«Старообрядец — это русский человек, который не жил в Советском Союзе, верит в Бога, успешный»

«Детство сделало меня человеком, который все пропускает через себя»

— Митя, ваше детство повлияло на то, кем вы сейчас стали?

— Вы, наверное, рассчитываете услышать чудесную историю о том, что я всю жизнь любил детей, животных, родину, что любовь к ним для меня очевидные вещи, потому что у меня такие чудесные родители… У меня действительно чудесные родители, у меня было хорошее детство, прекрасное окружение. Но осознанность ко мне пришла значительно позже. Меня беспокоили вопросы, с которыми я сегодня работаю, но они не были даже приблизительно главными вопросами в моей жизни. Я не занимался помощью бездомным, благотворительностью. Поэтому детство просто сделало меня человеком, который пропускает все через себя, старается все сопереживать и сочувствовать. Родители сделали меня порядочным человеком, заложили базовые понятия о морали и уважении, любви. А дальше все развилось эволюционным путем.

— А как они в вас это заложили?

— Когда ты живешь в мире, где для всех вокруг тебя совесть важнее всего, где нельзя врать, где ответственность прививается с детства… Мама никогда не ругала меня за то, что я курил. Однажды она спросила меня, видел ли я фильм «Великолепная семерка». Да, видел. «Там был Юл Бриннер, он умер, выплевывая кусочки своих легких от рака, и записал перед смертью видео, в котором говорил, что если бы мог не курить, то никогда бы не курил, и призывает других этого не делать». Это был единственный раз, когда мама меня поучала, в остальном она считала, что я сам взрослый и могу сделать выбор. Таков один из педагогических приемов из моего детства: ты несешь ответственность, сам дурак, сам помрешь, сам заболеешь. Ты должен быть информирован о том, какой вред и опасность тебе несет то, что ты собираешься сделать, но ты сам можешь принять решение. При этом за меня ужасно переживали, им не было на меня наплевать. Но ответственность свою я чувствовал, и это на меня серьезно повлияло. И потом, я рос в окружении миллиона книг, тысяч прекрасных людей, ездил по разным местам страны и не только.

«Сейчас я общаюсь со старообрядцами также в России. Это совершенно уникальные люди. Это русский человек, который не жил в Советском Союзе, искренне верящий в Бога, добродушный, успешный, любящий». Фото Олега Тихонова

«Старообрядцы — это те русские люди, которых мы хотели бы видеть повсеместно»

— В 14 лет вы начали заниматься журналистикой, фотографией. И неожиданно в вашей биографии говорится о том, что вы изучаете также старообрядцев. Откуда это?

— Это произошло случайно. Я весь год копил деньги и поехал в Сомали. Мне понравилось, что можно просто поехать куда-то, где не был никто из твоего окружения, и прикоснуться к тому, что уникально. Потом я поехал на Гаити. И за два года я понял, что просто так ездить и смотреть скучно. И я начал искать тему, которую никто никогда не разрабатывал. Так я нашел информацию о старообрядцах в Латинской Америке. Хотел ехать, но понял, что меня пошлют, и начал искать попутчиков, так познакомился с Ольгой Родновой, до сих пор с ней работаем. Она лучший в мире специалист по изучению культуры старообрядчества, языка, на котором они там говорят, это уникальный язык, сохранивший черты языка XIX века. Я просто был ее помощником. А потом я понял, что это за люди, и это перестало быть интересом и стало важной частью моей души. Сейчас я общаюсь со старообрядцами также в России. Это совершенно уникальные люди. Это русский человек, который не жил в Советском Союзе, искренне верящий в Бога, добродушный, успешный, любящий. Это тот русский человек, которого мы хотели бы видеть повсеместно, но которого почему-то никак не получается найти всем нам. Конечно, бывают прекрасные люди в нашей стране, но тут ты приезжаешь и вокруг тебя моментально оказывается много хороших, открытых, добрых людей. Я не склонен идеализировать старообрядцев — все люди, у всех есть проблемы, грехи, но я вижу разительное отличие. Мне кажется, мы многому могли бы у них учиться, было бы приятно, если бы в нашей стране было больше таких людей, у которых любовь к человеку и вера в Бога, труд на своей земле ради своих детей, сохранение культуры, знание истории — основные составляющие жизни.

