«Роман о Разине был политическим произведением Шукшина!»

«Шукшин все больше шел к Гоголю, Салтыкову-Щедрину. То, что он высказывал в 70-е, оказалось теперь у нас»

— Валерий Иванович, когда я читаю рассказы Шукшина, написанные начиная с середины 60-х, у меня такое ощущение, что эти не самые лестные характеристики, которыми он наградил наше общество, совсем не изменились. Вы согласны, что Шукшин не устаревает?

— Шукшин не то что не устаревает — сама жизнь сейчас развивается в невеселую сторону, а он в эту сторону заглядывал уже тогда, в 60—70-е, и сердцем предчувствовал такое развитие. У меня в дневнике есть запись с его высказыванием 1972 или 1973 года: «Чую, что беда будет с Россией…» Вот в том же кино как режиссер он проработал всего десять лет, но за это время он так стремительно развивался, что стало видно, что ранний Шукшин и Шукшин последних своих работ — это два разных художника. В ранние годы его писательства у него тоже были яркие зарисовки и наброски разных характеров, были сильно и контрастно показаны бытовые ситуации, зафиксированы смачные народные разговоры, и начинал он действительно как жесткий реалист-документалист, но он все больше шел, так сказать, к Гоголю, к Салтыкову-Щедрину, к работам с высказываниями и обобщениями глобального характера. И то, что он высказывал в 70-е, оказалось теперь у нас на первом плане.

Конкретный пример — рассказ «Забуксовал», в котором сын шофера учит наизусть отрывок из повести Гоголя «Мертвые души». Сын зубрит, а отец вдруг спрашивает его: «Слушай, а что за ерунда получается — выходит, что Русь-тройка Чичикова в себе везет, везет мошенника?» Отец поражен своим открытием, сын ему ничего не может объяснить, и выходит для отца несвязуха — в бричке едет гадина Чичиков, а народ перед ним расступается! Абсурдная ситуация, по которой он нам всем задавал вопрос! И сегодня мы все видим, чувствуем, болеем и переживаем, что нами в переносном, метафорическом смысле управляет Чичиков, то есть деньги, капитал, нажива — вот что несет тройка-Русь.

А сколько еще подобных произведений у Шукшина, где он делал обобщения, забегая намного вперед! Нельзя в этом плане пройти и мимо сказки «До третьих петухов» (настоящее название — «Ванька, смотри!»), которая была опубликована уже после смерти Шукшина. Это произведение — своего рода предупреждение нам всем. В сказке литературные герои, собравшись в библиотеке, осуждают Ивана-дурака, говоря, что он их позорит, что от него портянками пахнет и что он должен добыть справку, что он умный. Он идет, послушавшись этих людей, многое переживает, возвращается седой, израненный, замученный, но справка оказывается никому не нужна.

Шукшин не то что не устаревает — сама жизнь сейчас развивается в невеселую сторону, а он в эту сторону заглядывал уже тогда, в 60—70-е, и сердцем предчувствовал такое развитие

Шукшин тем самым говорит, что вся история России — это постоянная погоня за справками, чтобы доказать какому-то цивилизованному миру, что мы не дураки и тоже можем жить, как французы и так далее. А сейчас мы как раз стоим в развитии нашей страны на какой-то исторической развилке. Потому что в той парадигме, в которой мы сейчас живем, жить невозможно, но и за справками бегать не нужно — мы можем пробовать одно, другое, но в погоне за другими парадигмами мы просто можем потерять свои силы. И Шукшин нас об этом предупреждает.

«Он говорил: «В своей жизни я застал два русских народа»

— Почему в своих произведениях Шукшин, как писал Дмитрий Быков, год от года становился злее и злее? Все начиналось с хороших деревенских людей, а закончилось грубыми продавцами, вахтершами и так далее?

— За полгода до смерти Шукшин мне сказал одну очень горькую вещь, которую я долгое время не решался публиковать. Мы говорили тогда с ним о его жизненном пути, о пути в искусстве, и он, резко обобщив эту тему, сказал: «Я в своей жизни застал два русских народа: первым был народ войны и послевоенных лет, тот народ, который поднял страну — это был великий и потрясающий народ, который сделал невозможное. А второй — это нынешний российский народ, который опустился на карачки».

— Шукшин понимал, в чем причина деградации людей в городе и деревне?

— Вопрос о том, как это происходило, сложный. Кстати, этот механизм действует и сейчас, и трудно сказать, что бы написал Шукшин про нынешнюю ситуацию с нашим народом, с которым вообще можно делать все, что угодно.

