Михаил Котомин, Ad Marginem: «Львиная доля современных книг выглядят, как накрашенная проститутка»

Издательство как фильтр

— Начнем с общего вопроса. Что сейчас происходит с издательским делом, какие тенденции можете выделить?

— На фоне общего ослабленного российского книжного иммунитета более драматичными кажется уменьшение количества книжных магазинов в стране. На самом деле эти проблемы не такие драматичные, просто меняется политика изданий, книги перестают быть главным медиа. Но книга менялась всегда. В какой-то момент были глиняные таблички — сокровища для избранных, потом первый этап демократизации книгоиздания — изобретение печатного станка. Вообще, в 19-м веке издатель — это тот, кто сам печатает.

Потом издательства эмансипировались от типографий. Сейчас, мне кажется, происходит еще большая эмансипация. Если раньше издательство было этакой комнатой, где сидели, шелестели бумажками и человек вычитывал рукопись, то сейчас современный издательский офис, скорее, напоминает комнату «Смены» — это территория, где происходит коммуникация совершенно разных людей, а человек, читающий рукопись, чаще всего не имеет постоянной работы. Это, скорее, редактор на аутсорсе.

Плюс ко всему достаточно демократизировалось производство, книги издательства «Смена» — это пример small press. Теперь не нужен специальный склад, технолог. Ты сам можешь напечатать 100, 200, 500 экземпляров. Так что с одной стороны книгу стало издать легче, а с другой — она перестала быть единственным источником информации. Это все влияет на книгоиздательство, но влияет по-разному. К примеру, во всем мире падение продаж книг остановилось, остановился и рост популярности электронных книг.

Но главным остается основное издательское занятие — это фильтр, рекомендация, то, что выбирают из гигантского архива современных текстов, считают его важным и готовят к встречи с читателем. Редактор придает этому тексту форму и «пускает» в публику — то есть это такой и фильтр и промоутер. Это всегда было в издательской профессии, но сейчас за счет изменения всей системы это становится гораздо важнее, чем наличие принтменеджера, который коммуницирует с типографией. В этом смысле я за перемены, считаю, что они могут растрясти ситуацию, придать ей новый импульс, потому что до этого большие перемены прошли в конце 80-х, начале 90-х, когда в книжный мир пришли большие не книжные деньги — это могли быть международные корпорации, развлекательные корпорации. Это был пик массовости.

Главным остается основное издательское занятие — это фильтр, рекомендация, то, что выбирают из гигантского архива современных текстов, считают его важным и готовят к встречи с читателем.

— Кстати о массовости. Это за вашими книгами едут специально, а как вы относитесь к бестселлерам на всех первых полках книжных сетей?

— Я дикий противник бестселлеров. Скорее, даже идеологический, потому что считаю, что в книге выбор и фильтр должен быть на всех уровнях. Есть выбор и фильтр издателя, а есть личный выбор и фильтр читателя. Я дико против «топов» — сколько людей, столько и комбинаций книг. Когда людям предлагают определенные комбинации, например, топ-10 книг к прочтению — это для меня в каком-то смысле антикнижная история. Я знаю статистику немецкого рынка — падение продаж топ-100 составляет около 20 процентов. То есть книжное поле двигается, но бестселлеры, задуманные, как бестселлеры, покупают все меньше и меньше. Что касается России, из-за ослабленной инфраструктуры у нас бестселлер — это не бестселлер. В том смысле, что у нас давно не было книг-миллионников. К примеру «50 оттенков» должны продаваться миллионами — они для этого и сделаны. Но если на Западе это миллионы, то у нас это сотни тысяч.

Книжный магазин — это ткань города

— А когда в России была последняя книга-миллионник?

— У нас, к сожалению, эта статистика закрыта, но все же я знаю, что последний заметный миллионник — это «Несвятые Святые» Тихона (Шевкунова — считается, что является духовником Владимира Путина — прим.ред.). Она достигла отметки в миллион экземпляров, потому что было использовано два рынка: рынок церковной литературы и 2 тысячи книжных магазинов, которые сейчас остались в России.

При этом я помню, что в 90-ые миллионников было много. Продавался первый Гарри Поттер, безусловно, миллионники были в совсем трэш-жанре: Донцова, Маринина. Сейчас миллиоников нет и там. В этом смысле в России тема с бестселлерами так остро не стоит. Здесь все через призму ослабленного рынка немного изменяется: и бестселлер не бестселлер, и те перемены, которые должны оздоравливать организм, могут его убить, потому что он очень изможденный.