— Но вы при этом не ведете их образ жизни. Предпочитаете вдохновляться издалека?

— Мне очень многие вещи и взгляды, подходы старообрядчества нравятся, я их перенимаю, но не все.

«Благотворительность — это обычное доступное каждому дело, это не геройство»

— Вера в Бога, о которой вы упомянули в отношении старообрядцев, связана с тем, что вы вскоре после событий в Крымске начали заниматься благотворительностью?

— Тут нет никакой связи. Мне кажется неправильным обожествлять благотворительность, делать ее какой-то высокой. Это обычное доступное каждому дело, это не геройство, не какая-то избранность. В Крымске я увидел возможности для изменения, объединения и влияния. Потому что мы разъединенная страна, у нас люди ненавидят друг друга по миллиону причин и не готовы объединяться ни по каким признакам. А добро и совместная благотворительная деятельность нас объединяют, и это то, что я увидел в Крымске и после. Это возможность для нашего общества быть единым, создать настоящую гражданскую нацию. Я не вижу других возможностей на сегодняшний день. Нас может объединить что-то страшное и плохое. А может и что-то хорошее, но пока не все люди верят в это. Это еще не основной путь, не мейнстрим. Нужно просто сделать нормой добрые дела.

— То есть благотворительность может стать той самой национальной идеей, которой сейчас в нашей стране нет?

— На мой взгляд, благотворительность — это высшая форма патриотизма. Мы видим огромное количество псевдопатриотов, которые кричат, что нужно все запретить: давайте запретим американское кино, будем больше показывать наше отечественное, запретим французский сыр, будем производить отечественный. «Наше лучше» — это у нас называется патриотизмом, мы противопоставляем себя другим. Но это не патриотизм, простите, это глупость и популизм. А когда ты что-то действительно делаешь для своей страны, и так, чтобы в твоей стране было лучше, чем где-то еще, — это патриотизм. Если ты, условно говоря, не запрещая итальянский, французский сыр, сделал в России лучший сыр в мире — это настоящий акт патриотизма, потому что ты сделал лучший в мире сыр для своих сограждан и при этом прославился на весь мир. Если ты сделаешь так, чтобы в твоей стране старикам жилось лучше всего на свете, все остальные будут на тебя смотреть — и Франция, и Германия, и Америка: «Вот как надо жить!» А в нашем общественном сознании патриотизм — это когда ты ходишь с криками «Россия! Россия!» Но это не патриотизм, это другое. Национальной идеей может стать любовь к Родине, желание ей хорошего будущего, я уверен, что это объединяющая идея.

«У нас эпидемия СПИДа, ВИЧ в стране настолько силен, что мы одни из худших в мире. Мы хуже, чем вся Европа, Америка. Может быть, в Африке есть какие-нибудь страны, которые хуже нас. Но в целом мы действительно одни из худших в мире по этому показателю. Это просто ужас». Фото Максима Платонова

«Наша страна страдает. Она во всех сферах находится в ужасающем положении»

— А какая вообще сегодня ситуация с благотворительностью в России в сравнении с другими странами?

— Мы сейчас находимся на 110-м месте в рейтинге развития благотворительности в мире, если говорить сухо. 50% фондов находятся в Москве, 15% в Санкт-Петербурге, и только 35% на территории всей России, где больше всего проблем, больше всего людей и меньше всего денег. Если уходить от цифр, то я бы охарактеризовал состояние социальной сферы России вообще, не только благотворительности, как первые секунды после взрыва в Хиросиме. Существует такое ошибочное предположение, что в Хиросиме после взрыва моментально убило всех. А это не так. Действительно, огромное количество людей погибло, но огромное количество людей выжило и со страшными муками пыталось найти себе там укрытие, спасение, помощь. В первые минуты после взрыва всюду были слышны крики, ор, мольбы о помощи, горели пожары, люди пытались кого-то спасти. Потом были долгие проблемы многолетние с восстановлением, реабилитацией, огромное количество людей умирало от лучевой болезни. Страх, ужас, непонимание того, что происходит.

