Вячеслав Решетник: «Чем больше работаю детективом, тем терпимее отношусь к людям»

— На сайте вашего агентства написано, что оно старейшее в Казани, а появилось в 2000 году. До вас такой услуги не было?

— В 90-е детективы работали без лицензии, их было много. Первыми по-серьезному начинали не мы, а компания «Алекс», как раз в 90-е годы. «Алекс» был авторитетным агентством, там работали бывшие сотрудники ФСБ, они создали основу нашего рынка, но по какой-то причине расформировались. Сейчас осталось мало работающих агентств. Всего меньше десятка, действующих — всего пять-шесть.

— Закон о лицензировании появился в 1992 году, у вас есть профобъединение — ассоциация, то есть рынок выглядит зрелым. Насколько в России много детективов?

— Немного. Получить лицензию не очень сложно, для этого нужно высшее образование и стаж либо в оперативных, либо в следственных подразделениях три года. Для того чтобы успешно работать, нужен опыт. Я считаю, работники оперативных подразделений МВД, ФСБ, Госнаркоконтроля тянут работу . А вот следователи, адвокаты — нет. Лучшие детективы — это бывшие работники оперативных подразделений. В Новосибирске есть школа контразведки, поэтому там много специалистов и там образовалась Ассоциация российских детективов, которая для всех нас — главное профессиональное объединение. Его признает и Всемирная ассоциация, трое россиян входят в ее исполком. Всемирная ассоциация существует, если не ошибаюсь, с 1925 года. Там очень сильные профессионалы, они многое умеют.

— Что, например? Обывателям сложно оценить профессионализм, только если по фильмам.

— Они могут больше. Когда была череда цветных революций, детективы ассоциации распространяли предложения: «Вывозим из любой точки страны в аэропорт под конвоем и отправляем домой». Платишь деньги, к тебе подъезжают на джипах и вывозят. Я знал одного из участников, его звали по имени, он бригадный генерал из Ирана. Его вооруженному формированию не было разницы, в какой стране работать, на таком высоком уровне он решал вопросы. Члены Всемирной ассоциации охраняют «Формулу-1», «Оскар».

И депутаты, и звезды хоккея и футбола — в клиентах

— Какие права детективу дает лицензия?

— Наша лицензия дает мало прав, по сути это просто статус. Никаких допусков к базам она не дает, поддержки государства нет. Это за рубежом детектив обращается с запросом в орган, ставит свою печать и ему дают сведения из баз данных. У нас же, как с адвокатами — они могут делать запрос, но на него могут ответить, а могут и нет. Мы тоже можем, конечно, обращаться, и теоретически нам даже могут ответить. Но на практике…

Получить лицензию не очень сложно, для этого нужно высшее образование и стаж либо в оперативных, либо в следственных подразделениях три года. Для того чтобы успешно работать — нужен опыт.

— Но все-таки есть ведь какие-то полномочия?

— Да. Мы можем вести независимое расследование параллельно основному следствию. Например, обращался к нам человек из Израиля, в России он был осужден за мошенничество, сбежал. Сейчас обнаружилось, что он невиновен, но вернуться не может — арестуют. Наша задача — добывать информацию и передавать ее адвокатам. А дальше они строят защиту, говоря, что у них имеются данные, которых либо нет у следственных органов, либо те не хотят их показывать. По запросу суда эти данные подтверждаются и становятся доказательствами.

— Насколько следствие заинтересовано, чтобы вы вели параллельное расследование?

— Нормальные следователи только цепляются за такую возможность, потому что мы профессионалы. Но, как правило, следователи противятся, потому что полиция ангажирована.

— Какие еще у вас есть права по закону?

— Мы — единственные из любых частных компаний, кто имеет право проводить опросы. Но — с согласия опрашиваемого. Имеем право осматривать место происшествия, вести внешнее наблюдение. Правда, по этому нашему праву нет согласия. В России это вроде как не приветствуется. Человек с административным ресурсом всегда может обратиться в органы с вопросом: почему за ним организовано наблюдение. Правда, наблюдение трудно доказать. За рубежом этот вопрос решен довольно просто: наблюдение за человеком в публичном поле разрешено, а вот, условно, через окошко — нет.

— Кто в основном пользуется вашими услугами?

