху и от двери к двери. Вспомним также Карла Маркса. Я много раз писал об этом, и это мое святое убеждение, что культ детства и молодости был создан бизнесом, когда в послевоенные времена наступил кризис потребления. Люди, прошедшие войну, в 60-е годы стали главными покупателями на рынке. Но это были люди, как правило, очень скромные, привыкшие экономить, штопать носки и так далее. И возник кризис потребления. Поэтому возникла «молодежная» или «детская» мода. Естественное желание даже самых экономных родителей — дать детям все лучшее. Всегда хочется, чтобы дети жили лучше, чем мы. И тогда началась жуткая свистопляска с яркими вещичками плохого качества, которые порвутся через месяц или не доживут до следующего сезона. Дети вместо родителей вышли на потребительский рынок, они стали расплачиваться за эти вещи родительскими деньгами. А потом это перешло и на взрослый рынок. Насколько я помню, понятия весенней или осенней коллекции до войны не существовало. Были Пьер Карден, Коко Шанель, проходили показы мод, но парижские денди одевались в специально состаренные костюмы, покупать вещи с иголочки было неприлично. А сейчас новые коллекции выходят постоянно. Вещи совершенно ужасного качества: ужасная ткань, ужасный крой, ужасная строчка, ужасная краска. Все это для того, чтобы молодой человек надел рубашку и уже через два дня сказал: «Ой, мама, рубашка разорвалась… То, что я сейчас ношу, это полный отстой, нужно купить новое». Потребительское безумие началось через молодежную моду. Потом это перешло на автомобильный рынок. Десятками тысяч уничтожаются автомобили, потому что поступают новые, а старые никто не берет, потому что мы же привыкли, что все, чему больше года, отстой.

Это все стало большим бизнесом. И я думаю, что ЛГБТ-культура тоже стала бизнесом и модой. Но не сам гомосексуализм, а все, что касается одежды, манер. Та ярость, с которой некоторые люди отстаивают принцип толерантности, заставляет меня задуматься, что там крутятся большие деньги. Я слышал самые сумасшедшие конспирологические теории о том, что кто-то хочет разрушить европейскую культуру и для этого нанимает правозащитников. Я не очень-то в это верю. Однако когда вдруг выясняется, что замминистра финансов США был советским агентом, понимаешь, что все бывает…

«Любая победившая субкультура обычно очень агрессивна»

— Люди, выступающие за толерантность и равноправие, сами зачастую не готовы принимать мнение, которое противоречит их мнению о том же всеобщем равноправии. Получается противоречие, которое, кажется, трудно не заметить.

— Любая победившая субкультура обычно очень агрессивна. Победившие коммунисты были агрессивны к буржуазной или аристократической культуре. Победившие либералы в 90-е годы были агрессивны к коммунистам и националистам. Нынешняя культура (я их называю условно «лоялистами», которые говорят, что хорошо так, как есть, как сложилось) очень агрессивны к проигравшим либералам. Это естественный маятник общественных симпатий и антипатий. С этим ничего не поделать. Нужно просто держаться. Надо понимать, что когда мы говорим о том, что ребенку лучше не вытирать попу в тесном купе, а пойти для этого в туалет, — это не является ненавистью к детям.

Например, к вопросу об изнасиловании. Это отдельная феминистская песня. Я считаю, что человеку, изнасиловавшему женщину, нет вообще никаких оправданий. Даже если она была подвыпившая, стригла ресницами и вертела талией. Так же, как нельзя ограбить человека потому, что он шел по улице и в его заднем кармане лежал толстый кошелек. Или это был беспомощный старик с большой пачкой долларов. Ограбить их — все равно преступление. Но при этом я вправе сказать родственникам этого старика: «Вы дедушку-то не выпускайте с долларами на улицу, отнимут». Или человеку с толстым кошельком: «Клади его не туда, а в другое место, украдут ведь». Но скажешь изнасилованной женщине: «Он преступник, негодяй, я его своими руками расстреляю, но ты-то, дура, что делаешь?» И в ответ услышишь: «А, ты его оправдываешь! Нет, я все равно буду ходить в футболке в обтяжку по любым опасным районам, потому что имею право, а они не имеют права». Знаете, как говорил мне один гибэдэдэшник: «Даже на «зебре» нужно оглядываться. Ну хорошо, нарушителя посадят, но ты-то будешь уже мертвый». Хорошо, он преступник, но ты-то будешь изнасилована, берегись. Но почему-то, и мне это ужасно удивительно, многие даже очень неглупые женщины яростно воспринимают вот эти простые советы не ходить одной по опасным местам. Да, нельзя давить и насиловать людей. Но человек, который выходит на дорогу, должен оглядываться, потому что вдруг там окажется человек на машине со сломанными тормозами и вдобавок пьяный? Разве легче тебе будет в морге оттого, что ты прав, а он нарушил правила?

«Сейчас церковь у нас играет роль, как и при царе, главного идеологического отдела. И это такое выборочное правоприменение, ведь оскорблять можно не только чувство верующих, но и атеистов. У нас, в конце концов, светское государство». Фото Олега Тихонова

Так вот, человеческая мысль устроена двоично. Да или нет, черное или белое. Поэтому, как бы мы ни называли людей: особыми, специальными, альтернативно мыслящими, в общем-то, люди всегда понимают, о чем идет речь. Мы понимаем, что старый отличается от молодого, умный от глупого, гений от посредственности, гомосексуалист от натурала. Как это ни переназывай, существо дела никуда не денется. Поэтому все переназывания будут означать только то, что они означают. Мы не переучим людей думать.