Я бы это мог еще сравнить с картинами Босха. У меня на рабочей стене висит триптих Босха «Сад земных наслаждений». Я смотрю на это, чтобы не забывать, в каком мире мы живем. Потому что наша страна страдает. Она во всех сферах находится в ужаснейшем, ужасающем положении, просто катастрофическом. Но при этом мы развлекаемся, не думаем о будущем…

Все очень плохо. Ну да, становится лучше. Мы уже не на 129-м месте в мировом рейтинге развития благотворительности, а на 110-м. С нуля расти всегда легко. В целом все очень плохо. Старики одинокие гниют в домах престарелых. Тысячи сирот живут без родителей. Больные дети — это наименьшая из проблем, потому что больных взрослых значительно больше, взрослых просто больше. И все они не имеют никакой надежды, никакой надежды на то, чтобы получить хоть какую-либо помощь, увидеть просвет в своем будущем. Люди умирают от болезней, которые лечатся элементарно, от состояний, которые давным-давно можно решать. У нас эпидемия СПИДа, ВИЧ в стране настолько силен, что мы одни из худших в мире. Мы хуже, чем вся Европа, Америка. Может быть, в Африке есть какие-нибудь страны, которые хуже нас. Но в целом мы действительно одни из худших в мире по этому показателю. Это просто ужас. Нужно отдавать себе отчет, что мы живем в катастрофической ситуации.

— И деятельность общественных благотворительных организаций — капля в море?

— Это невероятный вклад. Потому что если сейчас взять и убрать 1,5 млн человек, которые работают в некоммерческом секторе по всей стране, я думаю, все просто умрут, мы будем жить не через секунду после ядерного взрыва, а внутри ядерного взрыва.

«Даже по русским сказкам видно, что мы ждем, когда кто-то другой за нас все решит. А если ты, не дай Бог, пошел решать какую-то проблему, ты герой. Потому что только герой может решать какую-то проблему! Это ключевая ошибка современной России». Фото Максима Платонова

— Есть мнение, что государство должно заниматься решением этих проблем, а не частные благотворители…

— Я считаю, что это главная проблема современного общества в России, и не только в вопросе благотворительности. Она звучит следующим образом: мы все время перекладываем ответственность на кого-то другого. Вот что вы подразумеваете под государством?

— Какие-то министерства, ведомства…

— Но это на самом деле органы государственной власти. Государство — это форма общества. Может быть клан, община, а может быть государство. И государство — это мы все, мы все — члены этого государства. И тогда я согласен с формулировкой, что государство должно заботиться. Это наша проблема — что по всей стране дети умирают от обезболивания. Это наша проблема — что у нас по всей стране старики умирают без ухода, одинокие. Это наша проблема — что у нас плохие дороги, плохие зарплаты. Это наша проблема, а не чужая. А если так, то мы должны предпринять все возможные усилия, чтобы изменить эту ситуацию. Но мы, русский народ, и это было не только в Советском Союзе, и в империи тоже, мы лежим на печи, ждем, пока рак на горе свистнет, пока золотая рыбка приплывет, пока щука выловится, пока принесут блюдечко с голубой каемочкой. Даже по русским сказкам видно, что мы ждем, когда кто-то другой за нас все решит. А если ты, не дай Бог, пошел решать какую-то проблему, ты герой. Потому что только герой может решать какую-то проблему! Это ключевая ошибка современной России. Мы вообще ни за что не ответственны, нам все должны. Это называется патернализм, когда ты все свои обязанности перекладываешь на кого-то и действуешь так, как тебе говорят. Ты сам ничего не решаешь: «Человек ничто, партия все». Сейчас самостоятельность есть, но мы ее не используем, пеняем на то, в какой стране живем, что это тирания, диктатура, законы не работают, менты лютуют, чиновники воруют. Но, задающие эти вопросы, что вы сделали, чтобы ваши налоги начали работать, чтобы дети не умирали без обезболивания, чтобы дороги начали строиться хорошие?