Шукшин ведь уже видел, приехав жить в город, массовое омещанивание, вступление, как сказал один философ, в шмоточный период. Понимаете, миллионы людей с конца 50-х начали получать отдельное жилье, переселившись в него из бараков и коммуналок, но тут же получение квартир приобрело обратную сторону — раз дали квартиру, значит, ее нужно обставлять мебелью, устилать коврами, и это стало для человека поводом не к возвышению души и лучших его качеств, а к погоне за вещами. Соседи приобрели «Запорожец», а мы купим мебель и так далее! Великое благо, увы, разбудило инстинкты по этой же части. А деревенские смотрели на городских, завидовали и задавали себе вопрос: «А почему у нас этого нет?», и у них тоже пошла погоня вовсе не за духовным и профессиональным ростом.

— И Шукшин считал, что политический строй тут ни при чем, так?

— Шукшин понимал, что это проблема не только власти — он понимал, что весь ход исторического процесса ведет к тому, что человек может деградировать. С одной стороны, он видел, что идет колоссальный научно-технический прогресс, с другой — он видел деградацию в духовном плане. Сейчас мы четко это видим в культуре, которая перестала быть культурой, и неровен час, ученым придется писать труд о происхождении обезьяны от человека.

У Шукшина были и замыслы о ГУЛАГе, когда он беседовал с писателем Василием Беловым, и это был не просто замысел о ГУЛАГе, а о восстании заключенных в одном из лагерей — ведь в народе ходило очень много рассказов об этих восстаниях, и хотя они часто были преувеличены (якобы лагеря даже бомбила авиация), Шукшин часто думал о такой работе

«У него был замысел написать о ГУЛАГе»

— Шукшин, как известно, был членом КПСС. Как он относился к политическому строю, при котором жил?

— Политическим произведением стал его роман о Степане Разине «Я пришел дать вам волю», хотя оно, в общем-то, художественное и историческое. Но у Шукшина были и замыслы о ГУЛАГе, когда он беседовал с писателем Василием Беловым, и это был не просто замысел о ГУЛАГе, а о восстании заключенных в одном из лагерей — ведь в народе ходило очень много рассказов об этих восстаниях, и хотя они часто были преувеличены (якобы лагеря даже бомбила авиация), Шукшин часто думал о такой работе. Но в 60-е такую вещь не напечатали бы, а путь Солженицына он не принимал.

В голове же коммунистом Шукшин не был. Вступление в партию было вынужденным решением, принятым для того, чтобы он сделал то, о чем он мечтал, а мечтал Шукшин прежде всего о том, чтобы высказаться о судьбе народа, который кабалили, держали все время в рабстве, издевались. Эти издевательства Шукшин и в своей жизни видел — ведь колхозникам стали выдавать паспорта только в середине 50-х, до этого они были просто рабами. Да, государство для них что-то делало, но в целом они были в рабском положении в стране «рабочих и крестьян». Шукшин видел отношение к крестьянам как к людям второго сорта, и, как человека с ранимой и яростной душой, душой борца, это не могло его не затрагивать. И он высказался о советском режиме в жанре исторического романа о Разине. Хотел он, как вы знаете, и снять фильм по этому роману. Хотел снять аж трижды, но планы каждый раз срывались.

— И в чем была причина отказов в съемках «Разина»?

— Думаю, что там был виден яростный призыв к восстанию против власти, поэтому и не дали. Шукшин понимал, что в реальной жизни он не имел возможности высказываться о советской власти, а тут эта возможность была. Да, роман был зашифрованный, но люди вполне могли понять, о чем речь и почему автор говорит о разинском восстании.

Конечно, жизнь в СССР была и полезной, и привлекательной, но ведь была и своя теневая сторона. Отца Шукшина, как и восемьдесят его односельчан, обвинили в мятеже и расстреляли, Василий, как и его мать, вынужден был сменить фамилию, в селе его называли «вражонок» как сына якобы врага народа. Кроме того, к сельчанам презрительно относились в городах, что Василий чувствовал и на себе в юности (в том числе и работая в Казани). И, конечно, весь этот горький опыт унижения и бесправности Шукшин как художник не отразить не мог. И именно опыт Шукшина подвел его к мысли, что что-то в нашей жизни надо круто менять.

«Шукшин догадывался, что был в разработке КГБ по линии русских националистов»

— Уместно ли ставить Шукшина в ряд писателей-деревенщиков?

— Шукшин говорил, что это так и не так. Он говорил: «Астафьев, Белов пишут и воспевают старую деревню — на их взгляд, красивую и замечательную, но у меня-то болит не за то, что уходит, а за то, что приходит». Шукшин видел, что из того же города вроде бы приходят люди цивилизованные, но приглядевшись, обнаруживал, что из города приходит какая-то суррогатная культура, а те люди из деревни, которые уходят в город, перенимают там тоже не самое лучшее. И все это опускало наш народ в развитии.

