«Говоря об Угарове, невозможно обойти политическую составляющую его искусства»

Четыре или пять последних лет я — ридер фестиваля «Любимовка», к возникновению и проведению которого имел непосредственное отношение Михаил Юрьевич Угаров. Познакомились мы еще раньше, правда, сложно вспомнить, при каких обстоятельствах, потому что казалось — в моей театральной жизни он был всегда. Потому что значение его для современного театрального процесса невозможно переоценить. Я пришел в профессию, когда он был одним из главных ньюсмейкеров. Позже его время от времени заслоняли другие фигуры, многие из которых быстро сходили на нет, а он оставался, раз за разом удивляя, провоцируя, изобретая новый театральный язык и новые смыслы. Более-менее близко мы сошлись несколько лет назад. Я видел все его значимые спектакли, а работая в экспертном совете «Золотой маски», даже брал на себя ответственность голосовать за или против. Ведь не все они мне нравились, так бывает. Но каждая его работа внушала уважение, кроме сугубо профессиональных кондиций, еще беспримесной честностью, нонконформизмом, лихой удалью. Встречаясь то там, то тут, мы часто спорили, обсуждали что-либо, но по принципиальным вопросам чаще приходили к общему мнению. Не спорить с ним было невозможно. Если ты с ним постоянно соглашался, он быстро терял к тебе интерес. Отношения с людьми у него строились, как мне кажется, по принципу драматургического конфликта.

Всегда поражало: при том что Михаил Юрьевич годами был сильно старше того поколения драматургов, с которыми он вместе рос и развивался, при том что он всегда был гуру, наставником, проводником идей и столпом движения «Новой драмы», он оставался молодым человеком по своему духу. Он был таким Данко, у которого горело сердце за все, что происходит с театром и с Россией. И неважно, касалось это политики или нет. В этом смысле он был продолжателем традиций русской интеллигенции XIX века, эдаким разночинцем.

Одна из особенностей его общения — он со всеми был на «вы». Я ни разу не слышал от него «ты», разве что к его супруге Елене Греминой или пасынку Александру Родионову. Ко всем драматургам, которые вдвое, втрое его младше, он неизменно обращался на «вы». Это не было желанием выстроить дистанцию, это желание выстроить общение на других, изначально уважительных, коллегиальных началах. Такое можно еще наблюдать в среде очень хороших врачей, но все реже. Признак уходящей натуры, хотя мало кто был настолько погружен в современный контекст бытия…

Михаил Угаров был титанической фигурой, но при этом доступным для общения человеком. Любой мог подойти к нему, спросить: «А что вы скажете по этому вопросу, что думаете по этому поводу?». Он не отгораживался стеной от младших, от неофитов драматургии и режиссуры, наоборот, сопротивлялся включению его в некий пантеон и систему театральных отношений, бежал всяких официальных регалий, встроенности в любую иерархию.

Думается, Михаил Юрьевич был непревзойденным полемистом, потому что понимал — отношение к тексту может быть разным. Худшее — это равнодушие. На каждой «Любимовке» проходят читки 20—25 новых текстов, которые еще практически никто, кроме ридеров, не видел. Если это более-менее содержательное произведение, оно всегда вызывает споры. Но Михаил Юрьевич в спорах никогда не шел на прямой конфликт, он иронизировал крайними позициями, которые в итоге никого не могли обидеть.

Мы чаще стали общаться в последнее время, хотя не могу сказать, что был ему близким другом — это нескромно и неправда. При всей своей открытости для большинства Михаил Юрьевич был человеком довольно замкнутым. Открыта была одна часть его, а более глубокие слои закрывались, и чем старше он становился, тем больше.