— Мы работаем с 2000 года, и с тех пор к нам обращались депутаты всех уровней, начиная с местных и заканчивая Госдумой. Обращались прокуратура, суды, милиция — негласно. Игроки всех спортивных сборных и их жены. Можно сказать, что уровень клиентов — звезды. Очень-очень серьезные люди.

К нам обращались депутаты всех уровней, прокуратура, суды, милиция — негласно. Игроки всех спортивных сборных и их жены. Можно сказать, что уровень клиентов — звезды. Очень-очень серьезные люди.

— Так много проблем у них?

— Да, и денег, чтобы их решать, хватает, ведь наши услуги недешевы.

— А как устанавливаются цены, есть рекомендованные Ассоциацией расценки?

— Нет, такого нет. Часто называют фиксированную цену за услугу. По английской традиции называют стоимость за час работы.

— Назовите какие-то цифры. Допустим, мне нужно найти машину, которую прячет должник, а по решению суда она должна перейти мне. Сколько это будет стоить?

— Это много от чего зависит. Начать с того, где должник может прятать машину: в коттедже, в гараже, во дворе многоквартирного дома… Поэтому нужно начать с запроса, сколько у него недвижимости. Это один объем работы. Дальше собираем информацию об его окружении — еще объем. И так он может увеличиваться до бесконечности. Мы обычно спрашиваем человека — на какую сумму вы рассчитываете? Конечно, есть разница, искать «Оку» или «Джип». Наружное наблюдение стоит от 1 000 до 1 500 рублей за час, это общепринятая цена. Взыскание долгов, работа с судебными приставами — от 10 до 50% суммы долга.

— А с чем обращаются?

— Семья и бытовые вопросы — чаще всего, второе — работа. Это основное, чем человек живет. Часто обращаются по поводу детей (которых делят при разводе, — прим. ред.). Находим. Но мы не можем забрать ребенка, мы только передаем информацию, подключаем приставов.

Большое число запросов от юрлиц — экономическая безопасность предприятий. Я сам председатель комитета по экономической безопасности Торгово-промышленной палаты РТ, и вижу, что компании хотят получать информацию о контрагентах, особенно если речь идет об иностранных компаниях. Часто наводят справки о человеке, например, при приеме на работу.

Мы часто подключаем детективов из других регионов. Я далеко не со всеми детективами сотрудничаю, но запросы от членов Ассоциации для нас в приоритете: если ко мне обратился другой детектив, я бросаю остальные дела и делаю то, что он просит. У нас очень тесные связи и с зарубежными детективами. Например, есть у нас запрос на то, что мужчина в разводе прячет недвижимость в Испании, тогда я могу в закрытом чате обратиться к членам Всемирной ассоциации детективов, спросить, кто может достать информацию по недвижимости в этой стране. Всегда кто-то откликается, называют свои расценки и работаем.

Семья и бытовые вопросы — чаще всего, второе — работа. Это основное, чем человек живет.

— С фантастическими запросами обращаются?

— Таких много. Человек говорит: «На меня соседи электромагнитным полем воздействуют. Помогите!» Или: «Я ухожу из дома, и ко мне кто-то заходит». Как-то обратилась откровенно сумасшедшая женщина, она была настолько больна, что, видимо, и мужа заразила. А потом и сын устал бороться, уговорил нас провести расследование так, как просили родители. Долго пришлось возиться.

«0,2% оправдательных приговоров в судах, но через год дела ломаются»

— Какое дело было для вас самым сложным?

— Смотря с какой стороны смотреть… Было нижнекамское дело, человек был осужден невинно, и мы не смогли через суды пробиться. Его осудили за убийство дяди и тети с отягчающими обстоятельствами. Перед убийством женщину изнасиловали. Экспертиза показала, что это был не наш клиент, но его все равно осудили. Я задавал вопрос: «А кто изнасиловал?» Тогда еще прокуратура вела дело, их этот вопрос не заинтересовал. Вещдоки потеряли. Мы довели дело до Верховного суда, там было семь заседаний, но мы не смогли выиграть. Мне до сих пор не по себе.

— Но вряд ли тут вопрос ангажированности, похоже на обычный бардак и равнодушие?