В романе про Разина есть очень тяжелый момент, где Степан в ярости рубит иконы. Но тут важно понять, что Степан рубит не Бога, а церковников

— Писатели-деревенщики считались верующими людьми. Был ли таким Шукшин?

— В романе про Разина есть очень тяжелый момент, где Степан в ярости рубит иконы. Но тут важно понять, что Степан рубит не Бога, а церковников, которые прислуживают царской власти и власти бояр, которые закабаляют народ. И внутри себя Шукшин разделял церковь и веру и был, как и немало людей в то время, верующим стихийно.

— Шукшин бывал за границей — как он относился к тому, что там видел?

— Да, его несколько раз посылали за границу, но он ездил туда без охоты. Шукшин был человеком работы, он каждую минуту или писал, или думал, или делал какую-то другую работу — он был просто пахарь, а за границей состояние было просто нерабочим. Да, он видел, что там высокая социалка, но в рассказах у него прежде всего мелькало, как некоторые наши люди бегают по их магазинам и преклоняются перед шмотками. Это для него были люди, больные Западом. У него самого какого-то преклонения перед Западом, понятно, не было. После таких поездок у Шукшина были лишь горькие мысли: «Ну а мы-то почему работаем и работаем, а живем хуже всех?»

— Эти мысли не подталкивали его к высказываниям каких-то нелицеприятных вещей о руководителях СССР и их политике?

— Я с ним таких разговоров не вел. К тому же Шукшин догадывался, что он был в разработке КГБ по линии русских националистов — им занималось то же управление, что занималось диссидентами. Шукшин не был никаким диссидентом, но вот почему-то к кругу националистов наверху его причислили, и вокруг него были люди, которые на него доносили. Поэтому политических разговоров в беседах с ним я не касался — на всякий случай.

«Во всей московской тусовке он был не просто белой вороной, а ненавистной белой вороной»

— Шукшина высоко ценили, и сейчас ценят, простые россияне. А как к нему относились коллеги по киноцеху, по писательской деятельности?

— Во всей культурной среде, во всей московской тусовке Шукшин был не просто белой вороной, а ненавистной белой вороной. Есть такая особенность культурной жизни — зависть и ревность коллег к успеху, а поскольку его успех был ранним — он снялся в кино, будучи второкурсником ВГИКа, напечатал свои рассказы в журналах на третьем-четвертом курсах, и все вроде бы видели, что Шукшин — это многогранный талант, но такой успех многих его коллег раздражал.

Коллеги могли восхищаться Шукшиным, но в решающий момент делать всякие подножки. Недавно в сборнике документов о кинематографе Шукшина мы с двумя алтайскими коллегами восстановили всю документацию о фильме о Степане Разине, и по этим документам было видно, что всякая власть Шукшина боялась, и особенно в деле запрета фильма старались коллеги Шукшина по киностудии имени Горького. Я долго искал стенограмму худсовета студии, где обсуждался уже доработанный режиссерский сценарий, где было расписано все — от количества актеров до числа декораций, проект был доработан до деталей и было даже получено согласие ЦК на съемку, но худсовет сценарий зарубил. На худсовет пришла лишь половина членов совета — не было ни Сергея Герасимова, ни Станислава Ростоцкого, ни Льва Кулиджанова: они не пришли демонстративно, потому что знали, что сценарий зарубят и решили не мараться. Защищал этот сценарий только один молодой режиссер, а остальные все ныли, потому что считали, что фильм о Разине съест все деньги студии. Таким образом проект они похоронили.

Шукшин был таким актерским режиссером. Да и актером он был потрясающим! Актеров он мог брать для работы не самых засвеченных, и они у него блистали

Были к Шукшину зависть и опасения и другого сорта, и об этом тоже надо сказать. Шукшин, придя в литературу, высоко поднял градус того, что можно назвать русскостью, привязанностью к русскому народу, русской культуре, в том числе и фольклорным традициям, и заговорил об этом на таком высокохудожественном языке, что цена остальных авторов по этой части понизилась! Их кино тоже вроде бы про русских людей, но по-настоящему русским оно не было. Да, были яркие Тарковский, Климов, но планку русскости Шукшин поднял выше всех режиссеров, и многие понимали, что если он осуществит свой замысел о Степане Разине, то те, кто сейчас красуется на кинопьедесталах, там уже стоять не будут. Этот фактор тоже напрягал киносреду. И вышло так, что именно эти два фактора, производственный и статусный, погубили судьбу картины, которая намечала абсолютно другой путь русского исторического фильма: показать русского человека через судьбу выдающегося человека.

— Вы работали на съемочных площадках некоторых фильмов Шукшина. Каковы особенности его режиссерской работы, что обеспечило его фильмам успех?