Михаил Юрьевич не хотел никаких официальных почестей. Не думаю, что он был бы рад получить Госпремию Российской Федерации. Не потому, что он был яростный противник режима, а потому что официальное признание нарушило бы идею частного, независимого театра. Ведь «Театр.doc» интересен не только по форме, подаче, содержанию своих проектов, он еще и один из первых успешных частных театров — по организационной модели. Это включало принципиальную независимость от госструктур, официальных поощрений. Конечно, театр привлекал государственные гранты на конкурсных условиях, ведь на доходы от продажи билетов маленькому театру на 60—80 мест невозможно осуществить столько важных проектов, но это немного не то, чем быть неким доверенным лицом, согласитесь. Этим опытом Гремина и Угаров щедро делились с молодыми коллегами, организаторами частных театров в стране. Опытом успешного выживания в условиях, не благоприятствующих ни малому бизнесу, ни честному искусству.

А театр всегда был полон, особенно в дни фестиваля «Любимовка». Вместо 80 заявленных мест людей приходило минимум вдвое больше, они были готовы сидеть на ступеньках, на полу, на коленках друг у друга. Этой популярности современная драматургия во многом обязана Михаилу Угарову.

Не скажу, что каждая из пьес, прочитанных на «Любимовке», гениальна. Уверен, не все переживут наше время. Но важно, что они есть, что существует современная драматургия. В 90-е годы стало понятно, что советская драматургия, даже ее лучшие образцы, не связанные с советской идеологией (Володин, Вампилов, Петрушевская), не очень подходят под текущий момент, не отвечают требованиям времени. Я даже не говорю о других очень порядочных драматургах, но замкнутых в советских реалиях: Арбузове, Розове, Дворецком, Гельмане и др. Их пьесы невозможно было играть в 90-е и в нулевые, многие и сегодня не востребованы актуальным искусством. Вот тогда и возникло несколько центров драматургии в России. Один из них благодаря Николаю Коляде возник в Екатеринбурге, другой благодаря Вадиму Леванову (тоже, к сожалению, покойному), появился в Тольятти, а в Москве было два таких места: центр современной драматургии и режиссуры и «Театр.doc», и к каждому из них имел отношение Угаров.

Несмотря на то, что Михаил Угаров успешный режиссер (лауреат «Золотой маски» и других престижных премий), драматург и педагог, в первую очередь он популяризатор «новой драмы», культуртрегер, один из тех, кто вывел современную драматургию из маргинальной среды и легитимизовал ее. Теперь ее играют ведущие репертуарные театры, чего не было еще 10—15 лет назад, когда многие, даже не понимая, что это такое, толком ее не зная, называли новую драму чернушной. Сегодня даже «Золотая маска» включила номинацию «Лучший драматург» в число конкурсных позиций. Это заслуга не одного Михаила Угарова, но он был локомотивом и двигателем этого процесса, безусловным лидером сообщества «Новой драмы».

Многие его постановки оставили глубокий след в театральной культуре XXI века. Я помню первый спектакль, который я у него увидел: «Война молдаван за картонную коробку» по пьесе Александра Родионова. Это было совершенно новое нечто, спектакль в технике вербатим. Это сейчас спектакли-вербатимы идут во многих репертуарных театрах и даже национальных. А тогда это было новое слово даже для Европы. И уж точно для меня. Я вышел из театра оглушенным, в том прекрасном ступоре, который Аристотель называл «Катарсис».

Он был своего рода реформатором актерской техники. Он просил актеров не играть, быть в так называемой «ноль-позиции» безэмоционального доклада текста, чтобы зритель сосредотачивался на содержании, а не на форме сообщения. А форма должна была быть наиболее простой и доступной, честной, исповедальной. Театр Угарова — это не театр метафор, не театр ярких образов, и уж точно не театр бытовых соответствий. Его излюбленное пространство — сверхкамерное и для небольшого числа зрителей. И это при том, что у Михаила Угарова был опыт постановок и на больших площадках — в театре Etcetera, в МХТе, в ЦИМе.

Но главное для него — «Театр.doc». Здесь он сосредотачивался на новом способе актерского существования. Его в чистом виде никто не использует сейчас, да и сам Михаил Юрьевич в последнее время перестал это делать так буквально. Но эта техника во многом обогатила палитру выразительных средств русского актера.