Я большой фанат теории социальных изменений. Она заключается в том, что любое крупное социальное изменение возможно, когда соединяются три фактора: политическая воля, организационная инфраструктура и ангажированные граждане. Так вот, когда мы говорим про последние два — они создают политическую волю. Если мы объединяемся вокруг какого-то благотворительного фонда и начинаем осознанно поддерживать его работу для решения какой-либо социальной проблемы, например, жертвуя по сто рублей в месяц, в итоге мы в какой-то момент становимся армией людей, осознанно желающих решения социальных проблем и уже решающих их самостоятельно, вкладывая свои ресурсы и силы. И в какой-то момент власть замечает: «Смотрите, есть сто тысяч человек, которые хотят, чтобы в Москве был детский хоспис, давайте выделим им кусок земли и поможем». Это работает во всем мире и во все времена.

Мы должны осознать необходимость изменений и начать их добиваться. Но не просто требовать и стучать по столу. Помните, как стучали каской шахтеры в 90-е годы? Я понимаю, что это формат забастовки, это влияет, это важно. Но когда ты, условно, создаешь на работе профсоюз, который не позволяет сотрудникам выйти на работу, если им платят неудовлетворительную зарплату, и частное предприятие встает… Это работает. Не просто требовать, а действовать осознанно. В решении социальных проблем ты показываешь на своем примере, что тебе это важно. Как еще власть узнает, что именно это важно людям, а не бряцание амуницией, которое нас всех сейчас кормит?

«Вообще, россияне обожают помогать. По нашим исследованиям, почти 90% жителей крупных городов хотя бы раз в год кому-то помогали. Но при этом только 3% регулярно жертвуют в какие-то проверенные благотворительные фонды». Фото Максима Платонова

«Россияне любят и хотят помогать, но не знают, как это делать удобно»

— Как развивается проект благотворительной подписки на сайте «Таких дел»?

— Мы запустили фандрайзинговую акцию «Рубль в день», и за две недели в интернете 41,5 тысячи человек оформили регулярное пожертвование. Это уже более семи миллионов рублей. На протяжении года мы хотим собрать миллион таких людей, которые жертвуют регулярно. Это очень простая и логичная история. Вообще, россияне обожают помогать. По нашим исследованиям, почти 90% жителей крупных городов хотя бы раз в год кому-то помогали. Но при этом только 3% регулярно жертвуют в какие-то проверенные благотворительные фонды. Люди любят и хотят помогать, но не знают, как делать это удобно и не обременительно для их кармана. Мы предложили им формат: жертвовать 1 рубль в день, и это замечательно сработало.

Мы собираем регулярные подписки с 2015 года и видим, как это развивалось. Сначала регулярных доноров было около 300 человек в год, потом 1 000 человек в год. В декабре 2017 года уже 13 с лишним тысяч. А в декабре 2018 года — 166 тысяч. Люди чувствуют, что это работает.

— Какую цель вы ставите перед авторами «Таких дел»? Есть разница между обычной журналистикой и теми текстами, которые пишете вы?

— Я никак не влияю на редакционную политику «Таких дел». Так что могу просто поделиться своими взглядами на то, какой должна быть социальная журналистика в нынешней ситуации. Я считаю, что в сегодня журналист обязан действовать. Он обязан предпринять усилия для решения проблемы. Он обязан призвать своих читателей что-то сделать, обратиться к властям, вести эту тему, пока она не будет разрешена. На мой взгляд, если журналист не участвует в такой активности и считает себя просто наблюдателем и информатором, то это неправильный и трусливый подход. И такого журналиста читать не будут.

