Сергей Якушин, «Новосибирский крематорий»: «Похоронная отрасль позволила себя втянуть в криминальный бизнес»

«Сергей, я решил тебе дать крематорий»

— Расскажите, как вы открыли первый в Новосибирске крематорий?

— Изначально я даже не планировал открывать крематорий. У нас в выставке «Некрополь» много лет подряд участвовал чешский производитель кремационного оборудования. И на девятый год он меня нашел, неудобно сказать, прямо в туалете. Я стою там, он подходит и говорит: «Сергей, я решил твою проблему!» Я отвечаю: «У меня нет проблемы!» Он говорит: «Сергей, я решил тебе дать крематорий. Без денег. Надоели мне ваши мэры…» А я после каждой выставки знакомил его с мэрами наших городов, он показывал им кремационные технологии. Он говорил: «Во идея, нравится! Но денег нет, казна пустая». И он решил: «Я тебе верю, давай построим крематорий, и пусть это будет плацдармом. К тебе будут приезжать, перенимать опыт». И оказался прав, в дальнейшем все крематории в России создавались благодаря тому, что люди приезжали к нам.

Крематорий — это объект похоронного назначения, по которому нормативов нет. Но есть множество нюансов, которых архитекторы не знают. Поэтому мы делаем эскиз, с которым в дальнейшем люди идут в архитектурное бюро. Сегодня я в этой сфере достаточно большой специалист, ведь я изучил более 200 крематориев перед тем, как открыть собственный. Со мной сотрудничают.

— Были ли на старте какие либо проблемы?

— Никаких.

— Может, с представителями традиционных религий?

— Нет, нет. Перед тем, как построить крематорий в 2003 году, я обошел всех представителей традиционных религий. Иудейский священник сказал: «Я ничего не смогу сделать, знаю, что людей будут кремировать. Я не могу противиться». А имам сказал: «У вас все будет. У меня мечеть в многонациональном городе, и браки заключаются межнациональные. Я никак не смогу контролировать, если кто-то из супругов выберет кремацию». И мусульманские священнослужители приезжают в крематорий, расстилают свои коврики рядом с печью и, пока идет кремация, произносят молитву. С точки зрения мировоззрения противоречия нет, ведь они занимаются обрядом, который посвящен душе, а не телу.

Крематорий — это объект похоронного назначения, по которому нормативов нет. Но есть множество нюансов, которых архитекторы не знают. Поэтому мы делаем эскиз, с которым в дальнейшем люди идут в архитектурное бюро

— Тем не менее в СМИ есть информация, что на заре бизнеса к вам предъявляли аж 18 судебных исков.

— Это мой конкурент, монополист на погребение в землю. С кладбища «съем» денег много больше, и они испугались. Похоронщики города создали мини-союз, и каждый месяц они запускали ложный слух против крематория. Что там вырывают золотые зубы, что одежду с покойников снимают и продают, что кремируют без гроба — всякую чепуху. Каждый раз мы писали в газету «Вечерний Новосибирск» опровержение, 30 текстов. А потом я решил, что не буду больше реагировать. И мало-помалу люди увидели, что это честный бизнес.

Иски же подавали по формальным причинам, вроде нарушения требований пожарной или экологической безопасности. От всех исков нам удалось отбиться.

Широкая география кремации

— Сколько сейчас в среднем проходит кремаций в день?

— Около 400. Прием заказов у нас 24 часа, все годы мы так работаем. И удельный вес ночных заказов — до 30 процентов.

— Сколько крематорий приносит денег?

— Около 150 млн рублей в год. Прибыль у меня сын считает, я этим не интересуюсь даже (сын Сергея Якушина Борис Якушин назвал «Реальному времени» сумму чистой прибыли в 36 млн в год, — прим. ред.). Я знаю, что это крайне рентабельный сервис. Сама кремация для заказчика стоит 5 500 рублей. В общей сложности, если сторонняя фирма привозит нам тело на кремацию, а мы делаем только предподготовку тела, проводим траурное шествие и церемонию, то они платят нам 12 тысяч. Если мы сами принимаем заказ, то общая стоимость 30—45 тысяч.

Это иллюзия, что похоронщики зарабатывают много денег. Это медленный бизнес, в нем нет рывков, да и не может быть. Но это стабильный бизнес. Мне, как пожилому человеку, пора думать о завещании, и этот бизнес я передаю своим детям — они уже сейчас в нем работают. Я думаю, что они будут существовать достаточно безбедно, но крутыми бизнесменами они не станут.

— А сторонние фирмы только из Новосибирска или из других городов?

— Из других городов и даже из других стран. Из Казахстана много возят, из Улан-Удэ. Буряты привозят, а то у них кремация до сих пор на костре идет. Красноярск возит, Томск, Омск — все возят.

— В 2015 году в Новосибирске открылся второй крематорий. Как изменился бизнес с пришествием такого конкурента?

— Никак. У них где-то 1,5 тысячи кремаций, у нас — 6 тысяч кремаций в год.

Прибыль у меня сын считает, я этим не интересуюсь даже. Я знаю, что это крайне рентабельный сервис

«За шедеврами стоит смерть. Потому что смерть учит правильно жить»

— Ваш крематорий даже по меркам похоронной индустрии — необычное место. К примеру, при нем есть Музей мировой погребальной культуры, единственный в России. Как он появился?

— Музей появился в первый же год. Я еще в 1992 году, когда придумал выставку «Некрополь», поехал в Лондон по делам. Там я пошел на антикварный рынок и вдруг увидел там пять гравюр XIX века. Я их купил, сложил в чемодан, привез. Эти пять гравюр стали основой музея. На следующий год мне повезло, я купил коллекцию ручек от гробов XVIII века, я их выставил на главной площади на московской выставке. И так каждый год я покупал, покупал… Сегодня у меня 12 тысяч гравюр, более тысячи живописных полотен (я провожу конкурс «Тема смерти в современном искусстве» и выкупаю лучшие работы). У меня 10 тысяч открыток на тему смерти и очень много скульптур и фарфора.