— Как эта тема толерантности связана с законом об оскорблении чувств верующих?

— Это явно репрессивный закон, который направлен на подавление, условно говоря, протестных настроений. Сейчас церковь у нас играет роль, как и при царе, главного идеологического отдела. И это такое выборочное правоприменение, ведь оскорблять можно не только чувство верующих, но и атеистов. У нас, в конце концов, светское государство. А также это неправовое дело: нельзя оскорбить чувства, можно оскорбить человека. И в суде это должно быть выявлено: как именно оскорбили человека, бранную лексику употребили, ударили, плюнули… В остальном это какие-то ужасные натяжки. У нас в Москве сейчас новое оскорбление чувств. В Библиотеке им. Ленина устроили модное дефиле с фотосессией. И сейчас все смеются: Pussy Riot оскорбляли чувства верующих в храме, а сейчас их последователи оскорбляют чувства посетителей библиотек, чувства умников. Все это какая-то дурь, мне все это не нравится. Хотя, конечно, ко всем чувствам нужно относиться хорошо.

Я могу понять оскорбление верующих через оскорбление того, во что они верят. Например, если я поставлю напротив церкви плакаты «Религия — опиум народа» или «Попы — грабители», это будет нехорошо. А если я в каком-нибудь маленьком музее устраиваю выставку с антирелигиозными гравюрами, это не оскорбление чувств верующих. Попытка установить тотальную цензуру — это какая-то странная узколобость или советское наследие. Вдруг вспоминается «Доктор Живаго». Тогда, когда начался скандал, два абсолютно разных советских писателя-классика Шолохов и Федин говорили: «Да издайте ее тиражом 5—10 тысяч экземпляров. Прочитают и забудут. Роман тяжелый, запутанный, неловко написанный, громоздкий. Его мало кто до конца дочитает». Но мы так не хотим. Если Пастернак где-то обмолвился в романе, что советская власть обидела интеллигенцию, его роман нельзя печатать даже маленьким тиражом на страну в 250 млн населения, все должны мыслить одинаково. Понимаю, если бы он захватил всесоюзное радио и стал там пропагандировать свои идеи, тогда его можно было бы оттуда выковыривать.

Например, прошла выставка «Осторожно, религия!». Тут же набежали православные, стали громить ее. Ну что за ерунда? Вот эта тоталитарность сознания, желание, чтобы все думали, как один, как я.

Знаменитый философ и священник Павел Флоренский в своей автобиографии написал замечательную фразу: «Люди, которые сделали терпимость своим принципом, крайне нетерпимы к тем, кто этот принцип не разделяет». Это смешной парадокс, и люди, которые проповедуют толерантность, абсолютно не толерантны к тем, кто хочет чуть-чуть тонким напильничком подтесать острые углы, чтобы это явление вошло в общую культуру.

«Знаменитый философ и священник Павел Флоренский в своей автобиографии написал замечательную фразу: «Люди, которые сделали терпимость своим принципом, крайне нетерпимы к тем, кто этот принцип не разделяет». Фото humus.livejournal.com

«Общество, которое считает себя бастионом истины, быстро маргинализируется»

— Есть мнение, что источником всех этих идей о толерантности, феминизме и политкорректности является западное общество. Россия при этом предстает неким бастионом традиционных ценностей, у нас нет детских книг про однополые браки и отношение большей части общества к этому явлению негативное. Если это так — устоит ли страна под напором новомодных идей или в конце концов и ей придется сдаться?

— Возможно, Запад действительно является источником этих идей. Так сложилось, что он является источником всяческих инноваций — телеграфа и телефона, паровоза и парохода, стиральной и пишущей машин, антибиотиков и компьютеров, прав человека, пенсий для трудящихся, диспансеризации и прививок, печатной книги, газеты, кино. Все на свете было изобретено на Западе. Конечно, говорят, что на Востоке изобрели алгебру, но тем не менее в индустриальном и социальном развитии это им не помогло.

Что касается наших ценностей, общество или группа людей, которая считает себя бастионом истины, обычно очень быстро маргинализируется. Поэтому я искренно не желаю, чтобы было это «устояние» в виде осажденного одинокого бастиона. Наша антизападная игра часто мало связана с реальностью. Недавно я узнал, что в Китае очень хорошо относятся к геям. Там гей-клубы находятся под защитой государства — именно с целью уменьшить рождаемость. Но у нас все говорят, что Китай наш союзник, при этом забывается вот этот факт. То есть все это обычные политические игры.

— На ваш взгляд, как будет меняться общественное настроение в ближайшем будущем?

— Могут быть шатания в ту и в другую сторону. Толерантность к иммигрантам в Европе может обернуться пришествием жесткого национализма или даже расизма.

Что касается дел о харассменте. Сейчас женщина обвиняет мужчину в том, что он ее десять, двадцать, тридцать лет назад изнасиловал или соблазнил, и это обсуждается в прессе и рассматривается в суде. Но это уже было в узких психоаналитических кругах в самом начале XX века. Тогда психоаналитикам вдруг показалось, что многие женские неврозы связаны с «отцовским соблазнением». Женщины на кушетке психоаналитика рассказывали о том, как все было. Потом сами врачи признали, что это своего рода эротические фантазии. Все это ушло. Сейчас — явилось снова. И я предвижу, что через какое-то время это снова будет называться ложными воспоминаниями, и этих женщин будут морально осуждать за что-то вроде клеветы, оговора. Это культурные волны.