— А при отборе героев у вас есть отсев? Кажется, вы пишете обо всех, кому нужна помощь — и о проститутках, и о представителях меньшинств, и о наркоманах…

— Одна из задач «Таких дел» — это борьба со стигмой. А еще работа всего нашего фонда (всего, не только редакции «Таких дел») строится вокруг одной идеи, что человеческая жизнь — это наивысшая ценность, и мы должны бороться за любую человеческую жизнь, даже за жизнь убийцы. Это как клятва Гиппократа. Доктор будет спасать любого человека, который к нему придет, будь это член «Единой России», серийный убийца или священник — он будет одинаково бороться за их жизнь. Неважно, кто ты, мы боремся за тебя, твою жизнь и права.

Что касается ЛГБТ, я не считаю, что есть что-то плохое в том, чтобы быть лесбиянкой, гомосексуалом или трансгендерным человеком. Это абсолютно естественно. Это создано природой. Давно доказано, что в природе у большинства видов есть однополые связи. 90% жирафов бисексуальны. Поэтому я не вижу в этом ничего страшного. Я вижу страшное в том, что некоторые люди этого боятся. И на сегодняшний день признано, что гомофобия — это болезнь. У нее есть свой диагноз, анамнез. Это фобия, которая подвергается психотерапевтическому лечению.

«Снять с иглы физически можно, а вернуть к полноценному существованию сложнее. У нас в стране это почти никто не понимает». Фото kazanfirst.ru

О заключенных… Есть огромное количество хороших и плохих людей, сидевших в тюрьме. Мы должны им помогать, если они нуждаются в помощи, если они заболели, несправедливо оказались в тюрьме.

Относительно ВИЧ-инфицированных. Это, наверное, самая притесняемая в нашей стране категория граждан. Тут очень важно понимать, что большинство ВИЧ-инфицированных мужчин в России — это гетеросексуальные мужчины старше 40 лет.

Наркопотребители… У нас принято считать, что наркопотребление — это блажь, что человек сел на наркотик по своей слабости и сидит. И если он просто перестанет его употреблять, то уже вылечится. Это не так в обоих случаях. Да, бывает, что к наркотикам приходят, чтобы просто попробовать. А бывает, что жизнь вокруг невыносима, и тебя несет куда-то, потому что ты хочешь спастись от ужаса вокруг: нищета, отсутствие образования, перспектив, надежды, понятного жизненного пути. А потом случается самое страшное. Наркомания — это психическая болезнь. Ее нельзя вылечить физическим вмешательством, ограничив прием препарата. Ее можно вызвать приемом препарата, а вылечить нельзя. Наркоман, по сути, как алкоголик, заменяет любые свои потребности, эмоции, чувства, переживания на наркотик. Я рад вас видеть, а вы не рады, вы хотите уколоться. Вы радуетесь солнцу, а я не радуюсь и хочу уколоться. Все заменяется единственным желанием — принять наркотик или алкоголь. Настоящая реабилитация наркозависимых — это вернуть человеку его душу. Потому что у человека разрушается душа. То есть, по сути, человека надо заново научить жить, чувствовать, любить. При этом ты никогда не научишься полностью, ты всегда будешь наркоманом. Именно поэтому наркореабилитация такая трудная. Без участия самого человека это невозможно. Снять с иглы физически можно, а вернуть к полноценному существованию сложнее. У нас в стране это почти никто не понимает. К больному человеку относятся как к преступнику. Это вопрос поломанного сознания. Люди не понимают, не знают, боятся. Информирование, образование должно решить эту проблему. Вопрос в том, сколько детей погибнет за то время, пока мы, как дремучее общество, будем сопротивляться очевидным вещам. Мы должны победить свою дремучесть в этих вопросах.