Сегодня это не просто художественный музей, где мы выставляем предметы, связанные с погребением. Сегодня мы говорим о культуре памяти. Мы говорим о предметах великого искусства, которые создавались людьми в моменты острого горя. Сегодня доказано, что высшие произведения в истории искусства были созданы авторами в момент утраты близкого человека. В момент получения известия о смерти у человека происходит огромный выброс энергии, сравнимый с мини-оргазмом. Когда все уходит, человек чистится энергетически, новая, чистая энергия позволяет людям творить. (А что еще делать? Без любимого человека он деморализован!) Он берет кисть и создает шедевры. За шедеврами стоит смерть. Потому что смерть учит правильно жить.

— Хорошо, а что тогда насчет верблюда по кличке Фараон, который живет при крематории?

— Опять же я был в Лондоне, объезжал крематории. В одном из них собрались люди на похороны. Я поворачиваю голову в сторону ворот и вижу: в воротах появляется женщина в брючном костюме, в котелке и с тростью. А дальше — лошади, и заезжает конный лафет с гробом. Я просто очарован был этой картиной! И сделал у себя конный лафет. Лошадей купили, вороных.

И через 3—4 года один конь у нас пал. Все работники говорят, что его отравил конкурент наш. Я поехал покупать замену. Приехал на конный завод и вижу: по степи снежной идет верблюд. И он как шел, смотрит на меня такими большими глазами… Не знаю, что произошло, но я прочитал в его глазах «Забери меня отсюда». Я спрашиваю: «Верблюд-то продается?», мне ответили, что да. И я его купил, почему — не знаю.

Мы сделали для верблюда загон. И он стал набирать друзей. Он вот как на меня успокоительно подействовал, также действует и на других посетителей крематория

Мы сделали для верблюда загон. И он стал набирать друзей. Он вот как на меня успокоительно подействовал, так же действует и на других посетителей крематория. У него очень много друзей. Например, женщина похоронила мужа у нас и каждый месяц привозит для верблюда ведро морковки. Люди приезжают с сетками хлеба, зерно привозят. Он у нас состоит на довольствии, но он служит.

У нас директор новосибирского зоопарка был возмущен страшно, спрашивал «что он там, зоопарк в крематории решил сделать?» А потом мы еще кошек завели!

— Ну тут тоже какая-то египетская загробная тематика прослеживается…

— Дело не в этом. Я видел, как в Чехии в крематории живут кошки, они там ловят крыс. Там гробы выставляют открытыми, для коронера (должностное лицо в некоторых странах, специально расследующее смерти, — прим. ред.). Если крыса вдруг попадет в открытый гроб, она съест ухо или ноздрю. Я подумал, что мы тоже в чистом поле, и мы завели кошек.

Как «похоронка» уходила в тень

— У широкой аудитории иногда складывается впечатление, что похоронная индустрия — очень криминализированная отрасль. Что вы об этом думаете?

— Это соответствует действительности. С одной стороны, похоронная отрасль позволила себя втянуть в этот криминальный бизнес, потому что раньше она не была такой, естественно. Во многом этому способствовали руководители муниципалитетов, депутаты, чиновники. Вначале это выглядело очень прилично. В ельцинское время, когда была большая потребность в деньгах для будущих депутатов, для будущих мэров, которым нужно было выполнять предвыборные обещания, они обращались ко всем, не только к похоронщикам. Говорили: «Дайте нам денег, нам нужно детскую площадку построить». И похоронщики давали. А потом это превратилось в чемоданы денег, и мэры почувствовали вкус. В какой-то момент они фактически присвоили себе кладбища.

Вот у нас государственная земля, земля на кладбище дается бесплатно человеку. Но что там бесплатного? Ничего. А кому реально принадлежит земля? Не муниципалитету. Управляет конкретный человек, и мздоимство процветает. Мы с этим боремся. Мой похоронный дом — и это все знают — пример того, что в «похоронке» можно быть честным. Мы никогда не мздоимствовали, не укрывали информацию, никогда не срывали похороны и никогда не покупали информацию — ни у скорой помощи, ни у полиции. При этом мы лидеры в Новосибирске.

У крематория 2 года назад отняли землю, 6,5 гектара. Я в свои 60 с лишним лет не ожидал, что против меня выступит власть, которая ни копейки не вложила в создание крематория...

Во многом в сложившейся ситуации виновато государство, которое не создает условий для того, чтобы «похоронка» была честной. Вот даже указ президента прошлогодний по похоронному делу не выполнили. Там был огромный указ, все губернаторы были обязаны проанализировать, выявить проблемы, создать предложения по новому законодательству…

— А вы за время существования крематория сталкивались с давлением с чьей-либо стороны, с попытками «крышевать» бизнес?

— У крематория 2 года назад отняли землю, 6,5 гектара. Я в свои 60 с лишним лет не ожидал, что против меня выступит власть, которая ни копейки не вложила в создание крематория. Просто взяли и отняли, подлог сделали. Я судился и выиграл 19 исков за прошлый год, и землю вернул. То есть у меня 18 исков на старте бизнеса подал конкурент, и 19 исков в прошлом году. Но сейчас вроде бы все доказано, все успокоились. Того главы нет, его сняли (вероятно, речь идет об уволенном в декабре 2018 года Александре Полищуке, главе Дзержинского района, где расположен крематорий, — прим. ред.). Но никто не гарантирует, что никому не понадобится лакомый кусок.