При этом я довольно оптимистично настроен, рынок все больше самоопределяется. То, что вы сказали, что за нашими книгами едут специально… Это происходит все чаще и чаще. Я смотрю, что крупное издательство «Азбука-Аттикус» стало довольно четко себя оформлять, даже сетевые магазины стали более четко стараться выставлять по полкам. Самоопределение рынка в какой-то момент снова приведет к росту, просто нужно понять, что стратегии 90-х не работают. Новый рынок не такой долгий — ему лет 30. Он должен просто сильнее цивилизоваться. Но главная наша проблема — это отсутствие книжных магазинов. Поэтому нужно поощрять любые формы книжных продаж — и ярмарки и магазины типа «Смена». И даже сетевые, пусть будут в маленьких городах. Задача — чтобы в России было хотя бы 5 тысяч книжных магазинов. Как ее достигнуть — непонятно. Конечно, нужны какие-то преференции от локальных властей. И не только от них. Я думаю, что пришла пора, чтобы люди, которые сколотили себе состояние, подумали о социальной атмосфере. Потому что книжный магазин — это часть атмосферы. Это то, что делает жизнь в городе интереснее и приятнее. Это есть ткань города, и в нее должны инвестировать капиталисты, государство и горожане своими ногами.

Книжный магазин — это часть атмосферы. Это то, что делает жизнь в городе интереснее и приятнее. Это ткань города, и в нее должны инвестировать капиталисты, государство и горожане своими ногами.

— В маленьких городах это действительно серьезная проблема…

— Когда я говорю о том, что у нас мало книжных магазинов — я не имею ввиду, что туда нужно загонять людей. Просто я уверен, что если их будет больше — будет больше и странных встреч. К примеру, человек идет и увидел что-то в витрине. В Интернете ты не можешь увидеть что-то неожиданное… У любителей пластинок есть термин «дик» — ковыряться, копаться в старых пластинках, находить исполнителей, которых ни разу не слышал. Поэтому книжные магазины для меня — это зона «дик». Хороший книжный магазин создает воронку, благодаря которой ты можешь купить что-то необычное. Я в Казани приобрел шесть книг, даже не знаю, что с ними делать, но они мне показались очень интересными. Это хрестоматия документов по Золотой Орде — в Москве я бы никогда эту книгу не увидел. «Брак, молодежь и выбор партнера с точки зрения Шариата» — это больше фан. Мне очень интересно, как консервативные религиозные объединения поддаются взаимодействию с этим миром. Также купил зачем-то «Казань в документах и источниках», выпуск №5. Я открыл ее и наткнулся на описание приезда кого-то из императорской фамилии в Казань, это было очень смешно описано. Кстати, там есть глава «Издательство и книжная торговля в Казани в 19 веке».

Habent sua fata libelli

— Недавно в Казань приезжал генеральный директор ОГИ Дмитрий Ицкович со своим новым проектом и он сказал, что сейчас книги покупают не для того, чтобы читать, а для того, что бы были. Вы согласны с ним?

— Это разговор циничного издателя и, если встать на эту циничную позицию, я уверен, что большинство книг, которые мы продаем, безусловно, не читают. Но я не вижу в этом большой проблемы. Есть древняя латинская поговорка Habent sua fata libelli — У книг есть своя судьба. Книгу в среднем читает 5 человек. Если она будет стоять непрочитанная на полке — кто-нибудь зайдет в гости и возьмет почитать, или сын поступит в университет и она ему пригодится. Мне вообще кажется, что в каком-то смысле чтение — это очень мощная человеческая потребность.

— Интересно ваше мнение и по поводу реализуемого Ицковичем государственного проекта. Для начала они собираются издать Антологию современных стихов народов России, переведенных с 42 языков.

— Здесь очень много смежных моментов. Главный редактор издательства ОГИ, директором и владельцем которого является Ицкович — очень хороший поэт Максим Амелин и, очевидно, к этому переводу он привлечет других поэтов и переведет что-то сам. То есть позитивный момент реализации госзаказа в том, что действующие поэты получат работу и смогут отточить свое мастерство. Вторая история — издательство ОГИ на этом заработает. А если они на этом заработают, то может быть смогут издать то, на что у них не хватало денег. Мне очень нравится их проект — они раз в два года издают полное собрание сочинений «Потерянные фигуры», чаще всего это поэты. Они уже издали Вагинова, Олейникова, год назад был Заболоцкий. Если поэты других языков помогут появиться на свет Вагинову или Заболоцкому — это же тоже хорошо.

А так… Госзаказ вряд ли на прямую изменит существующую коммуникацию. Зато появится много других связей.

Книга — это не фетиш, это одна из форм коммуникации. Она может существовать в любой форме, но мультимедийных библиотек я не видел.

— Мне недавно сказали, что в Москве появились полностью мультимедийные библиотеки. Как вы относитесь к подобным новшествам?

— Книга — это не фетиш, это одна из форм коммуникации. Она может существовать в любой форме, но мультимедийных библиотек я не видел. Есть другая проблема — у нас нет правильной централизованной постоянной библиотечной закупки.