— Кажется, вы озвучиваете то, что называется западными ценностями…

— Это чушь. Это не западные ценности, а общечеловеческие. Уважение к человеку — западная ценность? Ценность человеческой жизни — западная ценность? Можно сказать, что да. У нас ценность человеческой жизни никогда не была приоритетом. Ну, простите, что мы смеем говорить о том, что человек и его жизнь ценны, а не следуем национальному девизу «бабы новых нарожают». Я противлюсь этому девизу. Каждый человек ценен. Надо уважать и любить тех людей, которые у нас сейчас есть, а не думать, что, если что, нарожаем еще. «Давайте этого ребенка выбросим, он у вас какой-то неправильный родился, отправим его в детский дом, а вы себе нового родите». Это животное отношение.

— А что тогда с абортами? Это ведь тоже огромное количество смертей каждый день. Вы против них?

— Это вопрос женщины. Я не женщина, я бы не хотел, чтобы моя жена делала аборт. С другой стороны, я смотрел на детей со спинально-мышечной атрофией, которые умирают медленно на глазах родителей. Или другие болезни, когда ребенок страдает от каждого прикосновения, и это невозможно вылечить. Это можно определить анализом еще во время беременности. Хотим мы, чтобы год-два ребенок мучился физически? Это сложный этический вопрос, как вопрос об эвтаназии. Я бы хотел выбрать для себя эвтаназию, если она мне понадобится, я не хочу страдать. Ребенок не может выбрать, мать должна сама сделать такой выбор.

«Уважение к человеку — западная ценность? Ценность человеческой жизни — западная ценность? Можно сказать, что да. У нас ценность человеческой жизни никогда не была приоритетом. Ну, простите, что мы смеем говорить о том, что человек и его жизнь ценны, а не следуем национальному девизу «бабы новых нарожают». Фото Максима Платонова

— А когда ребенок не больной?

— Нужно создать условия, чтобы, когда ребенок рождается, у него была счастливая жизнь. Потому что если сейчас ребенок рождается, ты не сделала аборт, но отдала его в детский дом, ты обрекла его на длинную мучительную жизнь, потому что дети из детдомов выходят неподготовленными к реальному миру и часто не доживают до 40 лет. Это вопрос распространения информации о контрацепции. Почему люди рождают по семь детей, если не могут их прокормить? Это системный вопрос. Доказано, что когда запрещают аборты, растет количество смертей женщин, которые пытаются сделать его нелегально. Поэтому нужно развивать систему семейного устройства, заботы о женщинах, осознанного родительства. И когда все это будет развито, можно будет говорить об абортах.

«Я физически и эмоционально опустошен»

— Какие у вас планы на будущее?

— Планы на будущее — выжить в этом бушующем мире и спасти себя. Потому что сейчас я нахожусь на стадии эмоционального выгорания, опустошения физического и эмоционального. Очень тяжело, совсем не осталось никакой жизни, осталась только работа, при этом она доставляет много боли и страдания. При этом я ее очень люблю, она вся моя жизнь. Что касается новых проектов, нет ничего такого, чем бы я хотел поделиться.

— Эмоциональное выгорание произошло из-за отсутствия поддержки?

— Нет, нас много, но не так, чтобы что-то изменить. Нет, причина выгорания просто в том, что это очень тяжелая работа. Она тяжелая эмоционально, физически. Она просто трудная. И нужно много сил, чтобы бороться со всеобщим непониманием того, что ты делаешь. Есть же отдельный пласт людей, который ненавидит всех благотворителей, считает их жуликами и ворами, пытается выводить нас на чистую воду, звонят нам, обвиняют. Не хочу даже говорить об этом бреде… Мои планы — мир во всем мире, добро, любовь. Хочется сделать так, чтобы у наших людей было будущее, чтобы в нашей стране было хорошо, чтобы мы оставили после себя… Что ты оставишь своим детям? Квартиру, машину, книжки на полке? «Извините, ребятки, не вышло. Вам тут теперь жить и разгребать это!» Нет, я так не хочу. Я хочу что-то создать, а наши дети пусть это улучшат.