— Это корпоративная этика, все повязаны. По делу работает следователь, потом его смотрит прокурор, потом — суд. Через год дело попадает на пересмотр, выясняется, что следователь неправ, прокурор неправ, суд неправ. Что это, халатность, или кто-то попросил? За границей нет стадии предварительного расследования, как у нас. Там дело ведет сразу суд, где ставится вопрос «виновен/невиновен», главный, который нужно решить. Там арестовать человека — это очень серьезно. А у нас люди за что только в СИЗО не сидят, за три мешка картошки, у них там туберкулез начинается… Я сам в СИЗО работал. У нас человек сразу виновен, и его начинают грузить отягчающими последствиями. И делать это будет следователь, который вчера из школы выпустился. Система работает только хуже и хуже. Многие из детективов бьются за справедливость, вот из Уфы, он сам бывший оперативник, он же это знает все. Он бился! Ладно, еще живой остался.

— Недавно приводилась статистика, что число оправдательных приговоров — и без того очень низкое — снизилось еще, до 0,2%, это в три раза меньше, чем в 2013 году…

— А у нас система такая, невиновные сидят, в том числе за убийства. Я спрашиваю у судьи: «Как же так?» Он (пожимает плечами, — прим. ред.): «Ну, так».

— Так получается, к вам бесполезно идти за справедливостью, шанс повлиять на исход нулевой?

— Нет, мы до истины доходим, даем вам перечень того, что мы нарыли и говорим: «Теперь с этим — к адвокату. Нет адвоката? Мы вам дадим». 0,2% оправдательных приговоров — это по делам, которые переданы следователем в суд. А потом, через год, дела начинают ломаться. Сразу — трудно, сразу — резонанс, все кричат: «Да кого вы защищаете!» А потом дело разваливается, и через полгода человек выходит. Правда, за огромные кражи у нас дают немного — вон Васильева уже вышла вроде. А за два поросенка у нас дадут будь здоров. А суды как работают? Все сидят на телефонном праве. При их-то зарплатах.

Не знаю про плохо и хорошо, я стал гораздо терпимее к людям. Без греха не бывает никого, нет черного и белого, есть только середина. Говорят же, что церковь — это прибежище грешников. Святые люди ходят в консерваторию.

— Вы говорите про корпоративную солидарность. А почему сами ее не разделяете?

— Я солидарен с теми, с кем я работал. Сейчас я не солидарен с 90% полиции. Мы работали по-другому. У нас тоже было не без изъяна, у нас больше алкоголем увлекались. А сейчас нет. На машинах хороших ездят, не пьют, не курят, ничего не делают, а если делают, то неправильное. Считаю, что милиция себя изжила. Что сейчас полиция? Охрана общественного порядка, Росгвардия. А работники следствия, оперативной работы — все. Мы потеряли несколько поколений. Я проработал в милиции 17 лет, уходил, потому что почувствовал, что я внутри этого коллектива ничего не достигну — учиться было не у кого.

Мораль и закон

— А есть дела, за которые вы не беретесь?

— Я не возьмусь за дело, если контрагент мой знакомый. Не смогу работать против него — это некорректно. Не берусь за дела с «душком». Например, когда человек должник и хочет закрыться от приставов и других кредиторов. Я знаю, как это сделать, но считаю, что долги нужно платить. Есть те, кто, наоборот, давал в долг под бешеный процент и сейчас хочет вернуть эти деньги. Я считаю это неэтичным. Но работать с подобными делами или нет, каждый детектив сам решает. Кроме морали есть еще закон, для меня что законно — то нормально, при всем моем неприятии нашей политики.

— Когда слышишь рекламу полиграфологов или смотришь сайты детективных агентств, изумляешься, с каких позиций вы смотрите на мир, как активно призываете проверить мужа или жену на предмет измены, не доверять никому вокруг…

— А я считаю, что супруги должны знать друг о друге все.

— То есть выводить на чистую воду лжеца нужно всегда?

— Нет, я не считаю, что ложь во спасение — это плохо. Мы всегда говорим, что проведем работу, но вы можете узнать столько, сколько вам, может быть, и не нужно. Мы всегда призываем: «Подумайте».

— Проработав столько лет с людьми, с их проблемами и грехами, вы думаете о них чаще хорошо или плохо?

— Не знаю про плохо и хорошо, я стал гораздо терпимее к людям. Без греха не бывает никого, нет черного и белого, есть только середина. Говорят же, что церковь — это прибежище грешников. Святые люди ходят в консерваторию.