— Во ВГИКе нам говорили, что есть актерское кино, а есть режиссерское. В 60-е годы в кино стало больше проявляться режиссерское самовыражение — не только за счет сюжета и актерской игры, но и за счет пластики, особого звука и монтажа, особого типа повествования. Но активно работали и режиссеры актерского кино, у которых важные вещи можно сказать только через актеров, и Шукшин был таким актерским режиссером. Да и актером он был потрясающим! Актеров он мог брать для работы не самых засвеченных, и они у него блистали.

Почему все его актеры блистали? Да потому что все диалоги и монологи у Шукшина были написаны потрясающим русским языком. Слова Шукшина были настолько яркие, что они просто лепили характер. Скажет его персонаж слово — и ты сразу понимаешь, что это за человек. Скажет герой следующую фразу, и человек становится еще ярче. Вот что значит сила слова у Шукшина.

— 15 лет назад я брал интервью у Леонида Куравлева, снимавшегося у Шукшина в его дебютной полнометражной ленте «Живет такой парень», в картине «Ваш сын и брат», и он сказал, что не может сказать, был ли он актером Шукшина. Кого можно назвать шукшинским актером?

— Такими актерами были Алексей Ванин, Иван Рыжов, Николай Граббе. Василий Макарович знал возможности этих людей, и это были его актеры, люди для его фильмов. И, конечно же, среди них был Куравлев.

— Почему Куравлев не принял приглашение Шукшина сняться в тех же «Печках-лавочках», в «Калине красной»?

— Куравлев объяснял это тем, что боялся повторов, хотя в «Печках-лавочках» не было никакого повтора — там в Иване был другой рисунок, возрастной, не такой, как в первом фильме «Живет такой парень». Куравлев подумал и предпочел сняться в «Семнадцати мгновениях весны».

В той же «Калине красной» ему пришлось многое переделывать в финале картины, то же самое ему пришлось делать в «Печках-лавочках» — снимал он их шесть месяцев, а сдавал целый год. Без конца этот фильм резали, резали, резали, и никак не могли остановиться эти живоглоты из Госкино

«Люди ценят его не как писателя и режиссера, а как борца за народ»

— Как Шукшин оценивал свои работы? Ведь все его картины, кроме «Странных людей», неудачу которых он и сам признавал, любили и тогда, и сейчас любят.

— Шукшин никогда не оценивал своих работ, он практически не высказывался оценочным образом. И я могу понять почему. Понимаете, он всегда ставил в своей работе над фильмами высокие цели, и только он мог чувствовать, что в фильме «Живет такой парень» он что-то недобрал (он об этом написал статью), хотя работа грандиозная, просто классика отечественного и мирового кино, где простой парень показан так смачно, глубоко и разносторонне. В той же «Калине красной» ему пришлось многое переделывать в финале картины, то же самое ему пришлось делать в «Печках-лавочках» — снимал он их шесть месяцев, а сдавал целый год. Без конца этот фильм резали, резали, резали, и никак не могли остановиться эти живоглоты из Госкино.

Он ведь видел на том же худсовете «Мосфильма» по «Калине красной», что все относятся к сценарию снисходительно и недурно — и не более, а кто-то считал, что этот сценарий за гранью вкуса, дешевка. И Шукшин даже не ожидал успеха «Калины красной» — мечтал о нем, но никак не считал, что попадет в «десятку». Тем не менее с «Калиной красной» Шукшин считал, что вышел на какую-то принципиальную высоту и взял ее, как спортсмен-прыгун после моря попыток, — он был счастлив.

— Почему он сам решил играть Егора в «Калине красной»?

— Потому что в какой-то мере в этой роли Шукшин репетировал Разина. Во всяком случае, какие-то отдельные его черты: опробовал по-разному говорить с людьми, шутить, издеваться, фиглярничать. И когда я читал роман Шукшина о Разине, там, конечно, просматривались многие черты Егора Прокудина.

— После смерти Шукшина было немало экранизаций по его произведениям — и «Елки-палки», и «Позови меня в даль светлую», и «Крепкий мужик». Попали ли они в точку?

— Если сказать по правде, среди этих экранизаций достижений не было. Наиболее тонкая работа, тем не менее, получилась у Лидии Бобровой — фильм называется «Верую». И то получилась она мягкой и лиричной, а Шукшин в рассказах, взятых для этого фильма, — это все-таки обжигающая, ранящая лава. В театрах же что ставили, многое далековато от Шукшина.

— Валерий Иванович, почему простые люди ценят и любят Шукшина — и как писателя, и как режиссера?

— Люди, мне думается, его ценят как борца за народ.

— Должны ли наши власти что-то сделать для памяти о Шукшине?

— Нужен всего лишь один пустячок — поменять курс страны, и отношение к Шукшину будет соответствующим! (Смеется)