Михаил Юрьевич никогда не набрасывался на классическую драматургию, на драматургию, не близкую ему по духу, руководствуясь принципом Тригорина из «Чайки»: «Но ведь всем хватит места, и новым и старым, — зачем толкаться?». И правда, зачем толкаться? Всем места хватит. Он не был радикалом от театра, кроме того, он переосмысливал классику, но его инсценировки (тот же «Обломoff») становились самостоятельными пьесами.

Михаил Угаров — это человек, который возвел культуру слова и текста на очень высокий уровень, у него очень серьезное классическое литературное образование и он сам был в каком-то смысле человек-текст. Поэтому, вспоминая Михаила Юрьевича, люди вспомнят не столько забавные ситуации, с ним связанные, а то, как он реагировал, какие он отпускал реплики в своей обычной слегка насупленной манере, которую так хорошо умел копировать драматург Герман Греков. Очень важно понимать, что его слово было всегда очень значимо для всего театрального сообщества и даже люди, которые напрочь не признавали эстетику новой драмы, всегда очень уважительно относились к нему. Любой человек даже старой формации и сторонник классического текста не мог не заметить, с каким остервенением, упертостью, верой, правдой, честностью и искренностью относился Угаров к тому, что делал. К тому, что делали его молодые коллеги.

Его отсутствие сейчас не будет означать остановку. Он запустил процесс, был свидетелем того, как все развивается и без его участия. Последние несколько лет Михаил Юрьевич отстранялся, давая дорогу молодым, потому что современная драматургия должна быть связана с молодыми авторами. Но как режиссер он всегда принимал участие в читках, и не контроль, а забота всегда была в этом заметна.

Последний раз мы виделись с ним в сентябре прошлого года после читки пьесы Дмитрия Данилова «Сережа очень тупой». Тогда, я помню, мы стояли и общались вместе с режиссером Талгатом Баталовым. Михаил Юрьевич, глядя на множество незнакомых лиц драматургов и зрителей, сказал: «Как прекрасно, что фестиваль привлекает так много молодых людей, которые интересуются современной пьесой».

Как русский интеллигент, который уже, наверное, навечно вписан в книгу исчезающих видов, он всем сердцем переживал за то, что не касалось лично его. Это и есть главное свойство интеллигенции, как я это понимаю. Быть неравнодушным к проблемам, не касающимся тебя лично. Конечно, ему было трудно обойти вниманием российские проблемы. «Театр.doc» — политический театр и, разумеется, говоря об Угарове, невозможно обойти стороной политическую составляющую его искусства. Но важна не только она. Та же трагедия в Кемерово — это же не столько политическая история. Она произошла из-за какого-то раздолбайства, чьего-то равнодушия, желания одних срубить деньги на взятках, других — максимально использовать все помещения в торговом центре. Боюсь, что эта история могла Михаила Юрьевича добить. 62 года — это не тот возраст, в котором должен уходить человек, но это один из кризисных этапов в жизни любого мужчины. И его внезапный уход — в нем есть своя страшная логика. Перегорело сердце в страданиях, выгорело, освещая путь другим в почти кромешной мгле.

С какой-то смертью ты смиряешься, где-то ты понимаешь неизбежность ухода, где-то ты испытываешь некое облегчение, когда кумир прежних лет, став тыквой нынешнего времени, импотентом от искусства, наконец-то уходит. В случае с Михаилом Юрьевичем трудно смириться, поверить, что это правда, настолько неожиданно и до обидного рано все произошло. В каком-то смысле это счастливый финал — уйти на пике формы, с форой, таким нужным другим. Но главное, что оставляет надежду, что может хоть отчасти примирить с его смертью, это понимание, какой мощный маховик он раскачал и каких серьезных результатов труда дождался. От чего бы его сердце не должно страдать, так это точно не от бессмысленности трудов его.

P.S. Казанский центр современной драматургии и режиссуры «Центр-Первый» очень хотел пригласить Михаила Юрьевича Угарова в этом году провести мастер-классы для молодых драматургов.

P.P.S. Государство не сочло заслуги Угарова перед страной достаточными для предоставления бесплатного места на Троекуровском кладбище Москвы. Власти кладбища запросили астрономическую для родных сумму в 750 000 рублей. За несколько часов эти деньги были собраны неравнодушными людьми.