Библиотеки покупают, грубо говоря, то, что и так продается. Они покупают бестселлеры, потому что у крупных издательств есть специальные библиотечные отделы — менеджеры, которые могут оформлять все эти бесконечные бюрократические бумажки, участвовать в госторгах, выигрывать тендеры, потому что там прописано слово «книги» и количество наименований, а не что за книги. Во всем мире библиотеки могут быть поддержкой тех рискованных проектов, которые, например, делает то же издательство ОГИ. Мы сейчас издаем переписку Ингеборга Бахмана и Пауля Целана — памятник любовных отношений 20-ого века. У книги тираж полторы тысячи и мы будем продавать ее четыре года. Это некоммерческая история, но это должно быть на русском, это труд переводчиков. Вот такие вещи как раз должны закупаться библиотеками. А не романы Захара Прилепина и «50 оттенков серого». Проблема в этом, а не в мультимедийности.

Современная российская литература технологически устарела

— Интересно, текущая ситуация в стране найдет свое отражение в современной русской литературе?

— В современной русской литературе дела совсем плохи. В этом смысле я пессимистичен, потому что у нас по сути есть одно издательство монополист — это «Астрель», Эксмо. Это настолько забетонированная машина, что она диктует людям что и кому писать. Сейчас идет волна очень несовременной консервативной литературы, которая прикидывается чем-то между Толстым и деревенщиками (советский реализм 80-х), при том, что жизнь очень изменилась. Временно большая литература в России закончилась, она стала технологически устаревшей. Но она всегда может возродиться. Чтобы ей возродиться — нужен самиздат и новое подполье. Мы участвовали в новой независимой литературной волне на этапе ее возникновения. Тогда был андеграунд от Сорокина до Ширянова. Эта волна, к сожалению, подошла к концу. Гуманитарии 90-ых с удовольствием пошли в те же крупные издания и стали для «Астрель» писать более консервативную прозу. При этом это не только русская проблема. Вполне возможно, что уходит именно литература в тех формах, в которых мы привыкли: роман, рассказ, повесть. Но литература может существовать и не в форме романов. Интернет нам дал множество инструментов хранения, архивации, документации данных. Сейчас открылся проект Relikva. Очень много инструментов хранения не выдуманных историй. Может быть, литература найдет какую-то другую форму.

Когда мы занялись редизайном, вышли на формат типографики, мягких обложек с пухлой экологической бумагой — над нами смеялись магазины. Но мы очень хотели просто физически отличаться от книг больших издательств.

— Книги издательства Ad Marginem очень легко отличить от других по дизайну. На сколько он важен в книжном деле?

— Сейчас это очень важно. Это один из сильных ходов подчеркнуть свой выбор. Когда мы занялись редизайном, вышли на формат типографики, мягких обложек с пухлой экологической бумагой — над нами смеялись магазины. Но мы очень хотели просто физически отличаться от книг больших издательств. Импульс также был связан с тем, что почему-то в России победил такой образ разделения книги и жизни человека. Человек носит одну одежду, а читает книгу с другой обложкой. Есть визуальное потребление для себя и для других. Мы хотели подумать, как можно попытаться сделать книгу, которую как хорошую вещь можно носить с собой, в едином стиле. Есть идея, что если книга важна, то она может быть в любой обложке. Почему? Это в каком-то смысле такой же предмет. Там есть предметная составляющая. Мы долго над этим думали и будем продолжать думать, меняться. За три года нам удалось наладить образ другой книги.

Как в 90-е типография дизайн книги «убила»

— Почему обложка paperback (в мягком переплете, — прим. ред.)? Потому что мы не придумали достойную форму твердой обложки. В этом году мы издали две книги в твердой обложке, в следующем году будем думать, как сделать современную западную твердую обложку без использования этой пленки. Львиная доля современных книг выглядит, как накрашенная проститутка — они очень яркие, сверкающие. Но при этом если вы отвезете ее на дачу и забудете — она из яркой сразу превратится в книгу в состоянии трэша. Если взять советскую книгу — она и стареет благородно. А в мягкой обложке даже мятая книга с обгрызанными краями будет выглядеть достойно.

Почему обложка paperback? Потому что мы не придумали достойную форму твердой обложки.

Про дизайн мы думаем все время, и это очень большая проблема в России. Формально очень много дизайнеров, но чтобы сделать книгу — нужна школа, здесь нужно уметь создавать трехмерную картинку, а современные дизайнеры — люди двухмерные. Эта трехмерность требует школы. Она была, но почему мы сейчас работаем с коллегами из АБС-дизайна, потому что они представители этой школы, хотя и слишком консервативные для нас. Работая с ними, мы пытаемся раскачивать их туда-сюда. Каждый год пробуем двух-трех новых дизайнеров, но, увы, либо это талантливая молодежь без школы, либо…

В 90-е победил один облик книги, так называемый 7БЦ — пленка. Его расхваливала типография. Если просили что-то другое, отвечали: это очень сложно, отдельный заказ. При этом у нас была мощнейшая полиграфическая школа. В общем вопрос с дизайном — это большая интересная история, и я рассчитываю на то, что со временем вольются уже те, кто сейчас учится, те, кто, читает наши книги.